Будут расставания

СМЕРТЬ ОТКОСОВА

Наступила зима. Снег хрустел под ногами, осыпался с деревьев. Небо, белесое, тяжелое, задевало иглы громоотводов. Ребятишки гоняли шайбу по истоптанным аллеям сквера. Мастер Откосов поглядел на ребят, поднял воротник шубы. «Мы не так играли, — подумал он, — и забавы у нас другие были». Ему стало холодно, спину знобило. Он почувствовал себя старым, даже дряхлым, точно прожил вдвое больше.

…Сегодня его с работы вызывали в школу. Пришел туда в хорошем настроении. Топая по широким лестницам, здоровался с учениками. Он знал всех — их родители работают на ГРЭС. Знакомые носы, глаза.

В кабинете завуч сказала:

— Знаете, неприятность: ваш сын ведет себя недостойно. Вчера его разбирали на комсомольском собрании.

Откосов наклонился вперед, ладонями уперся в стол, сердце неровно стучало.

— За что?

— Он вам не сказал? За воровство.

Николай Васильевич сразу успокоился. Даже смешно стало. «Шутит. Весело начинает разговор».

— Этим занимался родительский комитет. И школе все известно точно. Артур с другом поздно ночью нагрузили школьным металлоломом чужую машину. Правда, через несколько дней они собрали такое же количество металлолома, но нам известно, что украденный в школе металлолом они сдали на склад ЖКО цинкового завода, чтобы приобрести в обмен старые ванны.

Стены кабинета, покрашенные белилами, напоминали снег в сумерках. На высокой женщине была теплая красная кофта. Мастер слушал внимательно, но видел только яркое пятно на белом фоне.

— Сын ваш становится стяжателем. Он ремонтирует приемники. Ему зачем-то нужны деньги. Вы про это знаете? Ремонтирует и берет так называемый «калым». Члены родительского комитета сигнализируют.

Родительский комитет… Это же сварщик Жиганов, жена Павла Павловича, инженер Ищенко, машинист Костров — свои. Срам!

— Я все знаю, — глухо сказал Николай Васильевич, с трудом различая лицо завуча. — Он собирается на юг. Я от него деньги не прячу, но не хочу, чтобы здоровый парень ехал к морю, лежал на песке и смотрел там на голых этих… Он умный парень, пусть в институт поступает. Я так думаю. А он, видно, сам решил копейку собрать. Но вы не беспокойтесь.

В душном кабинете он вспотел. Вышел из школы — не чувствовал холода, а теперь мерз, знобило. Скорее домой. Артур, наверняка, вернулся. Мальчишка переживает один. Сдурел немного. Жизнь. Чего не может случиться?

Откосов прошел сквер, каждый шаг становился тверже, шире. Он привычно нащупал в кармане ключ, согрел его в большом кулаке. В прихожей мастер разделся впотьмах, вынул платок и высморкался. Почему-то медлил пройти в комнату, словно робел.

Артур лежал на диване. Настольная лампа горела рядом на книжной этажерке. Николай Васильевич перешагнул через шнур, протянутый по всей комнате. Сын лежал в стоптанных домашних туфлях, зацепившись ступнями за черный валик. Растрепанные волосы падали на глаза. Увидев отца, Артур лениво поджал ноги и неохотно перевернулся со спины на бок. Нарочитая лень, томность, вялость вытянутых рук, модный белый свитер, узенькие измятые брюки — все это вдруг взбесило Откосова.

— Встань! — загремел он. — Поднимись, орясина, когда отец с тобой разговаривает! Оторви зад от дивана. — И с ужасом почувствовал, что перестает владеть собой. — Ну же!

Артур на мгновение застыл, ошеломленный, глаза пугливо расширились. Безусое лицо его побледнело. Он поправил волосы, опустил с дивана одну ногу, другую, деланно зевнул.

— В школе был? Наслушался?

Николай Васильевич не заметил растерянности сына. Ярость душила Откосова. Говорить он не мог. Артур улыбался заученной презрительной улыбкой. Такие улыбочки мастер встречал, когда ходил с патрулем, когда выдворял из клуба подвыпивших мокрогубых парнишек. «И этот такой же мерзавец!» Откосов размахнулся сплеча и, чувствуя тяжесть кулака, ударил сына. Падая, Артур задел этажерку. Лампа погасла. Книги с глухим стуком посыпались на пол. Николай Васильевич сдавил ладонями виски. Удивляясь тому, что сделал, Откосов мучительно думал, что бы сказать. Но не мог ничего придумать. Голова кружилась. Он опустился на диван, навалившись боком на валик. Ворот рубашки душил, липкий пот выступил на лице.

