Бумеранги. Часть 2

17

6 лет назад

Вашингтон, округ Колумбия

Август – Ноябрь

«Говорят, если записать мысли, они уходят из тебя. Растворяются в чернилах и бумаге, перестают пугать и помогают принять то, что кажется неизбежным. Итак…

Меня зовут Джиллиан О’Конноли, и я наркоманка.

На этом месте обычно следует либо испуганный вздох, либо ободряющие слова вроде: «ничего страшного», «мы всё понимаем». Однако осознать всю тревожность жизни зависимого человека может только кто-то столь же зависимый. Остальным это не дано.

Нет, вопреки всем стереотипам я не ширялась в подвалах грязными иглами, не глотала на тусовках сомнительных экстази и не нюхала благородную пыль, чтобы словить кайф где-нибудь в дорогом клубе. Ничего подобного. Я раб собственного мозга, и у меня нет ни одного оправдания этому. И всё, что случилось, – результат только моих усилий. Потому что каждое решение было продиктовано дозой и выполнено с полной безжалостностью к любым человеческим слабостям, включая мои собственные. Мне не за что оправдываться, но есть о чём сожалеть. Звучит абсурдно и больше похоже на хорошее начало к какой-нибудь унылой автобиографии, однако это правда…»

Глубокой ночью дальняя парковка аэропорта имени Рейгана была пуста и едва освещалась несколькими широкими плафонами фонарей. Шатающейся, пьяной походкой Джил брела в полутьме до машины и то и дело налетала на чужие автомобили, информационные столбы и мусорные контейнеры. Туфли были давно сброшены, так что теперь грязные подошвы босых ног собирали каждый острый дорожный камень. В очередной раз споткнувшись о ровную поверхность, Джиллиан упёрлась пыльными руками в чёрный бок внедорожника и застонала, когда к горлу подкатил приступ рвоты. Где-то позади орала злая сигнализация.

Перелёт до Вашингтона она запомнила плохо, проведя большую его часть в туалете, где извергала из себя воду и желчь. Если честно, Джиллиан вообще не понимала, каким чудом прошла досмотр, не вызвав подозрений в зоне досмотра. Она не помнила, как купила билет и как доехала до аэропорта. Перед глазами стоял ночной Чикаго, пока Джил пыталась остановиться и разобраться, что же творит. Однако мозг отказал, и под конец перелёта, на второй стадии отвратительной ломки, она мечтала лишь сдохнуть.

Теперь же Джил ползла в поисках своей машины. Ноги не слушались. Они то и дело подкашивались, отчего Джиллиан падала, и её ладони были уже содраны в кровь. Наверное, следовало поблагодарить какого-нибудь божка наркоманов, что она не свалилась в канаву. А впрочем, там ей было бы самое место.

«Уйди…»

Голова взорвалась новым приступом боли, и Джил закусила губу, чтобы подавить прорвавшийся стон. Дерьмо. Несколько раз моргнув, она попыталась сфокусироваться и разобрать, что за цифры виднелись на тёмном бетонном столбе, после оттолкнулась и двинулась дальше. Осталось совсем чуть-чуть.

«…Наверное, во мне всегда было больше гонора, а не здравого смысла; честолюбия, а не добродетели; трусости, а не храбрости. И именно поэтому я стала лучшей. Только больные травмированные психопаты смогли бы делать мою работу. А я даже не помню, как всё началось. С переговоров? С шантажа? Не знаю. Просто в один момент я обнаружила себя уже привычно глотающей розовые таблетки амфетамина из ободряюще протянутой руки наставника. Во времена студенчества я верила ему безоговорочно, ведь Клейн считался легендой, попасть к которой хотели многие. Но повезло только мне. Позже были другие формы, другие лекарства и много чего ещё, однако свой первый передоз я получила именно тогда – в пыльном углу западного крыла Конгресса…»

Было ужасно холодно. И когда Джиллиан наконец-то нашла машину, из-за слабости и скорой близости к окоченению тело уже била крупная дрожь. Тем временем автомобиль, который стоял на положенном месте, отчего-то не сверкнул «аварийками» при попытке открыть замок. Трясущимися руками, Джил истерично надавила на кнопку брелока, затем ещё несколько раз, подёргала ручку на дверце, а потом зачем-то пнула по колесу. Ничего. Аккумулятор был мёртв, и Джиллиан в сердцах двинула ладонью по холодной крыше автомобиля. Стало чертовски больно, зато вышло сосредоточиться, и Джил попыталась попасть ключом в замочную скважину. Вышло не сразу, и она наверняка расцарапала дверь до ржавых полос, прежде чем всё же открыла дверь, дёрнула вверх защёлку и почти рухнула на заднее сиденье. Колени сами подтянулись к груди, и Джиллиан свернулась комочком в попытке спастись от ночной прохлады. Лучше бы ей не пережить эту ночь…

«Уйди…»

Голос звучал в голове не переставая. Он перекатывался из стороны в сторону будто свинцовый шарик, пока Джиллиан грела дыханием заледеневшие пальцы. «Уйди-уйди-уйди-умри-умри-умри…» Она сделала судорожный вздох и закусила губу, ощутив, как отдаётся болью в неистово колотившемся сердце малейшая попытка истерики. Но в щели пробрался новый порыв холодного ветра, и Джил заскулила. Господи! Она убила Алишу. Она действительно это сделала.

Веки закрылись сами, и под ними немедленно поплыли видения распростёртого тела, разбросанных фотографий и почему-то стакана с виски, где вместо положенного алкоголя плескалась тёмная жидкость. Кровь мёртвой Алиши. А та лежала рядом у скрещённых ног равнодушного Бена, – ненужная, забытая, сломанная! – пока он отпивал по глотку и скалился в грани бокала. Джил хотела остановить это самоубийство, что-то кричала, пыталась выбить из рук толстый стакан, но снова и снова Бен подносил к неожиданно алым губам чёртов напиток и делал глоток. Он цедил его понемногу, ни разу не покривившись от вкуса. Только лицо его казалось бледнее с каждой секундой, пока вовсе не стало безжизненным воском с тёмными провалами глаз да угольной чернотой волос, где сверкали поседевшие звёзды. Бен не реагировал, и Джил оставалось только смотреть, как из его тела исчезают последние капли с каждым новым глотком. А осушив до самого дна, Бен в приветствии поднял мёртвой рукой розоватый стакан.

«Твоё здоровье, мартышка О’Конноли!»

Фамилия обожгла чувством стыда, отчего тело сначала покрылось испариной, а затем содрогнулось от боли, точно Джил намотало на раскалённый докрасна штырь. Каким-то краем сознания она ещё понимала, что бредит. Но не выдержавший новой порции боли разум распался на части вместе с наркотиком, утопив в новых кошмарах. Джил металась на заднем сиденье, её мышцы сводило такой сильной судорогой, что, казалось, их раздробило на атомы. Это было неправильно, но организм сдался, когда в муках боли на свет родилась совесть.

«Надеюсь, ты теперь счастлива…»

«…Мой брак сложно назвать удачным. Мы были искалеченные навязанной американской мечтой дети, которые отчего-то решили, что им надо быть вместе. Джим и я… Мы упорно верили в это десятилетие.

Нас познакомили, когда мне было пять. В двенадцать я каталась на заднем сиденье его мотоцикла, в четырнадцать поцеловала по-настоящему и никогда не знала другого мужчины, уверенная в принудительном выборе матери. И мне было двадцать восемь, когда я впервые встретила Бена. Всё ещё немного наивная, восторженная, полная грандиозных планов, несбывшихся надежд и уже четыре года, как несчастливо замужем. Пережив болезненный крах карьерной мечты, я начала всё с нуля и верила, что знаю об этом мире всё, а Бен… Бен оказался неожиданно старше и совершенно непохож на Джеймса. Суровый, подобно вождям из древних индейских племён, но с удивительно тёплым взглядом. Молчаливый, но слишком многозначный. Высокий, громоздкий, нескладный, будто слепленный из одних восклицательных знаков и превосходной степени, но одновременно невероятно притягательный.

