Будут расставания

НОЧНОЙ ПАТРУЛЬ

Дул сырой ветер. У железнодорожного переезда пахло дымом и угольной пылью. Ритмичный шум цехов ГРЭС точно рождался в осеннем воздухе. У шлагбаума патруль остановился, и старший мастер Откосов достал сигареты.

— Закуривай, ребята! — сказал он, спиной поворачиваясь к ветру.

— Есть! — согласился Вася Елкин, крепкий парень в полупальто, взял сигарету и нагнулся к огоньку.

— Я теперь не курю, — отказался Радий и вздохнул: — Опять лекции пропустил. Попрут из техникума. Обязательно попрут.

— Общественное дело… — ответил ему мастер Откосов.

Радию Бушмелеву показалось, что в голосе Николая Васильевича скрыта насмешка. Не очень обидная, вялая, но насмешка.

— Правильно! — сказал он. — Сколько времени теряем! Возимся с хулиганами. Я бы этого Лазнова сдал на пятнадцать суток — и порядок. А вы какую-то объяснительную заставили его писать? Зачем?

— Есть! — сказал Вася Елкин. — Комсорг запалился… Сейчас устроит разнос! А чем этот Лазнов хуже нас? Тем, что за бороду тебя схватил?

— В нашей бригаде нет слесаря, — продолжал Бушмелев, но зачем брать какого-то с улицы.

Мастер Откосов стоял, чуть сгорбившись, высокий, в старомодном пальто с широкими плечами на вате. Он отлично понимал этих парней! И горячего Радия, и добродушного Васю Елкина. Казалось, он сам сейчас такой же, как они, только время отняло резвость, и где-то черной тенью притаилась усталость.

— Василий прав, — сказал он твердо. — Прав! У этого Лазнова, может, беда. Вот возьму в свою бригаду, а там посмотрим. — Бородатое, с удлиненным подбородком лицо Радия казалось каменным.

— Предвидеть надо, — сказал он. — Заранее предвидеть. Пьет он, как лошадь.

— Есть! — сказал Вася Елкин. — Будем спорить! Если мастер прав, сбреешь бороду.

— И сбрею, если Лазнов послушается Николая Васильевича и придет в отдел кадров!

— Есть! — сказал Вася.

— Я разобью! — протянул руку мастер Откосов.

Они еще покурили, посмеиваясь, споря, и Вася Елкин сказал вдруг:

— Раз, два, три, семь, двенадцать, двадцать одна…

— Что? — спросил Радий, взглянув на него.

— Двадцать одна лампочка не горит по периметру. Завтра ставить придется. Как мне в дневную смену — так лампочки перегорают. Не везет!

На низком небе мерцают редкие звезды, ослепленные светом корпуса ГРЭС. С любого места виден главный корпус. Он стоит утесом в сизой поволоке. И не стоит, а словно плывет, как небывалых размеров крейсер. Четырнадцать одинаковых труб откидывают в сторону прозрачные дымы. На сорокаметровой башне корпуса алеет крутой стяг ордена Ленина.

В годы первой пятилетки на береговой скале выросли здания станции. Огромный крейсер плыл по степи в одиночестве. Ветер относил дымы его к деревянным окраинам города и дальше к вековым борам. Но шла стройка в степи. Станцию окружали новые заводы. Плыла промышленная эскадра, а флагманом была ГРЭС. Она давала силы станкам и мартенам.

Откосов пришел на стройку парнем-грабарем. Пришел, чтоб «зашибить деньгу» и вернуться в деревню хозяином. И остался на станции. Жил в землянке, бараках. Работал землекопом, бетонщиком, кабельщиком.

Пришло чувство, которого он не ждал. Дорогие деревенские тропки, луга и перелески стали далекими, как сон детства. Полюбил Откосов, сроднился с большим кораблем. Станция и теперь для него — боевой корабль. Освещенные, словно золотые паруса, окна цехов гонят темноту ночи. Откосов состарился, а станция осталась флагманом: на ней куют кадры энергетиков.

Мысли его прервал Радий. Звонким на морозе, но довольно безразличным голосом он сказал:

— Дымит старушка…

И точно это хотел слышать Вася Елкин. Он тотчас подхватил слова Радия:

— Да-а, дымит наша старушка. Вот в Ургуне — стройка! Миллионная ГРЭС.

Откосов промолчал, только в сердцах швырнул за шлагбаум окурок сигареты. Он был не согласен с молодыми. Для него станция оставалась гигантом индустрии.

— Двенадцать! — сказал мастер громко и недовольно. — Кончай дежурить. Патрулю спать.

Они повернули в поселок. Шли вдоль решетчатой ограды сквера. Листья, прихваченные морозцем, шуршали под ногами.