Минут через сорок открыл глаза, поправил шнур лампы. Хотелось пить, но усталость в теле была такая, что Откосов закрыл глаза. Ни обиды, ни досады на сына больше не было. Звякнул ключ в замочной скважине.

«Куда ушел? — гадал Откосов. — К другу? Или стоит у двери?»

— Артур! — позвал он и усмехнулся, не узнав своего голоса.

Он поднес к лицу кулаки, разжал их — узловатые пальцы были легкими и слабыми.

Николай Васильевич не думал больше о сыне. Вспоминались давно прошедшие годы. Он видел себя босоногим мальчуганом, потом парнем в котловане ГРЭС. Земляки-грабари отправлялись дальше со своими лошадьми и телегами-«самосвалами», а он устроился на курсы электриков, остался в барачной комнатушке с Лизой.

Время тянулось долго. Светало неохотно. Зимняя заря желтела над крышами, не разгораясь. «Замкнуло на землю, — привычно подумал мастер, — утро не идет и не идет».

Николай Васильевич прошел по комнате от стены до стены, стал перед телефоном. Ему было неловко звонить знакомым — разыскивать сына. Он стоял у телефонного аппарата и смотрел в окно. Воздух серел, уже различимыми становились тонкие вершины тополей. Откосов пододвинул стул, сел и снял трубку.

Позвонил приятелю Артура. В трубке — долгие гудки: наверное, все ушли на работу. Николай Васильевич набрал номер школы. В классе Артура еще не было. Откосов надел шубу, застегнулся на все пуговицы. Он чувствовал себя стариком, как вчера у сквера. Ноги казались ватными. «Все-таки он ночевал у друга, где еще? Из мастерской опять позвоню в школу».

У проходной стоял вахтер в белом полушубке.

— Опаздываем? — посмотрел на Откосова веселыми карими глазами.

Волоча ноги, Николай Васильевич добрался до мастерской. Повесил бирку. Табельщицы не было, ее сократили за ненадобностью.

В мастерской работали токарь Иваныч и девушка на строгальном станке. Остальные отправились в машинный зал на ремонт пятой машины. Мастер прошел в кабинет, набрал номер телефона школы. Теперь учительская не отвечала — в школе начались уроки. Николай Васильевич не отнимал руки от телефонной трубки. «С сыном могло бог знает что случиться. Надо бросить все и пойти в школу. Узнать». Телефон словно вздрогнул под ладонью. Откосов сдернул трубку.

— Николай Васильевич, — говорил Радий Бушмелев, — вас ждем.

— Иду, — сказал мастер. — Положил в карман ключи и направился из кабинета.

Над машинным залом плыл кран. Снопы белого света из окон освещали его. На кране устроились монтеры — меняли лампочки верхнего освещения. Гудели машины и электромоторы.

Николай Васильевич остановился у кабельной сборки четвертого генератора. Пять дней подряд Откосов с бригадой ремонтировали его, и вчера ночью машину пустили в работу. Кабельная сборка была одета железным кожухом. На узких дверцах его висел предупредительный сигнал «Смертельно!»

Откосов потянул на себя дверцу. Свинцовая пломба соскользнула со шнура и упала под ноги. Мастер достал связку ключей. Одним открыл дверцу кабельной сборки. Ключ был самодельный. Мастер открывал им дверь любой сборки.

Начищенные шины из красной меди принимали стекающую с генератора энергию. Но внешне медные шины были холодными, безжизненными. Откосов вчера сам проверял в этой сборке места соединений шин и сейчас привычно протянул руку, стараясь одним движением угадать, как затянут болт. Он успел задеть шинку, и голубоватая искра сверкнула под пальцем — точно из-под ногтя выскочила, а другая у ног царапнула бетонный пол. Мастер упал. А на щите управления «выпала» «Земля».

— Земля — на десять киловольт, — сказала дежурная щитовая, и дежурный техник снял трубку прямого телефона.

— Василий Иванович, ищите «Землю». Проверьте и позвоните, что случилось.

ГРЭС прощалась с мастером. Басовитый гудок слышали заводы за рекой, за березовой рощей, за шлаковым полем.

Крупные снежинки падали на красный гроб, на ковер, постланный в кузове машины. Бахрома ковра в снегу, и лицо мастера бело, как снег.

Густо пел гудок. Закуржавелые провода натянулись, стальные опоры и порталы стояли седые. Дымы из четырнадцати труб стелились по самому гребню, опускались до земли.

Ледяной ветер бил Артура в лицо. И большая радостная земля стала вдруг маленьким шариком, где только горе, снег и холодный ветер.