Будут расставания

ТУЧИ ПРИПЛЫВАЮТ

Они встретились в кино.

— Потрясло? — спросил Митя.

— Картина с хорошей начинкой, — ответил Артур. — Особенно когда она тонет, а он…

— Он тоже тонет. Вообще, картина душу разворотила. Давай выпьем.

Артур пожал плечами.

— Можно, но зачем?

Над головой плыли тучи, низкие и сердитые, задевали за башню главного корпуса и заводские трубы. На улице было серо и пахло снегом.

— Название какое! — говорил Артур. — «Майский буран»!

— Не стоило им всем лезть на лед, — сказал Митя, прикуривая. — Весна. Понимали, что дело швах!

— Это не главное. Главное — замысел. А он выражен точно. Выпукло! — Артур посмотрел перед собой, и подбородок его надменно задрался. — Я в любовь не верю. Никакой любви нет! Но человек должен жить по большому счету. Во всем! Раз и навсегда. Если б он смалодушничал и не полез на лед? Всю жизнь считал бы себя подлецом! Вот ключ. А вместо весеннего льда можно придумать лесной пожар. Вместо любви к женщине — гражданский долг. Так ведь?

— Погода сегодня пакостная. Давай выпьем, жуть дело.

Они зашли в магазин. Митя попросил продавщицу завернуть бутылку.

— Что же мы так понесем ее по городу? А если навстречу учителя вот этого мальчика?

Пока продавщица завертывала бутылку портвейна, к Дмитрию подошли двое и стали рядом, загораживая от Артура.

Один, приземистый и сутулый, положил на плечо Мити цепкую ладонь.

— Здорово! Го-го-го. Помнишь, «троили» с тобой…

Другой, с тусклым вытянутым лицом, поджатыми губами, чуть слышно кашлянул.

— Вот встреча! И опять с водочкой.

— Возьмешь в компанию? Го-го-го! — открывая большой рот, смеялся сутулый.

— Нет уж, надо найти место поудобней. Пойдем в столовую. Поговорим за шницелями, — предложил второй.

— О чем говорить-то! — Митя спрятал бутылку в карман пальто. — Да я не один, с товарищем.

Они обернулись оба враз и посмотрели на Артура.

— Георгий Иванович Травкин! — представился узколицый, пытаясь улыбнуться бледными губами. — Работник ЖКО… А это — Вечерни Гена, тоже из ЖКО.

— Ага! — радостно подтвердил сутулый Гена. — Я теперь с Георгием Иванычем работаю. Под его подчинением. Кирпичный бросил, в ЖКО — другое дело. Георгий Иваныч — душа человек: с рабочим поговорит и выпьет.

— Гена, я этого не люблю…

— Вот что, долго думать не будем, — сказал Митя, — выпьем за знакомство и разойдемся с миром.

— Можно было и в столовую, но если молодые люди так решительны… Гена! Принеси стаканы с томатным соком и пирожки.

Они встали за высокий столик и, выпив томатный сок, разлили вино.

Глядя в стакан, узколицый Травкин сказал тост. Слова были едва слышны — он почти не открывал рта. И прислушиваясь, все склонили головы.

— Хорошие люди встречаются в мире, как атомные частицы, — неожиданно и весьма редко. И надо ценить друг друга, помогать. А хорошая выпивка всегда сближала хороших людей. Выпьем за то и другое.

Вытирая губы бумажной салфеткой, Митя вспомнил вдруг Филичкина. «Уж этот не его ли родственник. Говорят одинаково?»

— Георгий Иванович, у вас нет родственника по фамилии Филичкин?

— А что?

— Вообще, жуть дело.

— Не слыхал пока. А что?

— Ничего! Спешим мы с Артуром. Счастливо оставаться.

— Что так уходите? Го-го-го! Сейчас еще бутылочку возьмем.

— Гена, если люди спешат… А Филичкина не встречал — редкое фамилие.

— Желаю успехов на коммунальном фронте! — Митя поднял руку. — Всего вам, хорошие люди…

— Хорошие люди! — сказал он Артуру, когда вышли из магазина. — Мыши, грызуны. И до чего же они с Филичкиным схожи. Как братья.

— Филичкин — это кто? — Артур смотрел перед собой, и глаза у него были сосредоточенными и решительными.

Завернули в сквер. Открытая настежь калитка чуть скрипела от холодного ветра. Посыпанные песком аллеи были подметены. Ступени беседки устланы толстым влажным слоем коричневых листьев. Перила беседки темнели от мороси. Шел дождь, и редкие снежинки мелькали в воздухе.

— Вот, такие-то дела, — сказал Артур, устраиваясь на узком сидении.

— Какие, букварь?

— Букварь-букварь! А ты знаешь, как надо теперь жить, чтобы интересно было. И все успеть, хотя бы необходимое, увидеть и сделать на свете? Молчишь! А я знаю! Каждый неленивый человек уже в наши дни должен стать ученым и инженером, должен понимать то, что люди называют искусством! Вот Илья. Он живет по большому счету.

— А ты, Артурчик?

Ветер задувал сильнее, и снежинки уже хороводили — мелькали на фоне черных стволов и веток.

— Я? — переспросил Артур. — Ну что я! Стараюсь, конечно. Спорт. Кружок высшей математики. Английский. — И засмеялся, решительность в глазах потухла. — Это — капля в море. Надо больше, гораздо больше.