Только посмотрев его интервью, я уже знала, что проиграю. Это было настолько же очевидно, как пропаганда на «CNN», хотя мы упорно строили иллюзию борьбы. Не знаю, какие мысли роились в умной голове будущего губернатора Рида, но нашу ругань за кулисами перед очередными дебатами, наверное, слышал весь Иллинойс. Я едва не бросалась на стены, взрывалась хаосом от его нарочитой медлительности и орала на малыша Лероя лишь оттого, что тот даже кончиком ногтя не мог противостоять Риду. И пока Бен молча поджимал губы на каждую из моих провокаций, я с каждым днём понимала, что пропадаю. С каждой новой встречей я всё больше влюблялась в неловкую для меня, но естественную для него вежливость, в холодность рассудка, в абсолютно дикую честность и прямоту, в бескомпромиссность суждений и удивительное ощущение спокойствия, которого в те дни (да и потом тоже) так не хватало моей от природы истеричной натуре. Видел ли мои чувства Бен? Возможно, но, став заложником собственного благородства, не посмел сделать хотя бы шаг. А потому, проиграв выборы в Иллинойсе, я вернулась домой…»

Казалось, что внутри прогретой машины воздух сплавился в один тугой ком, который теперь никак не желал проталкиваться в пересушенные лёгкие. Джиллиан попробовала вздохнуть, затем ещё, прежде чем ослабевшими пальцами нащупала на двери ручку, с трудом дёрнула и вывалилась на раскалённый асфальт. Левая ладонь больно врезалась в ребро брошенной кем-то алюминиевой пивной банки, пока сама Джил с жадностью вдыхала противную смесь запахов из бензина, масла и какой-то тухлятины. Итак, она всё-таки выжила.

Под утренним солнцем машина быстро превращалась в газовую печь, и Джил нервно рылась по карманам в поисках мятых купюр. Неожиданно ногти противно проскребли по твёрдому пластику, и она содрогнулась. Выхватив из кармана проклятую упаковку, Джиллиан разглядывала её несколько тягучих секунд, прежде чем завизжала. Она кричала, пока голос не надорвался. Пока не кончился воздух. И когда вопль перешёл в жалкий сип, Джил резким движением вытряхнула на землю белые капсулы, а следом упала на колени сама, чтобы с извращённым наслаждением прямо руками вдавить в дорожную пыль проклятый порошок. Снова и снова. Она ползала среди камней, пыли и прочего мусора, и безостановочно бормотала:

– Ненавижу! Ненавижу… Ненавижу!

Джил то останавливалась, смотря, как утренний ветер сносит прочь мелкую пыль, то с новой яростью вдавливала камнями или дном упаковки податливые капсулы в асфальт, и когда ни одной не осталось, измученно опёрлась спиной о машину. Насколько же страшная, непоправимая вышла ошибка. И как же прав Бен, что прогнал прочь. Чёрт побери, она опасна! Для себя, для других, для него самого.

Судорожно втянув воздух, Джиллиан постаралась успокоиться, а после с трудом поднялась на дрожащие ноги и попробовала вяло отряхнуть исцарапанные колени и усыпанную крошкой юбку, но пошатнулась и снова едва не упала. Джил знала, что выглядит отвратительно с грязными босыми ногами и в пропитанной потом измятой одежде. Её ладони были в коростах, волосы спутались в один влажный колтун, от которого разило бензином да желчью. Пересохший язык едва шевелился, а ноги дрожали, но спустя десять минут она добрела до парковки такси.

Было ещё слишком рано, но над машинами тонкими змеями уже вился сигаретный дымок, и слышался грубый смех. Мыслей о будущем не было. Джил не видела цели, не строила планов, только невероятно отчётливо понимала – ей нужна помощь.

«…Кто-то когда-то наврал, что люди не используют даже половину своих способностей. Абсурд! Имея в кармане пачку стимуляторов, вы будете думать быстрее собственной мысли, создадите парочку цивилизаций и проведёте всемирный референдум за власть во всём мире ещё до обеда. Капсула на завтрак, пара на ланч, трио на ужин, а в перерыве ещё небольшой квартет, если график покажется слишком напряжённым. И вот, вы человек-оркестр, который способен решить любой вопрос с точностью и непредвзятостью машины.

Однако за всё надо платить. Платила и я. Постепенно из моей жизни исчез аппетит, затем пропал сон. Я раздирала в кровь кожу и не выносила прикосновений, мужа и саму себя. Моя оболочка практически прекратила существовать, заводясь ключиком утром и выключаясь кнопкой снотворного по вечерам. Эмоций не осталось. Они истончились и ссохлись в ненужный рудимент, пока весь мир не сосредоточился лишь на одной потребности: ещё! Та сидела в мозгу противной раной, точно порез от бумаги на сгибе пальца. Постоянно раздражённая, навязчивая и порой доводящая до исступления, если попробовать от неё отмахнуться. Она стёрла всё остальное, заменила любой душевный порыв отравленной жаждой вознаграждения, извратила цели и понятия, отключила мораль и с корнем выдрала из груди сердце.

В общем, через год после возвращения из Иллинойса я уже знала, что схожу с ума. Но впереди меня ждали пять мучительных лет в бессмысленной надежде забыть одного-единственного человека…»

В этот час на парковке клиники психического здоровья было пустынно. Лишь в дальнем конце, под парочкой чахлых деревьев стояло несколько дежурных машин ночной смены. Высадив подозрительную пассажирку прямо около дверей больницы, сердобольный таксист, что всю дорогу пытался сунуть в руки Джил пластиковый контейнер с домашним карри, молча вручил криво написанный номер телефона. И хотя предложение позвонить, если возникнут проблемы, так и осталось не озвученным, она всё равно была благодарна.

Всю дорогу Джиллиан старалась держаться за уплывающую реальность и не провалиться в такой соблазнительный сон. Проведённая на заднем сиденье ночь состояла из вереницы галлюцинаций и жара, а потому организм срочно требовал отдыха. Издалека уже подкрадывалась знакомая слабость депрессии, но Джил боялась заснуть и вновь очутиться в том самом кошмаре, где Бен с наслаждением пил свою кровь. Однако мерное покачивание и тихое бормотание радио оказались слишком уютны, так что она клевала носом и вспоминала зачем-то холёную Теслу. Глаза закрывались сами, но Джил впивалась в предплечье, где закрашивала красными полосами от ногтей дорогу в прошлое. Она сбегала от себя и от Бена, исчезала из этого мира и хотела, чтобы тот навсегда забыл о её существовании. Бороться с собственной трусостью больше не было ни сил, ни желания, ни смысла.

Наверное, Джиллиан всё-таки задремала, когда, усевшись напротив нужного кабинета, устало опёрлась головой на светлую стену. Сквозь мутное узорчатое стекло на пол падали радужные зайчики, и, засмотревшись на их плавное шествие по резиновым плитам, она не заметила, как смыкаются веки.

– Джил? – испуганный окрик вынудил встрепенуться и шарахнуться в сторону, прежде чем взгляд сфокусировался на склонившейся к ней Оливии. Сестра ошеломлённо смотрела на грязную, жалкую Джил, что прикорнула на краешке коридорной кушетки. – Что случилось? Боже… солнышко! На тебя напали? Я думала, ты в Чикаго.

«Шикагоу… Шикагоу…»– немедленно ласково пропел в голове тихий голос, и Джиллиан почувствовала безумное желание завыть. Вспоминать оказалось невероятно больно.

– Олли, мне нужна твоя помощь, – прошептала она, и пальцы судорожно вцепились в обивку сиденья.

