Будут расставания

„НЕЧАЯННЫЙ ИНТЕРЕС“

На берегу пруда Радий и Митя обжигали спутанный цветной провод и обрезки кабеля. Из неглубокой квадратной ямы поднимался зловонный черный дым и подпрыгивало короткое малиновое пламя. Парни сидели спинами к огню на сухой пыльной траве, глядели в воду. Она походила на застывший вар, и лишь там, где сбрасывалась отработанная станцией горячая вода, клокотали мутно-серые волны и длинные полосы пены тянулись к стальным щитам плотины.

— Летом у берега линь клюет, — сказал Радий. — Часика в четыре придешь и до гудка натаскаешь штук тридцать.

— Ко всем твоим недостаткам ты еще и рыбак?

— А ко всем твоим, Митька, ты еще и болтун.

— Болтовня — гимнастика мозга. А чем еще прикажешь заниматься? Когда же из меня начнут «кадру» отковывать, так чтоб искры летели?

Они помолчали, недовольные друг другом. Дмитрий кутался в старый ватник без пуговиц. У Радия зябли ноги, и он постукивал ботинками носок о носок.

— Канун праздника, — проговорил Дмитрий. — По случаю данных торжеств разрешаю тебе отпустить бороду. Из-за меня ты ее сбрил.

— Что ты! Просто с бородой много хлопот.

— Для женского персонала. Придешь к нам, а Галка тебя за бороду!

— Я-то что? Вот тебя она по загривку. Ты же ей изменил, а Федор наоборот.

— А знаешь, Галка и Федор — пара. — Серьезно проговорил Дмитрий. — Оба старательные. Федьку невеста бросила — ночь прострадал под ее окнами и схватил воспаление легких. А Галка, конечно, жуть дело… Я говорил — замуж ей пора!

— Они друг о друге заботятся, как друзья.

— Запиши это как достижение комсомольской организации.

— Не остри! Это уже не шутки, а ехидство!

— Чего там? — Митя толкнул плечом Радия. — Прошлый раз бригадой в театр ходили, а ты это как мероприятие записал.

— А ты спать завалился…

— В театр надо ходить, когда потребность появится, — неуверенно стал оправдываться Митя. — А прошлый раз была у меня другая потребность — придавить храповицкого. А вообще, ты сам часто в театры холишь?

— Хожу… В воскресенье «Аиду» смотрели с Лебедевой.

— Оперу не смотрят, комсорг, а слушают. Когда рабочий класс наберется культуры?

— Может, ты и прав, но… — спокойно ответил Радий.

— А книги ты читаешь, комсорг? — перебил его Митя.

Радий нахмурился, в глазах мелькнула обида.

— Читаешь, выходит. А слышал, что Ольга Форш — бабушка Леонида Утесова.

— Нет, этого не слышал.

— И никогда не услышишь! А кто Альберт Эйнштейн?

— Ну, это немецкий физик!

— Знаешь… А когда меня спросили, я ответил, чтоб не опозориться, что Эйнштейн — немецкий генерал, которого взяли в плен под Волгоградом. Смеялись, жуть дело. Хохма хорошая получилась, а мне не легче.

— Где тебя спросили?

— Где спрашивали — тебя там спрашивать не будут. Ты меня слушаешь? Почему после армии мы зверски теряли наше доброе и бесценное время?

Митя сделал паузу. Дал Радию подумать.

— Я свое время не терял, — твердо ответил Радий.

— Помолчи, — Митя смотрел на лоток сброса, где клокотала, пенилась быстрая вода. — Я тебе повторяю, жуть дело, почему мы все же так мало знаем? Какие на небе звезды? Как их зовут?

— Что с тобой? — удивился Радий и сразу подобрел. — Что ты кричишь?

— Нет, что с тобой, комсорг? Ты встречал человека, девчонку, пусть парня или старика, который сумел бы показать тебе, что ты темный! Понимаешь — темный… Что многое мимо тебя так и плывет.

— Кто же этот человек, Митя? Девчонка?

— Старик! — огрызнулся Митя. — Так скажи, слышал, что Ольга Форш — бабушка Леонида Утесова?

— Сказал же тебе, не слышал!

— Вот-вот… Возьми в библиотеке все сорок томов умнейшей этой бабушки и ты поймешь, что… — Митя развел руками. — Да-да! Прочти.

— А Леонид Утесов? — Радий посмеивался.

— При чем тут Утесов? Поговорим о серьезных вещах. Когда я приехал из армии, то не встал на комсомольский учет… И теперь у меня на совести грязное пятно. Взносы не плачу, на собрания не хожу. Раньше забыл об этом, а сейчас почему-то вспомнил.

— Ого-го! — раздался откуда-то сверху приглушенный крик. Оба, закинув головы, посмотрели на башню. Синева неба и солнце слепили.

— Елкин там, и еще кто-то с ним, — сказал Радий, жмурясь и чихая.

— Федор там, вот кто! Чего он-то залез? И на земле его ветром шатает.

— Понятно! — сказал Радий. — Монтеры лампочки ставят, к празднику. Иллюминация.

— Да ведь Федька после болезни. Сляжет опять, дуралей, — Митя вскочил с травы. — Там бы и ты мог проветриться.

— И ты бы мог!

— Да и я мог бы. Вот ты пошуруй в яме, а я сбегаю к мастеру. — Митя пнул в огонь клубок разноцветного провода.

Радий поднялся, взял длинный железный прут и ткнул его в яму. Дым потянулся к небу.