Митя не ответил. Он и сам понимал, что человек не может останавливаться. Остановится — отстанет. Попадет в болото — в такое неинтересное место… Но ему лень учиться, читать, лень и только. Он с веселенькой насмешкой смотрел на Артура. Липкий снег падал на перила беседки.

— Суета, — сказал Митя. — Падает — тает. Падает — тает. Может, еще выпьем?

— Да нет, — ответил Артур.

— Да или нет, жуть дело?

— Нет!

— Ну и не надо! Мне в ночную смену, — Митя поднял воротник. — Выспаться и на работу, а потом опять выспаться. Все ясно.

— Если человек ничего не видит перед собой — ему все ясно.

Митя рассердился и через плечо глянул на Артура.

— Видишь, так расскажи.

Снег падал все гуще, дорожки и кучи листьев стали серыми.

— Ты слыхал, Митя, что в Италии искусственным путем создали человеческий эмбрион? А космос? Митя, ты просто слепой, — Артур говорил о кибернетике и истории. Он все это знал и говорил легко, быстро, точно торопился выложить. Голос его был мальчишески звонким.

Митя и раньше в общем-то чувствовал, что люди живут, конечно, не хлебом единым. Но жизнь эта проходила стороной, словно совсем к нему не относилась. И то, что эту интересную жизнь Артур видит лучше его, яснее, рассердило Дмитрия.

— Букварь! — сказал он. — Надо же кому-то быть просто рабочим и ни о чем не думать. Сбегал в столовую, посидел на диване с Галей — и спать в свою койку. Чудак-человек! Всех учеными сделать захотел… — Митя бросил сигарету и покачал головой. — Да-а… Наговорил ты мне. — Поеживаясь, он стал напевать: — «То ли в тихий вечер, то ли зорькой раннею перед новой встречей будут расставания».

— Артурчик, летом куда кинешь кости? Давай со мной — на дикий Север! Хорошо: пароходы, рудники, гагары кричат и никакой скуки.

— Это не по мне! — Артур покачал головой. — Осенью мне в институт, а летом поеду в Хосту.

— Куда?

— На юг — в Хосту.

— «Ты поедешь на юг — я на север. Не забудь, моя крошка, писать», — пропел Митя. — Ну и дурак! Впрочем, жуть дело, не дурак. Может, у тебя такая судьба — ученого человека. Открытия делать… Не то, что я. Черная рабочая сила.

— На юг, может, и не поеду. Отец денег грозится не дать. Говорит, что избалуюсь.

— Брось насчет денег, букварь. — Митя ударил его по шее так, что Артур качнулся и насупился. — Есть выход. Тебе надо достать в ЖКО ванны и продать их Филичкину. Этому крокодилу Филичкину хочется мыть свое дорогое тело в ванне. Позвони мерзавцу Травкину — может, он достанет старую ванну, в обмен на металлический лом. Понимаешь?

— Ничего не понимаю, Митя…

— А еще ученым хочет стать. Каждая ванна стоит столько, сколько один билет до Сочи…

— Да кому они нужны, эти ванны?

— Какой тупой! Колун. Филичкину, у которого я работал на чугунолитейном заводе. Ты достаешь ванны, он дает деньги — и ты едешь в Хосту…

— Где же я возьму их?

— Ванны? Где хочешь, я ими давно не торговал.

Они помолчали. Падал снег, деревья белели на глазах.

— Давай прощаться, Артур. Посмотрели переживательное кино, выпили, поговорили, теперь ступай делать уроки, а я спать. — Он снял перчатку, протянул Артуру руку. — Бывай. На той неделе встретимся в цехе? Занимательно с тобой трепаться. А с журналисткой я все-таки познакомился. Вот девочка!

Снег повалил густой, тяжелый. Улицу, дома закрыла белая муть. Артур провел рукой по плечу, снял влажный, потемневший на ладони снег. После вина хотелось пить. Он поднял ладонь к губам. Снег был пресным, холодным. Артур поморщился, тряхнул рукой.

По освещенному окну догадался, что отец пришел с работы и моет посуду или варит на завтра обед.

Николай Васильевич чистил рыбу. Мелкая чешуя летела во все стороны и прилипала к клеенке, к кастрюлям и тарелкам. В эмалированной миске перед ним лежали зеленые окуни с красными плавниками. Не поворачиваясь и не поднимая головы, отец спросил неожиданно сердито:

— Ты выбросил с карниза кормушку для голубей?

— Я, батя. Уж очень наглые стали. Дерутся и любовь крутят — всё под окном.

— Голубь — нахальная птица?

— И нахальная и вредная — болезни опасные переносит! Почитай газеты. И здания пачкают. Как этого не понять? Окуньки хороши. Тебе помочь?

— Подожди, — нахмурился мастер. — Как это… вредная птица? Птица-радость — вот кто голубь! Сопляки вы еще. — Он замолчал. Вспомнилась деревня под Зарянском. Широкая, зеленая улица, склон к реке, и небо — синее, без одной тучки. Сосновые рубленые дома с крытыми подворьями. И голуби. Мальчишкой он любил смотреть, как гоняют белых турманов… Уже в городе он хотел развести голубей, но то служба, то переезд в большой дом, то война — так и не собрался. Теперь они прилетели сами. А сыну не любы. Николай Васильевич дышал с трудом. На висках выступил пот. Лампочка над кухонным столом померкла, точно упал накал. Откосов опустился на табуретку.

Через несколько минут стало дышать легче. Только пот заливал глаза, и стучало сердце.