Будут расставания

СКАНДАЛ

В большом доме было тихо, как перед грозой. В протопленных комнатах пахло свежим лаком от громоздкой дедовской мебели. Окна, закрытые плотными задергашками и тюлевыми гардинами, пропускали водянистый свет, который не добирался до углов. В углах дремала скука, серая, мягкая.

Отцу и матери Дмитрия скука не мешала. Они привыкли к однообразным дням и тяжелым после обильного ужина ночам. Просыпались на заре от хриплых петушиных криков, умывались холодной водой, не чувствуя облегчения.

До завтрака отец кормил кур, поросенка. Сутулясь под низкими потолками, выгребал из стаек навоз. Делал все молча, неторопливо.

Мать, в белом старушечьем платочке, хлопотала на кухне. Низкорослая, с худеньким личиком и внимательными глазками, она приговаривала себе под нос, накрывая на стол:

— Живем, слава богу. Весь бы век так.

За три года, пока Митя служил в армии, в доме ничего не изменилось, даже скука осталась прежней.

Первые недели после службы Митя с охотой пилил дрова, таскал воду и поливал грядки. Работал до синих сумерек, пока над крышами не вставала луна. Тогда он переодевался и уходил.

Возвращался, когда горланили петухи и заря румянилась у кромки горизонта. Он забирался на сеновал, нашаривал в сене постель и, ткнувшись головой в подушку, засыпал. В полдень жаркое солнце будило его. Пахло помидорной ботвой и перезревшим укропом. Во все щели сквозили пыльные лучи. Вялый со сна, Митя лениво спускался по крутой лестнице. Прищуривал серые насмешливые глаза, шутливо говорил, если мать была во дворе:

— Рядовой Лазнов прибыл в ваше распоряжение! Во время городского отпуска никаких особых происшествий не произошло.

Незаметно пролетели четыре недели — солдатский отпуск после службы. Отец познакомил его с Филичкиным. Анатолий Маркович был заведующим производством на чугунолитейном заводе. Когда Митя уходил в армию, завод назывался проще: «Артель «Победа». Артели отжили свой век, и нехитрое производство получило новую вывеску.

Филичкин пригласил Дмитрия в кабинет. Усадил против себя и заговорил вполголоса, приглаживая седеющие виски.

— С отцом твоим давно работаем… Он — лучший шофер. Честный человек, мой большой друг. Вакансий сейчас нет. Ваш брат — досрочно демобилизованный — занял. Но тебя возьмем. Работа будет хорошая — легкая. И заработком не обидим. — Голубые светлые глаза Филичкина смотрели грустно. — В наш коллектив приходишь, Митя. Старайся жить, как все… Многие сейчас на Север едут, в степные совхозы отправляются… Лично я давно считаю, что жизнь — это борьба. Каждый должен найти место под солнцем. «Если ты не за себя, то кто за тебя», как сказал древний мудрец.

Говорил Филичкин путано, долго, похлопывал ладонью по стеклу письменного стола. Было душно, за окном знойный ветер гнал сухую пыль. Митя морщил лоб, хотел казаться серьезным.

— Ладно, — ответил он и обвел взглядом отцветшие желтые обои, — буду работать как вол…

Филичкин поднялся из-за стола, протянул руку с широкой ладонью и короткими твердыми пальцами.

— Завтра приходи. В отдел кадров… с документами.

В августе начались дожди. Насупленные тучи бродили по небу. Перед вечером гремел гром, ломаные молнии впивались в землю, освещая грозовой сумрак. Ночами луна смотрела в провалы меж туч, и влажные скаты крыш серебряно поблескивали.

Утром Дмитрий шагал по вязкой грязи. До завода было недалеко. У проходной он мыл сапоги в глубокой луже и по выложенной коричневым булыжником дорожке направлялся в цех.

В цехе работали: кузнец дядя Вася и жестянщик дядя Коля, ветераны производства (дяде Коле шел пятьдесят восьмой год, а дядя Вася был на семь месяцев младше); два глухонемых слесаря, в ладных комбинезонах и синих беретах; ученик Афоня, стриженный под машинку, как солдат-первогодок, и токарь Ульяна Павловна.

В обеденный перерыв все шли в заводскую столовую. Кормили там дешево и сытно. Потом дядя Вася и дядя Коля ложились на верстаки спать. Глухонемые слесари курили, улыбаясь друг другу. Афоня слушал радио, а Ульяна Павловна носила воду в питьевой бачок.

В механическом цехе Митя числился слесарем. Ремонтировал инструмент, помогал кочегарам, следил за канализацией. Когда работы не было, забирался в инструменталку, за стеллажи, читал припасенную книгу или курил, глядя в немытые стекла зарешеченного окна.

«Что ли, это жизнь? — думал он. — Бежать на север или в степные совхозы, а то скисну, как молоко».

Мысли делались ленивыми, мускулы вялыми. Он вздыхал, удобней усаживался на табурете, вытягивал ноги.

Дождливым вечером Митя с отцом копали погреб во дворе у Филичкина. Мокрая глина липла на лопаты. Анатолий Маркович, в стоптанных сапогах, в ватнике, старательно крепил стены ямы.

— Человек человеку должен быть другом, — разглагольствовал он, плечом упираясь в доску. — Надо помогать друзьям… Вы — мне, я — вам! Надо как-то жить! Вон писатели… кучу денег получают. Им и погреб не надо рыть… А раз нет особого дарования — крутись. Вот, к примеру, горторг не запас картофеля… Где человеку купить картошку? Только на базаре… Понимаете? Завод тебя, Тихон Фомич, командирует на уборочную. Что плохого, если, оплатив горючее, привезешь из колхоза несколько мешков.