Артур сидел за столом и брился. Теперь он делал это каждый день: хотел, чтоб над верхней губой проступили усы.

— Отдежурил? — пробурчал он, не отрывая глаз от зеркала.

— Бритву только портишь, сынок! — усмехнулся Николай Васильевич.

— Не жалей, батя. Скоро перейдем на электрическую, ближе к передовой технике.

Мастер Откосов прошелся по комнате, потирая холодные ладони.

— Я за прогресс, но эта бритва — подарок. Мастер Лориш, из немцев, что работали на строительстве, подарил… Мы дружили… Потом он уехал на монтаж Среднеуральской ГРЭС. Бритва, значит, — память.

Загремев стулом, Артур встал из-за стола и пошел на кухню. Вернулся оттуда умытый, розовощекий, с волосами влажными и взлохмаченными. Был Артур смел взглядом, высок, с тяжелой отцовской походкой. Только руки материны, с нежными смуглыми пальцами.

— Спать ложись, — посоветовал отец, все еще усердно потирая озябшие ладони.

— Рано, батя. Детское время…

— Детское! Третья смена заступила.

Артур поднял голову и улыбнулся светло, совсем по-детски.

— Третья? Здорово! Ты, батя, только мыслями о кочегарке и живешь…

— Что? — Николай Васильевич опустился на диван.

— Я говорю: дымит кочегарка…

Мастер рассмеялся. Его не рассердил ответ сына, только чуть неприятно было слышать вместо добродушного «старушка» презрительное «кочегарка».

— Почему же кочегарка, Артур?

— Старье, — сказал сын, — дымит… Дышать нечем. Вот перевести бы ее на отопление газом! А то среди города и такие трубы…

— А когда я приехал в Зарянск, на этом месте мы с матерью твоей, покойницей, ягоды собирали. А Лориш на уток охотился. Город мы построили.

— Вы! — крикнул вдруг, разгорячившись, Артур. — А теперь это не пойдет… Зачем терпеть старье?

— Старье! — мастер начинал забывать, что говорит с сыном. Привстав с дивана, Откосов сказал, как в бригаде, повышая голос: — Ты бывал на станции — а что ты видел? Ни черта ты не видел! Морально и теперь станция не устарела…

Артур замахал руками:

— Не надо, не надо! Сейчас ты скажешь, что гидрозолоудаление внедрили у вас, что золоуловители придумали у вас, что топки Кригера впервые поставили у вас… Все это я слышал, но есть атомная станция, есть Ургун!

— Ургун! И тебе Ургун нужен. А знаешь, что кадры там с нашей ГРЭС? Директор — наш! Начальник электроцеха — наш! Мы были первыми. Пойми, сынок.

— Пойми, запомни и гордись! — засмеялся Артур. И без паузы заговорил совсем о другом. — Батя, а ты кого пригласишь? Все-таки мне семнадцать лет — дата.

— Да! — Николай Васильевич вздохнул: ему в семнадцать лет никто не устраивал дня рождения. И в восемнадцать, и в двадцать пять. Мастер завидовал сыну. — Кого позову, сынок? Вахрушева… Ну, еще кого-нибудь.

— А я, — с подъемом продолжал Артур, — шесть парней из нашего класса и девять девчат.

— Девчонок с излишком! — хитро прищурился отец.

— Ну, их всегда должно быть несколько больше…

Николай Васильевич направился в кухню. Там, попивая горячий чай из тяжелой фаянсовой кружки, рассуждал сам с собой о сыне: «Откуда что берется? Я в его годы только и знал, что тачку толкать… А он!» Откосов чувствовал, что начинает вроде бы стесняться сына. Сын становился непонятным. «Щи варит лучше меня, английские книжки читает. Марочные вина пьет. Пьяным его не видел, а знает же о таких винах откуда-то! Материн комод ему мешает. Торшер давай в комнату. И станция плоха. Не тот масштаб! Нет, ты сперва научись тут работать. Узнай рабочие традиции, рабочую хватку перейми. А потом на Ургун. Эх, десятиклассники, грамотные очень! Ну-ну, поглядим. — Настроение у Откосова стало благодушным. — Поглядим, а теперь спать пора».

— Артур, пока не забыл! — крикнул он. — Завтра вечером я занят. Приготовишь ужин и еще… Мне тут должен позвонить парень — Дмитрий Лазнов… Скажешь, что я, конечно, не передумал. Пусть он приходит в отдел кадров.

— Ладно! — ответил Артур. — Иди спать. А я на кухне почитаю еще.

— Добро! — отозвался мастер. — Так не забудь о Лазнове, а то в цех он может не дозвониться.