– Это я уже вижу, – как всегда собранная доктор Лайм деловито разглядывала ободранные ладони своей неожиданной пациентки и знакомыми поглаживающими движениями искала на сгибах локтей следы инъекций. Пустое… всё гораздо хуже. – Что случилось?

Случилось? Боже, произошло так много, что она просто не знала, с чего начать. Но вот в руки Оливии легла последняя упаковка стимуляторов, и, хотя шёпот вышел едва различимым, сестра услышала и испуганно выругалась.

– Я убила человека, Олли. И очень хочу убить себя…

«…Вторая встреча с Беном произошла в тот период моей жизни, когда я отчаянно этого не хотела. Брак летел под откос, прихватив с собой моё здоровье и, кажется, карьеру, но отказать ему я не смогла. Каждый из нас достиг своих высот, да только пути мы выбрали разные. За шесть лет я стала моральным банкротом. Эдаким импотентом, который слишком долго шёл по дороге в свой ад. То был осознанный выбор. Я хотела убить в себе всё живое и натужно гордилась тем, что из меня получилось. Но затем пришёл Бен, и впервые мне стало стыдно.

Только зайдя в кафе, я уже знала, что соглашусь на любые условия. Дойду с ним до самого дна и дальше, сделаю абсолютно всё, потому… Чёрт… Потому что время ничего не решило. Могло пройти десять, двадцать, сорок лет, а я бы всё так же восторженно замирала, лишь очутившись с ним рядом.

Рид никогда не умел врать. Всегда оставался предельно честен и вывернутой до упора откровенностью не давал даже крошечного шанса сбежать от своей отчаянной правды. Но она свалилась на меня слишком внезапно. Подавила и размазала по дороге жизни, толкнув на совершенно ненормальные поступки. Без предупреждения его откровения вписались в теорему прошедших лет и перечеркнули все принятые решения. Я чувствовала, что ошибаюсь, видела, куда всё шло, но не могла себя остановить. Бен без устали твердил, что любит, прощал каждый мой грех и отвечал лаской на грубость. Ну а я купалась в собственном испуге и не понимала – зачем? К чему ворошить опоздавшее прошлое, когда мы оба уже несвободны, когда за нами тянется ворох некрасивых проблем и грязных тайн, когда каждый наш шаг – причина скандала?

Однако Рид всегда добивался своего. Долгие месяцы мне казалось, я смогу совладать с эмоциями, приручу ураган, подчиню собственный разум. Я скрывалась, лгала, хамила и отталкивала Бена из последних сил. Но всё пошло к чёрту, стоило увидеть его взгляд на том проклятом заводе.

Искренность и прямота Бена оказались столь же убийственны, как рухнувший на его широкую спину проклятый потолок. Он готов был умереть за меня! Дико! Невозможно! Совершенно мне непонятно! Но тогда я почувствовала, что умру вместе с ним. Господи! Просто лягу рядом, возьму за руку и перестану быть, ибо снова жить одной у меня бы уже не получилось. В тот день Бен разбил меня на кусочки и собрал заново…»

Двенадцать шагов в длину и шесть в ширину – такова была палата, в которой вот уже месяц существовала Джиллиан О’Конноли. Светло-серая, безликая, уныло-спокойная и абсолютно неуютная. Под стать погоде и внутреннему миру.

Август давно сменился сентябрём, намотав первые затяжные дожди на флагштоки и размазав капли по стёклам. Впрочем, Джил не обращала на это внимания и проводила всё своё время либо в зале групповых терапий, либо на консультациях, либо в подобии библиотеки, которая больше напоминала пародию квартиры в Чикаго. Она пила положенные таблетки, честно делала задания, ела и даже спала, но лучше не становилось. Джиллиан ни с кем не общалась, никуда не ходила, никому не звонила. О том, что она существует и создаёт иллюзию жизни неподалёку от Вашингтона, знала только Оливия да пара врачей. Отключив телефон, она отрезала себя от мира, а тот размывался, как кусок глины под натиском осенних дождей. В прошлом Джил непременно слепила бы из этого нечто достойное, но не сейчас. Теперь бежать было некуда. Она не знала, что будет делать, когда выйдет из клиники, бездумно жила по расписанию и равнодушно смотрела, как меняются дни.

Оливия сердилась и вынуждала заняться хоть чем-нибудь. А потому, чтобы успокоить сестру, Джиллиан честно нарисовала две страшных картины, полюбовалась на её перекошенное лицо и с чистой совестью удалилась в палату: сидеть на кровати. Там она проводила много часов, блуждая в воспоминаниях и с нездоровой точностью воспроизводя каждое из них по отдельности. Джил боялась потерять хоть одну из деталей, а потому изо дня в день, как одержимая, восстанавливала в голове образы прошлого, рисовала лежащее на земле тело, карту шрамов на спине и даже цвета радужной посыпки на пончиках. Она сознательно культивировала в себе чувство вины и твёрдой рукой топила в ней свой рассудок.

Из слов встревоженного психиатра стало понятно, что одна мания просто сменила другую. Но признаваться в этом Оливии было страшно, потому что будь на то воля Джил, она навсегда осталась бы среди своей памяти. Врачи говорили – это не слабость, называли депрессию временной трудностью, планировали занятия, вели беседы, меняли препараты. Тем не менее всё было без толку, покуда она сама ничего не хотела. Джил пыталась быть сильной слишком уж долго и теперь просто позорно сдалась.

Однако к концу октября сонный мир Джиллиан вынужденно всколыхнулся вонючими, затхлыми водами, когда в кабинете сестры неожиданно зазвонил телефон. Висевшая на том конца провода Энн осторожно цедила слова и едва проталкивала их сквозь сведённое отвращением горло. Она просила о помощи. Да, ни один из команды не собирался прощать себе и «суке О’Конноли» смерть глупышки Алиши, но вопреки их желаниям Джил была лучшая. Даже сейчас. Даже когда до дня голосования оставалось три жалких недели.

Первой реакцией на озвученное предложение стало однозначное «нет» и почти положенная на рычаг трубка, но Оливия перехватила руку и гаркнула оглушительное: «конечно!» Так, Джиллиан вновь оказалась в колесе предвыборной кампании Рида, взяв с Энн слово никому не рассказывать, где коротала дни бывшая лоббистская стерва.

Впрочем, веры в благородство маленькой Кроули не было ни на цент, поэтому Джил сняла полупустую квартирку подальше от клиники, сократила всю терапию, кроме лекарств, а вместо унылых бесед начала гулять в парке, где её взгляд подолгу задерживался на стайках беззаботных детей. Джил ни о чём не думала, но всё же работа и привычное чувство ответственности помогли выбраться из болота однообразия, хотя это ещё нельзя было назвать началом выздоровления.

Нырнуть обратно в безумный темп предвыборной гонки было сложно. Джиллиан путалась в документах, терялась на длинных фразах и никак не могла заставить себя концентрироваться дольше пары минут. Голова пухла от проблем и задач, но Джил упрямо старалась. Ради Бена. Да, она не позволяла себе думать о нём, а Бен, кажется, даже не пробовал думать о ней, но каждый раз, слыша сквозь помехи сотовой связи эхо его низкого голоса, Джиллиан вздрагивала. Она знала, что умерла для него вместе с Алишей, а потому не противилась своей роли безликого инструмента. И когда за два дня до выборов её телефон навсегда замолчал, Джил не удивилась. Она выполнила договор и больше была не нужна. Однако через несколько дней после голосования, когда были подведены все итоги, Джиллиан набралась в закромах скопившейся смелости и позвонила Эмилии Ван Берг.

Разговор вышел тяжёлым. У каждой нашлись вопросы, отвечать на которые оказалось слишком непросто. Но, использовав такт и врождённую мягкость, Эмилия настояла на встрече.