— Иди, — сказал он Дмитрию. — Федор и так отстал в институте. Сляжет — пропал год. — Радий подумал: «Хорошо, что теперь Галка за ним ухаживает. Какао ему по утрам варит… и вообще. Говорят, Федор ночи напролет сидит за книгами, а Галка ему с вечера густого чая заварит… и вообще. Наверно, у нее любовь. Хотя… Вот Митя говорит, что ни любви, ни бога, ни хорошего начальства не бывает и что в данном случае Галка просто-напросто замуж собралась».

В кабинете мастера Откосова никого не было. На столе лежали серые конверты с зарплатой. Митя нашел свой, пересчитал деньги, кивнув утвердительно головой, сунул конверт в карман.

— Порядок, к самому празднику…

На письменном столе мастера зазвонил телефон.

— Слушаю! — сказал Митя в трубку.

— Скажите, это электрический цех? — голос был женский, тоненький и приятный.

— Нет! — ответил Митя. — Это хижина дяди Тома.

— Простите!

Митя положил трубку, потом набрал нужный номер.

— Алло, редакция? Брусенцову…

В окно Митя видел, как стлался от пруда жирный дым.

— Нет Брусенцовой? А когда появится? Понятно.

В кабинете стояли пыльные стулья. На столе — прибор с засохшими чернилами. Кальки в рулонах и неподписанные ведомости. Мастер редко заходил сюда.

Опять зазвонил телефон, и тот же тоненький голосок спросил:

— Это электрический цех?

— Угадали, электрический. Что вас интересует?

— Вы странно говорите. Я звоню по делу, из школы… Мне нужен мастер Откосов. Я завуч школы, где учится его сын, Артур.

— Что-нибудь случилось? — спросил Митя.

— Мне бы хотелось поговорить с товарищем Откосовым.

— Тогда позвоните еще разок… Прощайте.

Митя потрогал карман, где лежал конверт с деньгами, по-военному одернул ватник и повернулся к двери. Навстречу, пригибаясь точно от тяжести плеч, вошел мастер Откосов.

— Николай Васильевич, вам из школы звонили, завуч…

— От пруда услыхал? — Мастер был не в духе. — Деньги торопишься забрать.

— Да я тут звонил по срочному делу, понимаете.

— Понимаю. Вот и они звонят по срочному. Хотят, наверно, чтобы провел беседу с малышами, как мы станцию строили, да как на ней трудимся.

Мастер прохаживался по кабинету, косясь на серые конверты. После сухой жары машинного цеха лицо его раскраснелось.

— Скоро я на одни лекции перейду… Последний Октябрьский праздник на станции, весной — на пенсию.

— Линьков ловить станете, Николай Васильевич.

— Сам ты линь!

— А вы думаете, без вас здесь всё сразу так и погибнет.

— Ну и гвоздь! — Откосов помотал головой и тихо рассмеялся. — Иди, куда тебя поставили, работай.

— Разрешите позвонить, Николай Васильевич.

— Звони, мне что, только работать надо.

— Секунду! — Митя набрал номер. — Василий Иванович, звонит Лазнов! Жжем провод, хорошо получается, дыма много… Скоро не кончим. У меня мысль есть. Сейчас расскажу… Федора послали на башню, на верхотуру. Там ветер. Опять простынет, хочу совершить благородный поступок — пусть он идет вниз, а я иллюминацию ставить буду. — Он положил трубку. — Все. Спасибо, Николай Васильевич.

— Не за что. Стой! Ну, как себя чувствуешь? Привык? К станции, к людям, вообще?

— Не знаю, Николай Васильевич. Так подумаешь — привык, а этак глянешь — все же кочегарка, и потянет в великие края, — Митя улыбался.

— На север?

— На север, Николай Васильевич.

— Ну, ступай, — Откосов сел за стол и придвинул свой конверт. — Так.

Митя вышел из кабинета. Прошел по машинному залу, через восьмидесятиметровый пролет котельного цеха — и везде машинисты, слесари, техники что-то проверяли, красили, скребли.

Открыв тяжелый люк башни, увидел синее осеннее небо, близкое и холодное, и солнце на краю горизонта, не слепящее, но большое, желтое.

Дмитрий вылез по пояс из люка, глянул на строй труб и вдруг почувствовал себя на палубе крейсера-флагмана. Митя поднял голову, прищуриваясь от синевы, и вздрогнул — за спиной загрохотала кровля. Он рванулся по лестнице, выскочил на крышу — увидел Федора, Васю Елкина, слесаря Игошева с углеподачи, сварщика Ищенко — родного брата инженера Ищенко, зольщика Щукина из котельного цеха и, наконец, Илью Косотурова, в ватнике, старой ушанке. Они плясали! Колотили в крышу ботинками, хлопали себя ладонями по груди, плечам, коленям. Бледный, с запавшими щеками Федор махал руками.

Митя оторопел. Потом схватил за руку Игошева и, оттащив его от плясунов, спросил, крепко держа за локоть:

— Чего веселитесь? Опять спутник запустили?

— Нет! Какой спутник… Квартиру дали!

— Говори толком, Салават! Кому квартиру?

— Зачем не толком! Всё правильно говорю. Илья ваш, Ищенко и наш Щукин квартиры получили. Сразу трое. К празднику подарок, понимаешь!

Подошел Щукин, прихрамывая и тяжело дыша. Протянул руку Дмитрию.

— Здорово! Видишь, нечаянный интерес нам выпал.

— Обрадовался, дядя! — сказал Митя Щукину. — Готовься к новоселью.

— Да уж на праздничке. На нем и погуляем!

— А к нам кто придет вместо Ильи? Семья нарушается. Нет добра без худа. Эй! Качать, которые квартиры имеют!

Солнце, круглое и чистое, опускалось к горизонту.