— Вот это дело! — отец даже перестал бросать глину. — Ведро картошки сейчас на базаре в пять раз дороже, чем в районе — озолотиться можно.

— Но горторг не спит, товарищи меры принимают.

— Да я завтра ж еду, Анатолий Маркович! — загорячился отец.

Филичкин продолжал:

— Ванна мне нужна. Обыкновенная ванна, — он опустил молоток и поглядел на Митю. — Я купил бы. За любую цену. Взял бы даже списанную.

— Знать бы, где лежит списанная, — пробурчал отец.

— Если бы знать, Тихон Фомич…

Дмитрий видел грязный двор и дом из шлакоблоков с квадратными окнами. Над самой крышей — взлохмаченные тучи. «Почему я здесь? — вдруг удивился он. — Копаю какой-то погреб. Для чего? Что, Филичкин не может нанять рабочих? «Вы — мне, я — вам!» Да ну его к черту!» Дмитрий всадил в глину лопату и молча зашагал к воротам.

…Несколько дней назад отец чудом провел старенькую трехтонку по размытым осенним дорогам. Теперь мать каждый день торговала на базаре картошкой.

У Мити все эти дни оставалось неопределенное чувство, словно он обманул кого-то или что-то не доделал до конца. «Наплевать, — успокаивал он себя. — Дело с картошкой — тридцать раз начихать! Пусть торгуют. Даже польза какая-то есть».

Первый заморозок сковал дороги, и ясным стал воздух. Звуки с улицы доносились отчетливыми, точно рождались под самыми окнами. Митя лежал на кушетке и гладил кота. Черный ожиревший кот жмурился и мурлыкал.

— Что будем делать, котище? — спрашивал Митя. — Может, пойдешь со мной в кино или я с тобой на крышу полезу?

И точно в ответ у ворот просигналила машина. Митя поднялся с кушетки, глянул в окно. Мать торопливо отмыкала большой замок на воротах и распахивала створы. Во двор въехала трехтонка. Отец вышел из кабины, забыв прикрыть дверцу. От усталости руки его висели вдоль тела.

— Зови Митьку! — сказал сердито. — Чего стала? — Сам забрался в кузов и стал сбрасывать солому, прикрывавшую мешки.

Мать постучала в окно:

— Собирайся! Или не видишь, отец ждет!

— Чья опять картошка? — крикнул Митя, чувствуя, как его начинает раздражать нетерпение матери.

— Наша, чья еще! — тоже прокричала она. — Наша картошка и Анатолия Марковича. Иди разгружай, отец надсажается!

— Сейчас!

— Не сейчас, а ступай! Такой парень — и никакой помощи. Лопать только умеешь!

Мите показалось, что затылок захолодел и губы сами собой отвердели. Он ответил спокойно, почти насмешливо, но уже не подбирая слов, не стараясь смягчить выражения:

— А мне плевать на картошку и на Филичкина! Не картошка — так побелка, не побелка — так погреб. У меня сегодня по распорядку культпоход, я человек современный. Отправляюсь в энском направлении, а мешки таскать позовите Филичкина. Вы ему, он вам помогать будет!

— Дождались! — кричала мать на весь двор. — Слышишь, отец, дождались от сынка благодарности! Костюм на какие деньги купил? Культпоход! Попробуй на зарплату поживи, лодырь!

Дмитрий надел пальто, со злостью надвинул на лоб серую кепку. Он вышел на улицу через парадное.

— Плевал я на все, куркули! Осточертело!

Уже смеркалось. Белесое небо поднималось все выше, и редкие звезды загорались в нем. Митя направился к автобусной остановке. Вот и выжили из теплого угла! Куда теперь? В город к ребятам? Сообразить на пол-литра? Вчера соображали, скучно… Напиться и толковать об одном и том же. А после, как прошлый раз, как всегда, топать к Сашеньке? Нет, ему не хотелось ехать сегодня в город.

Дмитрий долго прохаживался у автобусной остановки, постукивая каблуками по доскам платформы.

Через темные крыши виднелся шиферный гребень дома Филичкина и телевизионная антенна. «Телевизор достал, — неприязненно заключил Митя. — Холодильник нажил, стиральную машину. Теперь ванну ему подавай. Настоящий культурный человек».

Подходил большой красный автобус, покачиваясь на замерзших кочках. «Поеду, там видно будет».

Поплыли в сумерках очертания домиков. Оранжевые огоньки — точно на бечеве, бечева обрывается — темень. Среди пустыря автобус — как лодка в большом озере. Быстро приближаются строительные площадки городских окраин. В резком белом свете видны башни кранов и зубцы недостроенных стен. Над городом то разливается в ширь неба, то опадает тревожно алое зарево заводов. Митя вышел из автобуса, закурил. Желтое пламя спички осветило тонкие губы. Не торопясь, шагал он по скользкому асфальту. У стены многоэтажного дома заметил доску объявлений. Остановился. Пестрый плакат оргнабора был накрест перечеркнут твердыми фиолетовыми мазками.

— Меня не подождали, закончили набор, — сказал вслух. Затягиваясь дымом сигареты, читал дальше:

Адрес кто-то аккуратно вырезал.

— Вот свинья! — Митя покачал головой. — Но я найду этот адрес.

Он бросил сигарету и побрел по тротуару, посматривая в лица прохожих. «Куда можно спешить в нашем городе? Для чего идти так быстро? Что у них за дело? Может, домой вернуться? Отец уставится: «Что, проголодался? Ужинать приехал!» Мать к плите метнется: «Ох, прости, сынок, не ждала… самоварчик не спроворила». Пока они не заберутся в кровать — лучше не возвращаться. Митя опустил воротник пальто. Маленькие глаза его стали веселыми и решительными. «Для начала в магазин, а потом к Сашеньке».