«…Пропасть, в которую столкнул меня бывший муж, оказалась очень глубокой. И как скоро стало понятно, – почти непреодолимой, превратив мои дни в постоянные попытки забыть, а ночи в один бесконечный кошмар.

Я всегда понимала, что однажды Джеймс обо всём догадается. Могла не признаваться себе, тщательно скрывала следы… Но враньё настолько пропитало всю мою жизнь, что не могло остаться незамеченным своими яркими несостыковками. Я была виновата и остро чувствовала раздиравшую мужа боль. Действительно, узнать о бездушном вероломстве жены гораздо хуже, чем о банальных изменах.

Не думаю, что он когда-нибудь простит мне убийство детей. Не думаю, что когда-нибудь прощу себя сама. Но поступить иначе у меня не хватило причин. Во мне не находилось ни малейшего желания нянчиться с рыжими младенцами, которые ничем – НИЧЕМ! – не напоминали дорогое нагромождение нелепостей. Тогда я не осмеливалась признаться себе, находила объяснения в карьере или образе жизни. Но Чикаго удивительно расставил всё по местам, заполнив пустоты и аккуратно сшив грубо разорванные края. Бен собирал меня по крупицам и осторожно склеивал осколки, чтобы в один момент его кропотливый труд разбили, словно пустую бутылку. Нет прощенья тому, что я натворила. Однако за то, что почувствовал Бен, найдя меня в доме Ван Бергов, мой бывший муж заслужил гнить в земле.

Мне до сих пор иногда снится та ночь в пустом доме – вспышки, тени. И каждый раз я просыпаюсь с ощущением полной беспомощности. Не могу пошевелить ни рукой, ни ногой и чувствую, как болят давным-давно зажившие рёбра. Я помню, как впала в непривычный для меня ступор, не понимала своих действий, не разбирала желаний. А единственной бившейся мыслью было инстинктивное, почти животное стремление выжить. В нём не было ни частицы сознания или разума, только отчаянный страх умереть. И потому я сорвалась. Мне просто очень хотелось убраться из дома, сбежать от того ужаса и воспоминаний, закрыться на семь замков и никогда не видеть людей.

Но ведь так не бывает?

Нельзя столкнуться с насилием и не переродить его во что-то иное. Кто-то смог бы пройти этот путь достойно: вынести вселенскую мудрость или стать проповедником добра, помогать другим или лучше понять жизнь. Я же скатилась ещё глубже. Упала на самое дно без шанса выкарабкаться обратно и утянула за собой Бена…»

В этом году ноябрь оказался удивительно прохладным. Пришедшие с далёкого залива ветра выгнали раньше положенного дремавших на реке Потомак уток, а заодно сдули тучи и теперь нахально резвились в чистом небе, где золотился закат. Джиллиан шла рядом с Эмилией Ван Берг, грелась в лучах вечернего солнца и о стаканчик с дешёвым кофе.

Между ними царила неуютная тишина. Миссис Ван Берг бросала напряжённые взгляды на отрешённую Джил и пыталась разговорить, но та не представляла, насколько может довериться. Супруга государственного секретаря определённо знала всё о случившемся этим летом в Чикаго. Это стало ясно из первых фраз, которые упали на совесть и сказали больше любых монологов. Однако Ван Берг не осуждала, не строила выводов, а мягко пыталась понять, что же чувствовала сама Джил.

– Как проходит ваше лечение? – осторожно спросила Эмилия в очередной попытке дотронуться до болезненной темы.

– Как говорит Оливия: лучше, чем ничего, но много хуже ожидаемого, – хмыкнула Джиллиан, а затем прищурилась от ярких лучей. Ещё пока тёплых, с ароматом корицы из расположившегося неподалёку кафе и с привкусом первой опавшей листвы.

– Я читала, что на подбор терапии иногда уходит несколько месяцев.

Ван Берг внимательно на неё посмотрела, но Джил ничего не ответила. К чему плодить банальности? Подождав хоть какой-то реакции и так ничего не услышав в ответ, Эмилия вздохнула и задала следующий вопрос.

– Ещё живёте в клинике?

– Нет. – Джиллиан бросила быстрый взгляд на шагавшую рядом с ней женщину. Ван Берг казалась спокойной, но слишком крепко стиснувшие стаканчик руки, что были затянуты в тёмно-бордовые под цвет шляпки перчатки, выдали напряжение. Миссис Ван Берг переживала. – Снимаю комнатушку неподалёку от больницы. Но не ждите приглашения на чай, не хочу потом спускать с лестницы незваных гостей.

– Я бы не стала рассказывать Бену, это не моё дело…

– Да он и не спрашивал. – Джил посмотрела на небо и улыбнулась. – Ведь так?

Ответом стало молчание. Значит, интересовался. Занятно, с чего бы…

– Мы не встречались. Кажется, Бен понял, что в этот раз я стану последней, кому вы доверитесь, а потому позвонил Грегу, – не стала отпираться Ван Берг, но потом вздохнула и поджала тонкие губы. Похоже, она ждала обивающего её порог Рида, но где-то просчиталась. – Джил, вам нужно кому-нибудь выговориться.

– У меня есть два психотерапевта, курс группового общения и целая горная гряда из лекарств на полке в ванной, что терпеливо сносит любые мои рассуждения. Поверьте, мне хватает ежедневных бесед.

– Вы не верите им, – со вздохом проговорила Эмилия.

– Лекарствам вполне. Людям – как-то не очень.

– Ах, нет. Боюсь, я ошиблась. Вы не верите сами себе.

Немного помолчав, Джиллиан неожиданно остановилась и тихо произнесла:

– Есть такие вещи, в которых страшно признаваться. Сказать их вслух равносильно окончательному приговору. Назад пути не будет. Я не смогу обманываться и придётся принять, что всё это произошло на самом деле.

Эмилия встала рядом и осторожно дотронулась до взлохмаченных ветром рыжих прядей, заправив те за ухо. От этого прикосновения Джиллиан вздрогнула, подняла взгляд и наткнулась на улыбчивые морщинки. Они удивительно строгой геометрией расчертили лицо вокруг подёрнувшихся слегка мутной пеленой возраста голубых глаз.

– Говорят, если не можешь что-то сказать – пиши. Чем дольше вы откладываете неизбежность осознания, тем сложнее будет это сделать. И тем больнее окажется реальность. Можно даже дойти до того, что настоящая правда вас просто сломает.

– Предлагаете, раз уж не вышло с карьерой лоббиста, сменить поприще на зыбкую тропу автора бульварного чтива? – зло хохотнула Джил, но Ван Берг лишь улыбнулась теплее.

– Нет. Но, воплотив на бумаге то, что не вышло оформить в словах, вы наконец-то проведёте черту. Отсечёте прошлое от настоящего, смените торопливость речи на задумчивость письма и… Бог его знает, но вдруг это поможет найти себя? – Эмилия прервалась, посмотрела на отвернувшуюся женщину и вздохнула. – Просто попробуйте.

– Может, обойдёмся новыми антидепрессантами? – тоскливо протянула Джил, а сама поняла, что устала от подобной жизни. Чертовски. Безумно. Почти до новых психозов.

– У вас страсть к быстрым и непродуктивным решениям, – покачала головой Ван Берг, и возразить на это Джил было нечего.

На этом их и без того неловкая беседа окончательно умерла, а потому ничего не оставалось, как попрощаться. Увы, но этот разговор не принёс привычного облегчения, как надеялась Джиллиан. Лишь непонятную глухую тоску и осознание, что в этот раз справляться придётся самой. Однако она всё же согласилась на ещё одну встречу, о которой через пару недель вновь попросила Эмилия.

