Будут расставания

НОЧНАЯ ВАХТА

Сегодня пошел второй месяц, как Дмитрий работал самостоятельно, а Федор уже стажировался на старшего монтера.

…В полночь, приняв смену, Василий Иванович позвонил в химцех, узнал температуру воздуха.

— Тридцать девять! — сказал он монтерам. — Через час все сорок будут.

— Сорок? — переспросил Митя. — Температура как у известного напитка.

На монтерском пункте гудел вентилятор. Федор не поднимал глаз — читал инструкцию, а Кашкин писал в сменном журнале.

— Вот так бы всю смену, — мечтал Митя. — Продули бы моторы, навели чистоту на щите освещения — красота.

— Как у тебя, Митя, с бюро? — Федор перестал читать инструкцию. Он, конечно, знал, что решили члены комсомольского бюро, но выжидательно смотрел на Дмитрия.

— Все в порядке! — ответил Митя с наигранной беззаботностью. — У меня теперь новых забот — жуть дело! Занятия в техникуме, а тут Васька Елкин-Палкин с хоккеем привязался!

Зазвонил телефон, Дмитрию вдруг стало грустно, словно почувствовал неладное. Он поспешно закурил, поглядывая с тревогой на Кашкина.

Василий Иванович положил трубку на рычажки аппарата и тоже стал закуривать.

— Митя, — сказал он наконец, — РПМ стал. Придется сходить.

Фонарь на столбе перестал скрипеть, свет больше не скользил по снежному конусу. На изломанном кустике бурьяна лежал иней, и кустик походил на пригнувшегося зверька. Такой же белый иней лег на воротник шубы, на брови и ресницы машиниста РПМ — разгрузочно-погрузочной машины. Машинист помогал Дмитрию тянуть тяжелый кабель в резиновом шланге. Чем дальше от машины отходили они, тем больше сгибался машинист. В морозном тумане оранжевым пятном мутнел свет фонаря. РПМ казалась нелепо огромной, с задранным транспортером, похожим на хобот.

Они подтащили кабель к тумбе шинной сборки, и Митя ключом открыл дверцу. Он стал коленями на снег: полушубок был короток ему. Озябшими руками старался подсоединить концы кабеля к клеммам, ругался сквозь зубы, но работал терпеливо.

— Вот монтерский хлеб — наблюдай, — сказал, вставая с колен. — Готово. Опробуем.

Снег заскрипел под валенками машиниста.

Митя стал бегать вокруг сборки и хлопать себя руками по бокам. Он работал второй час и, казалось, не осталось в нем ничего, что бы не промерзло.

Со всех сторон пронзительно кричали паровозы, словно собрали их сегодня вокруг ГРЭС. Совсем рядом грохотала дробилка, с другой стороны отчетливо скрипела тросами лебедка и на редкость громко разговаривали на соседнем железнодорожном узле диспетчеры.

Черное низкое небо было сегодня почти без звезд. Седые обрывки дыма плыли над землей, воздух был кисловатым, все время хотелось кашлять — ветер дул со стороны цинкового завода. Машинист РПМ показывал Мите на машину, то и дело скрещивая над головой руки. Жест этот означал, что концы кабеля соединили неправильно и их надо пересоединить.

Стертый разводной ключ часто срывался. Дмитрий снимал рукавицы и дул на озябшие пальцы. Ему стало казаться, что полушубок на нем железный — таким холодным и твердым стал он. Стужа перехватывала дыхание.

Дмитрий подал рукой знак:

— Пробуй!

Лязгая, приподнялся транспортер, загрохотали катки под лентой.

— Хорошо! Работает! — крикнул машинист, приоткрыв дверку кабины.

— Добро! Пойдем греться! — Митя поднял ключ и, прикрывая рукавицей лицо, побежал к вагончику-теплушке.

В вагончике плавал слоистый табачный дым, от регистров отопления пахло горелой краской. Митя не чувствовал тепла. Сбросив полушубок, он бегал по вагончику, оттирал ладонями лицо.

— У тебя нет сапог-скороходов? — вдруг спросил Митя машиниста.

— Чего тебе? — не понял тот.

— Да воспитывает меня тут один букварь. А я его! Шагать, говорит, по жизни надо семимильными шагами. Догонять, что упустил сдуру.

— Упустил? — переспросил машинист. — Кого упустил?

— Время! — ответил Митя. Жизнь была у меня тепленькая. Все было! Птичье молоко тоже. А на поверку вышло, что проиграл я. Так что нужны мне теперь сапоги-скороходы и ковер-самолет. Хорошо, что люди друг друга умеют воспитывать. Вот, например, я тебе напоминаю, что уже пора работать.

— Сейчас, что ли?

Машинисту не хотелось на мороз. Он курил и глядел на Митю осоловевшими от тепла глазами.

— Айда! Ступай, — торопил Митя. — Я подожду, а то вдруг опять забарахлит.

За тонкими стенами вагончика озлобленно скрежетала РПМ. И пока Митя слышал эти звуки, ему спокойно думалось.

«Чаю бы с вареньем сейчас, густого до горечи, как у матери. — И глаза закрыл, улыбаясь. — Хорошо если Федор или Галя догадаются купить сахара». Сахар кончился и покупать его была Митина очередь, но он забыл, как всегда.

«О Федоре Галина печется: чтоб позавтракал, чтоб без шарфа на работу не ушел. За Артуром — вся бригада Откосова: чтоб он уроки выучил, чтоб на костюм деньги отложил. А кто обо мне думает? Але на меня наплевать. Вот где трагедия!» Внезапно в морозной ночи исчез скрежет транспортера РПМ, и точно пустота образовалась в маленьком мире станционного двора.