Погода испортилась. Мелкая надоедливая морось, казалось, проникла в мосты и дома, напитала влагой одежду прохожих и поселилась в лёгких холодным облачком тумана. Город дышал дождём, жил в нём и, похоже, там же тонул. Джил вздохнула поглубже и едва не закашлялась от концентрации влаги.

– Уже решили, чем будете заниматься, когда поправитесь?

– Боюсь, вы единственная, кто ещё верит, что это когда-нибудь произойдёт, – немного резко откликнулась Джиллиан и чихнула.

Дышать водой оказалось практически невозможно, но она упорно старалась, стискивая в руках переплёт наполовину исписанной тетради. Изначально предполагавшийся curriculum vitae разросся до размеров вполне приличной автобиографии. Джил сомневалась, стоит ли обсуждать это хоть с кем-нибудь – пусть даже с Эмилией Ван Берг – однако вместе с вылившейся на бумагу чудовищной хронологией внутри определённо что-то произошло. Жить проще не стало, просто… Просто Джиллиан наконец-то перестала врать сама себе.

– Я думаю, ваши врачи также настроены позитивно.

– Из того, что мне удалось о себе узнать, мой мозг слишком изломан для восстановления своей обычной функциональности. Полагаю, через пару-тройку лет меня ждёт блестящая карьера сумасшедшей.

– Это не повод для ехидных шуток. Вам нужно время.

Эмилия хмыкнула, и ласково взяла под руку мгновенно дёрнувшуюся от прикосновения Джил. Впрочем, жест оказался столь деликатным, что уже через пару шагов напряжённые плечи немного расслабились, а сердце вернуло привычный ритм. Кажется, сестрица права, Джиллиан надо чаще бывать среди людей. Вот и Ван Берг думала так же:

– Пора уже вам хоть с кем-нибудь пообщаться. Завели новых друзей?

– Да, пару белок в ближайшем парке и мальчика Тоби, который цитирует Конституцию задом наперёд. Интересный опыт.

Неожиданно Ван Берг устало поморщилась и почесала тонкую, изящно подкрашенную светлую бровь.

– Думаю, вам с Беном надо поговорить, – вздохнула она. – Прошло достаточно времени, эмоции улеглись и возможен диалог…

Эмилия прервалась, когда Джиллиан раздражённо вырвала руку из тонких пальцев и повернулась.

– Так вот зачем всё это было? Встречи, душеспасительные беседы, попытки утешения. Просто оставьте меня и его в покое.

– Не глупите! Он несколько раз приезжал в клинику. Поймите же, Бен ищет вас и…

– Зато я его нет, – отрезала Джил, спрятав за гневом испуг. Она не хотела, была ещё не готова посмотреть ему в глаза. – Долго он вас пытал? Или вы сами ему рассказали?

– Он общается только с Грегори, но я… – отмахнулась разочарованная Эмилия. Джил хотела было фыркнуть, однако следующие слова заставили насторожиться. – Но я знаю своего мужа и Бена достаточно долго, чтобы знать об этом наверняка. Вам нужно поговорить.

«Уйди…»

Джиллиан на секунду стиснула руки, чтобы взять под контроль разбушевавшееся сердце, прежде чем как можно более равнодушно произнесла:

– Мы уже всё друг другу сказали. Но если вдруг увидите Бена, передайте, что меня не надо искать. Меня надо забыть.

«Уйди…»

– Он не смог этого сделать целых шесть лет. Неужели вы думаете, сможет сейчас?

– Ему придётся, – Джил равнодушно пожала плечами.

«Уйди…»

– Но вы сами сходите без него с ума. Да, не буду спорить, бороться за свои чувства гораздо труднее, чем за абстрактную демократию. Но, милая Джиллиан, посмотрите на себя…

– Смотреть некуда, – отрезала она и порывисто повернулась к раздражённо нахмурившейся женщине. – Меня нет. Помнить нечего, и ждать некого, от меня ничего не осталось. Всё, что когда-то было мною, я убила сама. А потому нам с Беном не о чем говорить. Увы, живые не общаются с мёртвыми.

– Вы ошибаетесь.

– Нет.

«Уйди…»

Ответ оборвал последние возражения, и это был очевидный конец разговора. Джил швырнула в ближайшую урну бесполезную тетрадь и быстро направилась прочь, даже не удосужившись попрощаться. Однако не успела она сделать и пары шагов, как вслед полетел невинный вопрос:

– В этот четверг День благодарения. Присоединитесь к нам с Грегом? – Джил замерла, а потом обернулась и недоверчиво посмотрела на миссис Ван Берг. – Мы были бы счастливы.

– Это настолько грубый ход, что даже непохоже на вас. Пожалуйста, оставьте уже попытки…

– Оставить попытки позвать вас на семейный праздник? – прохладно откликнулась Эмилия и тяжело вздохнула, когда заметила скептически поднятую бровь. – Дорогая, это всего лишь День благодарения, а не ярмарка на День независимости. Обещаю, будут только наши близкие.

Поджав губы, Джиллиан отвела взгляд и пробормотала:

– Тогда моё присутствие будет тем более неуместно.

– Я вас зову, значит, уместно, – просто ответила Эмили.

Странно, они не были даже родственниками, но почему-то прозвучавшее приглашение оказалось настолько естественным, что отказ вышел бы грубым и невоспитанным. Молча кивнув, Джил отвернулась и зашагала прочь. Взгляд упал было на выброшенную тетрадь, но она прошла мимо и не попыталась спасти свой двухнедельный труд. Быть может, туда стоило бы добавить ещё пару страниц, но, похоже, это оказалось такой же чушью, как беседы с психологом. Безнадёжно…

«…Всё, что мне было нужно – убрать Алишу со сцены. Однако моему наркотику этого показалось мало. И сейчас, оглядываясь назад, я могу назвать несколько причин, почему выбор пал на развод, а не любой другой план.

Ну, во-первых, Алиша меня раздражала. Нет, даже не так. Она доводила до бешенства и натягивала мои без того оголённые наркотиком нервы. Алиша оказалась плоха абсолютно во всём: как жена, как хозяйка, как человек. Каждое их с Беном совместное мероприятие выливалось в некрасивые сцены, которые тут же пытались запечатлеть опоздавшие на инструктаж журналисты.

Во-вторых, Алиша оказалась невероятно глупа. Разница в интеллекте между нею и Беном составляла примерно диаметр Земли. Нет, она не была злой или склочной особой, хотя несколько увиденных сцен вынудили меня задуматься, что наши характеры в чём-то и правда похожи. Подчас мы слишком остро реагировали на банальные вещи, твёрдо стояли на своём вопреки очевидным противоречиям и мастерски доводили Бена до громкого хлопанья дверями – единственный способ выразить своё недовольство, который он себе позволял.

И, разумеется, из чёртовой одинаковости не могла не возникнуть третья причина – я ревновала. У меня ушло несколько месяцев, чтобы свыкнуться с такой, казалось бы, очевидной для большинства мыслью. Я разрывалась на части каждый вечер, когда Бен возвращался домой. Днём ловила его прикосновения, считала взгляды и наслаждалась любым случайным мгновением близости, а ночью отдавала другой. Мы грешили под ярким светом солнца, оставляя таинство брака полуночным секретом. Я не знала, спал ли он с ней, снимал ли хоть как-то штормившее между нами интимное напряжение, однако пара подслушанных ссор давали плодородную почву для ревности. Знать об этом и пытаться не представлять всякий раз, когда Алиша появлялась в моём поле зрения, оказалось невероятно сложно. Не понимаю, почему я не сошла с ума уже тогда.

Однако это всё не было той самой каплей. Такой даже не существовало. Просто круги на воде от камня моей ненужной влюблённости наконец-то добрались до края и расплескали всё содержимое. Булыжник моих чувств оказался слишком огромен. Я желала Бену счастья. Но правду говорят, ничто так не толкает нас на самое дно, как заоблачно высокие цели.

Это нельзя оправдать. Моя зависимость впервые обрела материальные формы и стала чудовищем. Монстром. Совершенно неконтролируемым зверем, который бился в экстазе своей безнаказанности. Я понимала, что делаю, но остановиться уже не могла. Неслась по инерции и, конечно, налетела на стену, разбившись едва ли не насмерть. Увы, Алише повезло меньше. Эту женщину можно было не любить, презирать или ненавидеть, но смерти ей никто никогда не желал. Даже я.

Но самым страшным оказался не вид её мёртвого тела, а миг осознания, когда я услышала звон. Помню, как в полном ужасе я ворвалась в кабинет, как боялась там никого не найти, и как едва не рехнулась, увидев Бена. Живого. С руками в крови. Я была так напугана, что несла какую-то чушь, а в голове всё билась мысль: спасти! Защитить от этого ужаса. Но это было ошибкой. Бена надо было спасать не от нелепых опасностей… не от жён или хитрых противников. Ему угрожала лишь я, моя любовь и моя неадекватность. И поняв это, я бежала так далеко, как только смогла. Зарылась в такие глубокие норы, чтобы навсегда вычеркнуть себя из нормального мира.

Я выбрала себе наказание и теперь живу в его тупике, который всё больше напоминает очень печальный конец. Я ничто. Я никому не нужна. И мне некуда больше идти…»

Жёлтый особняк тонул во влажной дымке окутавшего город тумана. Дом прятался в белёсые клубы, словно старлетка в меха, выглядывал острыми кирпичными трубами и просвечивал тёплыми, желтоватыми огнями гостиной. Джиллиан нажала кнопку дверного звонка и с лёгкой улыбкой вслушалась в переливчатый лай двух обалдевших от радости папильонов. Из-за случившейся на трассе аварии она опоздала, но надеялась, что не слишком, и жирный кусочек индейки ещё дожидался хозяйку, а не стал вкуснейшим обедом для благородного семейства Буш.

– Джиллиан! – низкий, чуть простуженный голос Грегори Ван Берга прогрохотал на всю улицу, чем привлёк внимание редких прохожих. – Заходите, заходите! Мы как раз только собрались.

Она ступила в знакомый коридор, привычно повернулась к вешалке, чтобы закинуть туда свой плащ, и удивлённо замерла. На крючках расположилось несколько курток и чёрное пальто. Откуда-то ощутимо повеяло табаком.

– Будет ещё кто-то?

– Фред и Тед приехали, – крикнул мистер Ван Берг уже где-то между кухней и гостиной.

Ах, ну да. Это же она здесь в роли подкидыша. Джиллиан пожала плечами и остановилась перед зеркалом, чтобы поправить растрепавшиеся волосы. Когда-нибудь она их обрежет, честное слово. Тем временем из гостиной донёсся громкий мужской смех, бормотание очередного отвратительного фильма, и Джил невольно закатила глаза. Оставалось надеяться, что Эмилия не решилась на сводничество.

Джил была знакома с двумя сыновьями четы Ван Бергов и виделась с ними несколько раз, пока жила в этом доме. Невысокие, но удивительно статные и в полной мере унаследовавшие ум и проницательность обоих родителей, братья решили не идти по стопам отца, а прекрасно уживались в бурном течении строительного бизнеса. Тед жил в Нью-Йорке, Фред где-то в Лос-Анджелесе, оба курили невообразимо вонючую дрянь и, благодаря нескончаемым перелётам, часто бывали в отчем доме. Нельзя сказать, что между ними и Джиллиан сложились хоть сколько-нибудь приятельские отношения, однако вместе им было достаточно интересно.

Тем временем Джил сделала несколько шагов в сторону тёплой, цветастой гостиной, ожидая услышать приветствия, но остановилась и на секунду зажмурилась. Первым возникшим глубоко инстинктивным желанием было развернуться и уйти прочь, сбежать как можно дальше, пока её никто не заметил. Но тут в спину упёрлось огромное тяжёлое блюдо, и раздался немного ворчливый голос:

– Думаю, вам лучше войти. Иначе придётся есть индейку в коридоре.

– Вы обещали, что будет только семья, – процедила Джиллиан, чуть повернув голову.

– Я обещала, что будут близкие, – донеслось сзади самодовольное хмыканье. – Не вижу противоречий.

Разумеется, Джиллиан знала, что Бен давно в Вашингтоне. Смотрела интервью, читала статьи, даже пересилила себя и поговорила с парочкой бывших коллег, ожидаемо встретив ответную волну восхищения. Рида ждала блестящая карьера, а Джил оставалось лишь радоваться.

– Зачем? – обречённо прошептала она, увидев, как медленно поднял голову Бен, а затем встал с казавшегося крошечным кресла. Ждал ли он её? О господи, кажется, да.

– Вам нужно поговорить.

Давление блюда на спину исчезло, и как ни в чём не бывало коварная жена умнейшего политика обогнула застывшую Джиллиан, не испытав ни малейших проблем с проникновением в собственную гостиную. Водрузив индейку на стол, Ван Берг всё с тем же достоинством снова скрылась на кухне.

– О, а вот и Джил, – тем временем крикнул рыжеволосый Фред и подскочил, чтобы поцеловать её в щеку. Какие удивительные нежности! – Бен, познакомься, это Джил О’Конноли. Советую не ругаться с этой маленькой женщиной, иначе можно остаться без головы.

Фред громко засмеялся, а она вздрогнула и стыдливо отвернулась, внезапно наткнувшись на чуть прищуренный взгляд Теда. А он смотрел то на неё, то на Рида и явно взвешивал в уме унции только что увиденной картины.

– Мы знакомы, Фредерик, спасибо, – совершенно спокойно отозвался Бен.

– Вот как? – Мужчина, казалось, был искренне удивлён, а вот его брат лишь усмехнулся. Тед всегда замечал больше весельчака Фреда.

– Мы… пересекались. Миссис О’Конноли провела некоторое время в Чикаго, – медленно проговорил Бен, не сводя с неё внимательного взгляда.

А Джиллиан не знала, куда деться. Да, пересекались… Она жила в его квартире, спала в его кровати, носила его одежду и принимала в себя его самого. Руки привычно мелко задрожали, но она лишь кивнула, натянуто улыбнулась и села как можно дальше от потенциального источника проблем.

Вечер двигался трудно. Сквозь смех и шум беседы, Джил то и дело замечала обращённые на неё взгляды: Теда, Эмилии и, конечно же, Рида. Первый смотрел с откровенным ехидным самодовольством, вторая с несвойственным деликатной натуре напором, а третий… Разобрать, что именно хотел вложить в свой взгляд Бен, не получилось, потому что Джиллиан терроризировала глазами полупустую тарелку и упорно молчала.

Однако даже неполные шесть фунтов индейки когда-нибудь подходят к концу. И как только Тед увёл всю мужскую компанию покурить, чтобы после перерыва начать новый раунд обжорства, Джиллиан малодушно сбежала на кухню. Всё, чего ей хотелось – побыть в тишине и привести в порядок шалившие нервы. Сидеть рядом с Беном было страшно и тяжело. А заставить себя поднять взгляд – невозможно.

И потому, как только в коридоре хлопнула дверь, Джил упёрлась руками в единственный свободный кусочек столешницы, что была заставлена акрополем грязной посуды, и медленно выдохнула. Раз-два. Вдох-выд… К чёрту! Джиллиан зарычала. К чёрту чёртовых Ван Бергов. К чёрту чёртовы техники. Уж лучше что-нибудь к чёрту разбить!

– Джил.

Раздавшийся за спиной голос вынудил испуганно подскочить, и на пол едва не полетела одна из грязных колонн.