— Предохранитель, наверное, полетел! — Митя застегнул полушубок и поднял воротник. — Вперед! Нас ждут подвиги, слава и благодарность Василия Ивановича.

Из-за главного корпуса выплыла ущербная луна. Повисла над порталами, чуть обведенная оранжевым ореолом. Рядом спал большой город. Не чувствуя мороза, дремали многоэтажные здания.

Опять качался и скрипел фонарь, и свет его скользил по снеговому конусу. Опять кисловатым и едким дымом тянуло от цинкового завода. И каждый звук на морозе становился резким и громким.

— Заело! — раздраженно сказал Митя.

— Встала чего-то холера! — ответил машинист, спрыгивая на снег с железной подножки.

По узкому трапу Митя забрался в кабину, в электрический отсек. Предохранители, похожие на снаряды автоматической пушки, выстроились рядами в медных зажимах. Пока Митя доставал контрольный индикатор, перезаряжал сгоревший предохранитель, руки замлели. Согнувшись, Митя вылез из отсека, с трудом приподнял веки с заиндевевшими ресницами.

— Давай, товарищ! — устало сказал машинисту.

Легко поднялся транспортер, и скрежет тросов был теперь не озлобленным, а упрямым, четким. Машинист улыбался за мутным оконцем. И Митя почувствовал, что машина пойдет, теперь действительно пойдет. Он спрыгнул на снег и не оглядываясь побежал обледенелой неровной дорогой. Главный корпус в клубах тумана и пара словно плыл на него.

В дверях машинного зала Митя столкнулся с Федором. Полугоров был в ватнике, сапогах.

— Куда, Фигура? — остановил Дмитрий Друга.

— Ого! — обрадовался Федор. — Закончил там? Мы думали умер… Половина смены прошла.

— А ты на выручку? Спасибо! Это когда я уже ноги-руки отморозил? И в таком виде собрался на РПМ? Да ты бы и не дошел до машины. Мороз!

— Ну, всё, что ли, в порядке?

— Порядочек! Пошли, Федя.

На монтерском пункте Василий Иванович заполнял журнал. Казалось, что он и не вставал со стула, удобно положив острые локти на закапанное чернилами стекло.

Митя опустился на деревянный диван. Мерно, успокаивающе шумели машины в зале. Тепло обволакивало тело и уносило Митю на упругих и ласковых волнах.

— Вчера, значит, — рассказывал Федор, — комендант Опухтин на Радия напустился. Радий спешил и на дверях написал Любе Лебедевой химическим карандашом: «Люба, купил билеты, жди в девять».

— Это комсорг-то? — нехотя рассмеялся Митя. — Что другим, спрашивается, делать?

— Опухтин так и сказал! — оживился Федор. — Так именно и сказал: «Что же другим тогда делать?»

К Мите возвращалась его непоседливость. Он открыл глаза, сел ровнее и сказал:

— Василий Иванович, меня хотят председателем быткомиссии выбрать. Всему общежитию на потеху.

— И выберут!

— Тогда я стану на всех дверях писать химическим карандашом. Я вам покажу! У меня все будете бегать на физзарядку. Вот так! — Он выбежал на середину монтерского и поднял руки. — Шестнадцать тактов начинай! Раз!

— Порядок комендант любит, — усмехнулся Василий Иванович.

— Надоедливый немного, — и Дмитрий передразнил. — «Почему окурки из пепельницы не выбрасываете?»

В бетонированном распределительном устройстве за котлами стояла сухая опаляющая жара. Митя с Федором подметали швабрами пыль цементного пола. Масляные разъединители и красные медные ножи рубильников были забраны сетками. Они примолкли, но чувствовалась в этом видимом покое скрытая сила. Стоит протянуть руку в сторону медных шин — и оживет спрятанная в них молния, ударит искра.

Из распределительного устройства Митя направился к шестому котлу — перегорела лампочка. Там держалась та же давящая жара.

У центрального пульта в котельном цехе Митя напился холодной соленой газировки и вдруг, оглядывая безлюдный восьмидесятиметровый пролет, почувствовал себя словно дома: так хорошо стало ему.

Василия Ивановича вызвали на щит управления. Митя устроился на его место и задремал. Перед глазами вырастал снежный конус и фонарь, раскачиваемый ветром. Свистел пар. Пламя шуршало за стенками котла. Аля была рядом с ним, и Митя пытался расслышать, что говорит она.

— Митя! — толкал его Федор. — Очнись. Сядь прямо.

— А! Мы сейчас, жуть дело. Я же не сплю, не толкай.

И опять перед глазами маячил задранный транспортер РПМ, и машинист, улыбаясь сквозь мутные стекла, кричал: «Проснись, Митька, а то Василий Иванович, по шее надает!»

— Спит? — спросил старший монтер, переступая через порог.

— Дремлет! Устал, — ответил Федор.

— Чтоб не дремал, пусть сбегает на первую очередь углеподачи и поставит моторы под напряжение.

— Что же, Василий Иванович, — встряхнулся Митя, — снова на мороз?

— Зато сон как рукой снимет.

Василий Иванович делал пометки в журнале. Вахта кончалась. В машинном зале появлялись дежурные новой смены, В оконных пролетах голубел осторожный рассвет. Широким хозяйским шагом двигался Павел Павлович Вахрушев. Без пятнадцати минут восемь он вошел на монтерский, чтобы прочитать рапорт ночной вахты.