Бен. Это был Бен, который прямо сейчас закрыл за собой дверь и замер где-то у стенки, но Джил не обернулась. Вместо этого, подхватив разрушающуюся архитектурную композицию, Джиллиан сгрузила ту в раковину и включила воду. Она занята! Занята! Занята! Занята! У неё нет времени на разговоры, и есть посуда. Да. Целый археологический рай…

– Давай поболтаем? По-дружески.

– Зачем? – Вопрос вырвался сам, и Джил поморщилась. В хромированном боку огромной кастрюли она видела, как Рид прислонился плечом к дверному проёму и лениво крутанул в руках знакомую синюю зажигалку.

– Мы не виделись три месяца. Хотел спросить, как твои дела.

– И?

– Как ты?

– Жива-здорова, – сквозь зубы процедила Джиллиан, излишне резко поставила чистую тарелку на металлический край раковины и принялась за новую. Добавлять что-то к уже сказанному не было нужды. Она действительно жива и более или менее здорова. Но со стороны послышался недовольный вздох.

– Дружеская беседа предусматривает общую заинтересованность в предмете дискуссии. Будет неплохо, если ты в ответ поинтересуешься обо мне, – с небольшим нажимом произнёс Бен, и Джиллиан поджала губы. Что за ненужные реверансы? О чём спрашивать? Как он себя чувствует, похоронив жену? Рад? Счастлив? Ха… Джил знала, что Бен опустошён.

– Ну, и как ты?

– Жив-здоров.

– Молодец.

Вот и поговорили… Джил устало опустила руки в мыльную воду и покачала головой.

– Тебе не следовало принимать приглашение, – неожиданно сказала она.

– Почему?

– Это дом государственного секретаря…

– Это дом моего друга.

– И давно вы знакомы? Мне всегда казалось, Грегори стоял особняком среди вашего демократического ослиного стойла.

– Как всегда очаровательна, – осклабился Рид, а затем небрежно бросил: – Сегодня ровно шесть лет.

– Ясно. – И всё действительно стало окончательно ясно.

Тем временем за спиной раздались шаги, и в поле зрения появился тёмно-синий джемпер. Бен прислонился бедром к кухонной столешнице, а потом скрестил на груди руки. Он явно никуда не спешил, хотя со стороны гостиной уже слышался дружный смех братьев.

– Есть ли ещё причины, по которым мне не следует здесь быть? – Вопрос прозвучал слишком невинно, даже ласково, словно Бену действительно было хоть какое-то дело до её мнения.

– Теперь ты политическая фигура, и заводить фаворитов среди однопартийцев может оказаться невыгодным. Если, конечно, у вас двоих нет каких-нибудь планов по совместному завоеванию мира, – сосредоточенно проговорила Джиллиан, намыливая очередную тарелку, а затем досадливо поморщилась. Ну вот зачем ей это? Это больше не её проблемы.

И кажется, Бен считал абсолютно так же, потому что ничего не ответил, а продолжил молча наблюдать, как она занимается посудой. «Дружеская» беседа, очевидно, не клеилась.

– Ты неплохо выглядишь, – наконец произнес он, а Джил захотелось истерично расхохотаться. Похоже, Рид так и не нашёл в себе чувства такта по отношению к её синякам под глазами.

– Три месяца на антидепрессантах и нейролептиках кому угодно даруют спокойствие и крепкий сон. Хотя сейчас я больше напоминаю аптеку, нежели человека, – фыркнула она и усмехнулась. – Но уже не убиваю людей.

И снова эта противная тишина. Ни ответных реплик, ни злого смеха. Только пауза, что будто бы повесилась на верёвке молчания.

– Зачем ты моешь посуду? – внезапно спросил Бен, словно только что увидел. Забавно… Исчерпал весь арсенал пустой болтовни?

– Это успокаивает.

– А тебя что-то беспокоит?

Она поджала губы, но ничего не ответила. Неожиданно Рид отлепился от стола и сделал шаг в сторону раковины, вынудив покрепче схватить скользкую тарелку. Сердце истошно заколотилось, дёргая в такт конечности, но мелькнувшая совсем рядом с лицом длинная рука лишь подцепила висевшее на крючке полотенце. А мгновением позже Бен осторожно забрал из рук Джил уже чистое блюдо. Повеяло родным запахом табака, и мир на секунду вспыхнул яркими красками, прежде чем привычно потонул в обыденной лекарственной серости. Джиллиан ничего не сказала и успела вымыть целых три тарелки, прежде чем Бен снова спросил:

– Джил, ты нервничаешь?

– Немного.

– Почему?

Он не поменял интонации, но теперь стоял так близко, что она кожей чувствовала его дыхание, ощущала уже знакомый сладкий аромат геля после бритья и горьковато-приторные ноты лакрицы. Джил следовало бы уйти. Немедленно. Пожалуй, стоило убежать, когда Рид только показался на кухне, но… Поздно.

– Я… я не знаю.

– Врёшь.

Джил зажмурилась.

– Да. Вру, – пробормотала она, а потом вновь занялась посудой. Это действительно успокаивало. – Наверное, хорошо, что ты здесь. Такое лучше говорить лично. К тому же миссис Ван Берг настойчиво хотела, чтобы мы обсудили… нашу проблему.

– А ты?

– А я на сильнейших антидепрессантах, – Джиллиан натянуто улыбнулась. – Все мои желания сводятся исключительно к примитивным потребностям. Однако, хотя сейчас не лучшее время – праздник, чужой дом, вынужденное совместное времяпрепровождение… Но бог его знает, увидимся ли мы опять.

– Отчего же? – Бен сделал шаг и оказался у Джил за спиной. Теперь это совсем… совсем не походило на дружеские беседы. Однако он лишь бережно забрал очередную тарелку, и полотенце едва слышно скрипнуло по гладкой поверхности. – Ну так?

– Не думаю, что рискну прийти сюда снова, – честно призналась Джил. – Раньше я считала это место убежищем. Теперь не могу.

– Из-за меня? – Дыхание колыхнуло волосы у виска.

– Да. Но раз мы здесь, я должна тебе сказать, что хотела.

– Говори.

Джиллиан прикрыла глаза, окунула тарелку в воду и начала. Тихо, торопливо, сумбурно.

– Бен… Моему поступку нет и никогда не будет ни одного оправдания. Во всём мире не найдётся столько причин, чтобы извинить то, что я натворила. Да я и не прошу. Ты сам прекрасно понимаешь – моё поведение и действия оказались настолько грубы, недостойны и совершенно бесчеловечны, что легко приравнивают меня к моральному уроду. И это действительно так.

Она прервалась, давая Бену возможность что-то сказать, но он молчал, а значит, возражений у него не было. И тогда Джил продолжила:

– Я выродок собственной жизни, который не имеет никакого права молить тебя ни о прощении, ни о снисхождении, потому что всё совершённое мною делалось с открытыми глазами. Моя вина ужасающе очевидна и пугает меня саму. Единственное, о чём я могу осмелиться попросить – поверить мне в последний раз. Знаю, я врала тебе слишком часто, чтобы ты это сделал, но… Я действительно сожалею. Бен, пожалуйста, поверь… Да, это не срастит разбитые кости и не вернёт к жизни твою жену, но я никогда не желала ей смерти. Клянусь.

Джил замолчала, позабыв о посуде, и истерично сжала в руках мыльную губку. До этого дня она никогда не унижалась, и теперь не знала, надо ли сказать что-то ещё? Может, стоило встать на колени? О, она с радостью, если это поможет. Но Бен по-прежнему молчал и, наверное, мечтал свернуть Джиллиан шею. Секунды капали за секундой и утекали вместе с льющейся из крана водой. Наконец, не выдержав гудевшего в ушах напряжения, Джил судорожно пробормотала:

– На этом разговор стоит закончить. Пожалуйста, вернись в гостиную и дай мне спокойно помыть посуду. Весь этот балаган затевался ради тебя, так не заставляй же их ждать. Иди.

– Даже не подумаю, – раздался ледяной ответ, будто только что сказанные слова ничего не значили. Совсем. Так… пустое сотрясание воздуха. И от этой мысли вдруг стало настолько погано, что Джиллиан швырнула губку в раковину.

– Тогда уйду я.

Она дёрнулась было прочь, но длинные руки Бена упёрлись по обеим сторонам от неё, и Джил резко остановилась.

– Тоже маловероятно.

Тихий угрожающий голос Бена собрался нервными импульсами вдоль позвоночника, и вынудил настороженно замереть. Если прямо сейчас он вонзит ей меж рёбер нож, Джил поймёт. Она вообще готова оправдать каждый поступок Бена, принять любое выбранное им наказание. Джиллиан прошла через многое… Но вместо этого Бен наклонился и зло процедил:

– Ты эгоистичная маленькая дрянь! Я искал тебя все эти месяцы! Слышишь? Искал! Перерыл каждый камень в этом проклятом городе. Ты не отвечала на звонки, ни с кем не общалась, исчезла, словно… Словно тебя никогда не было! Словно мне всё приснилось! Почему?! Почему ты сделала это со мной?

– О чём ты…

– О правде, Джил, – прошептал Бен, и она увидела, как сжались его кулаки. Но он не тронул её, даже не прикоснулся. Просто стоял рядом, не давая сбежать. – О том, что ты предпочла трусливо от меня прятаться. Почему, чёрт побери? И почему это волнует меня больше, чем всё, что ты натворила? Я стоял над гробом Алиши и не знал для чего. Кому это нужно? Почему прямо сейчас я хороню женщину, которой уже ничем не помочь, пока ты где-то там, как всегда, решила справляться со всем в одиночку? Но потом осознал, что это не я… Это ты оставила меня, Джил! Бросила со всем дерьмом в тот момент, когда я нуждался в тебе больше всего. Это было так эгоистично…

О боже! Горло сдавило спазмом.

«Уйди…»

– Я всего лишь хотел, чтобы ты ушла из той чёртовой комнаты, – словно прочитав её мысли, едва слышно прошептал Бен. – Из комнаты! А ты решила уйти из моей жизни.

Джиллиан спрятала лицо в мокрых ладонях.

– Мартышка… – Внезапно тёплые пальцы коснулись стиснутых рук, но Джил затрясла головой. Не надо! Не так! – Моя маленькая, неугомонная мартышка… Я знаю, что виноват если не во всём, то очень во многом…

– Нет! – выдавила из себя Джиллиан, отчаянно пытаясь сказать, что это неправда! Нет-нет-нет! Только не Бен! Но виска коснулся лёгкий поцелуй, и она замерла.

– Тихо, – пробормотал Бен. – Я действительно виноват. Это были мои поступки, мои решения и моя ответственность, которую я не удержал. Мой выбор, за который почему-то заплатили вы, а не я. Вы обе.

Джил не могла слушать дальше. Просто не выдержала и, отчаянно всхлипнув, она рывком схватила сладко пахнувшие сигаретами руки.

– Прости меня! Пожалуйста, прости! – пробормотала она, уткнувшись носом в твёрдые костяшки, и вдохнула такой родной запах.

– Глупая, я же говорю…– начал Бен, но она перебила. О, ей было за что оправдываться.

– Прости меня за всё. За грубость, за глупость, за решения, за ошибки. За холодность, за вредность… За шрамы, за боль. За то, что сделала, за то, что не сделала. За то, что бросила, оставила одного. Прости меня за эту уродливую, никчёмную, неправильную любовь. Я пока не умею иначе, но обязательно научусь. Я сделаю для тебя всё! Ты только скажи… – Губы безостановочно целовали пальцы и лихорадочно ловили почему-то всё время ускользавшие из рук ладони. – Я вывернусь наизнанку, отрежу ненужное, выращу новое, стану другой! Скажи, ты только, пожалуйста, скажи!

Но тут Бен наконец-то смог вырвать свои руки из почти звериной хватки, и Джиллиан застыла на мгновение от ощущения пустоты. Но в следующую секунду её прижали к груди так сильно, что она могла расслышать лихорадочный стук чужого сердца. Звонкий, чёткий, прекрасный. И захлебнулась вырвавшимися изнутри чувствами, жадно глотнув лакричный воздух, когда Бен тихо и настойчиво пробормотал:

– Сядь.

Сдвинув в раковину загремевшую колонну тарелок и наверняка перебив несколько из них, он легко подхватил Джил за талию и устроил на краю свободной столешницы. Бен смотрел на неё, казалось, целую вечность, пока она впервые покорно ждала неизбежного. Наконец, взлохматив нервной рукой волосы в тщетной попытке успокоиться, Рид заговорил.

– Господи… знала бы ты, как я на тебя злюсь. – Он покачал головой и чуть заметно усмехнулся. – Но вовсе не за то, что следовало бы. Я злюсь на твою глупую упёртость, на скрытность и ненужную стойкость. На больную, затравленную гордость… И люблю за всё это. Ты подарила мне три самых счастливых дня, три жутких месяца и уже почти семь лет безумия. И знаешь… я не хочу его заканчивать. Никогда. Я хочу и впредь терять рассудок от твоей взбалмошности и непредсказуемости.

– Нет, – прервала его Джил. Она провела рукой по чуть колкой щеке и поймала подушечками пальцев едва наметившиеся ямочки, по которым, оказывается, так скучала. – Ты ошибаешься. Это неправильно, и я вовсе не такая.

– Именно такая, и никакая иначе.

– Меня нет, Бен. – Она покачала головой и вымученно улыбнулась. – Возможно, когда-нибудь во мне появится толика того, чем я могла бы стать. Пару пинт смелости или хоть унция человечности. Но сейчас есть лишь пустота и ты, заполнивший её до краёв. Я ничто без тебя, Бен, но это не повод тратить свою жизнь на почти свихнувшуюся женщину. Мне никогда уже не быть здоровой настолько, чтобы ты был счастлив.

Лёгкий поцелуй неожиданно накрыл холодную маленькую ладонь, пока Рид надёжно удерживал Джил на месте, и она прервалась. Руки вокруг неё обвились крепче, будто Бен боялся, что она снова сбежит и бросит его одного со всеми признаниями, как поступала всё это время. А потом Джил услышала его шёпот:

– Будь любой. Слышишь? Просто любой… Слабой, сильной, смелой, глупой, будь такой, какой хочешь. Только будь со мной. Джил, пойми… потому что без тебя я быть не смогу.

И в этот момент Джиллиан вдруг поняла, что плачет. Бесшумно. Впервые в своей жизни выплёскивая в слезах копившиеся годами боль и разочарования. И Бен, конечно же, это понял. Ему вообще не нужны были слова, чтобы понять любую связанную с Джиллиан мелочь.

– Ну, наконец-то… Плачь! Плачь, моя мартышка, – нежно пробормотал он и прижал сильнее, уткнувшись чрезмерно длинным носом ей в шею. А потом вдохнул её запах, пока она цеплялась за него подобно мартышке, и едва слышно договорил: – В твоей жизни больше нет тупиков. Пускай ты пока не знаешь себя и куда надо идти, но я знаю. Джил… Пойдём домой.

Наверное, ей следовало бы разозлиться на хитрую Ван Берг, которая достала из мусора тот злосчастный блокнот. Или на Бена, который его прочитал. А может, ещё на какие-нибудь совершенно ненужные мелочи. Но вместо этого Джиллиан рассмеялась. Сквозь непривычно жгущие глаза слёзы она хохотала от невероятного счастья, что, казалось, расплескалось в каждом углу окончательно утонувшего в тумане жёлтого особняка.

Домой. Она наконец-то возвращается домой.

9