Царская свара

ЧАСТЬ ВТОРАЯ «ЗЕЛО КРЕПОК СЕЙ ОРЕХ» Глава 1 Форштадт Шлиссельбурга Генерал-аншеф и сенатор Петр Панин утро 7 июля 1764 года

— Один транспорт только и остался — осадный парк к полудню выгрузим, а к вечеру на батареях устанавливать начнем. Жаль, пороха, почитай, что и нет, всего на десяток залпов, — граф Брюс, в щеголеватом прежде мундире лейб-гвардии Семеновского полка, что сейчас носил на себе прорехи и следы копоти, махнул рукою в сторону протоки, где еще дымились корпуса транспортов и барок.

Генерал Панин скривился в бессильной ярости, но претензий к усопшим выдвигать не стал. Покойный адмирал Талызин, которого на берегу хватил апоплексический удар, не виноват в нерадивости стоявших на вахте матросов. Да еще этот проклятый утренний туман, накрывавший чуть ли не каждый раз Неву своей белой мутью, в которой не заметить подход двух брандеров немудрено. Так что последствия вражеской атаки сейчас еще продолжали дымиться в протоке перед его глазами.

Ущерб был нанесен страшный — от взрыва транспорта с запасами пороха были выброшена на берег барка и малая галера. Огненные обломки засыпали соседний транспорт с осадными парком. Пожар потушить не удалось, команда в панике бежала на берег. Сгорело с десяток малых судов — их остовы еще дымились. Одним махом потеряна добрая треть, от имевшихся в отряде кораблей, вышедших вчера из Петербурга.

— Устанавливайте их спешно на батареях, Яков Александрович. Нужно начинать бомбардировку Шлиссельбурга как можно быстрее. За порохом я уже отправил в Петербург галеры — к вечеру его доставят. Заберут из Петропавловской крепости, там такой запас ни к чему, — Панин внимательно посмотрел на моложавого генерал-майора.

Последний мужской представитель королевского рода шотландских Брюсов, той ветки, что осела в варварской Московии более века тому назад, в военном деле был очень сведущим. В двоюродного деда пошел, фельдмаршала Петра Великого Якова Брюса, командующего русской артиллерией, математика и ученого, которого москвичи, в темноте своей, чародеем и колдуном почитали. Внук тоже связал свою жизнь с военной службой — сражался с пруссаками под Цорндорфом, осаждал Кюстрин. Да и лет немало — ближе к середине четвертого десятка, достаточно опытен.

— Я на месте старых батарей приказал пушки устанавливать, шанцы восстановив. Мужиков хватает, только копают неохотно, да дома разбирать не спешат — а бревна нужны для срубов и креплений, — Брюс флегматично пожал плечами, а Петр Иванович взъярился.

— Батогов сейчас отведают, живо заспешат, — Петр Иванович повернулся к адъютанту и отдал приказание. Офицер заспешил выполнять поручение, а Брюс равнодушно пожал плечами — мужицкая спина для того и существует, чтобы кнутом по ней стегать, иначе работать не будут, лодыри все, разум вгонять битьем только можно.

Панин еще раз окинул взглядом Малую Невку, остановился на полузатопленном фрегате «Парис», тот заметно накренился на борт. Со вторым брандером, можно сказать, «повезло». Заметили на подходе бдительные вахтенные и выстрелили из пушки, начали палить из мушкетов. Баркас в двадцати саженях от фрегата взорвался с ужасающим грохотом. Горящих обломков почти не было, зато сила удара была такова, что старая обшивка не выдержала и разошлась. Волна захлестнула ветхий корабль и выбросила ближе к берегу, где он и затонул под верхнюю палубу.

Хоть жертв почти не было — трех матросов убило, два десятка покалечило, да и старый адмирал от несчастья, с его эскадрой случившимся, помер в одночасье. Зато сейчас моряки злы на гарнизон безмерно — бомбардирский корабль «Самсон» в заводи на якорях стоит, берегом и высокими деревьями от вражеского наблюдения его позиция закрыта. Яхты тоже укрылись в протоке — пока крепостной артиллерии ущерб серьезный не будет нанесен, прорыв в озеро невозможно сделать, пушки Шлиссельбурга любой корабль в труху перемолотят. Там орудийные жерла в 24 и 18 фунтов, хорошо, что таковых только два десятка, как наблюдатели рассказали.

— Господин генерал, срочное донесение от подполковника Полянского, лейб-кирасирского полка командира. Отряды фельдмаршала Миниха на восток поспешно отходят, прикрываясь сильным арьергардом. Драгуны в стычки ввязываются, ругаются с нашими, призывают на сторону «царя Ивашки» переходить и от присяги царице отказаться.

— Бить таких люто и без жалости! И пусть Александр Иванович дальше преследование ведет только своим полком. А ингерманландских драгун до стычек не допускает, во второй линии пусть с преображенцами находятся, зело ненадежны они.

Панин едва сдержался от того, чтобы не выругаться прилюдно. С Петербургским гарнизоном прямо беда — разговоры среди солдат нехорошие идут. А господа офицеры этому потакают — «гвардии надо за немку драться, вот пусть и воюют, а нам она на троне незачем».

Оба батальона пришлось к первой линии не допускать. Один шанцы восстанавливает на северном берегу Невы, а другой на южном, фузеи сложены, а солдатам роздан инструмент всяческий, так оно безопаснее. Драгуны вообще ненадежны — один эскадрон перебежал к Миниху, прихватив роту с другого, «улестив» манифестами от «Ивашки» и возбудив ее к открытому мятежу, причем во главе со всеми офицерами. Да и дезертиров множество рассыпалось по окрестным лесам и болотам.

Измайловцы также «симпатизируют» Иоанну Антоновичу, к которому перешло две трети гвардейского полка. Надежных офицеров и солдат, преданных императрице Екатерине Алексеевне, там едва сотня наберется, зато полтысячи волками смотрит, только и выжидают нужного момента, чтобы в лес удрать, да к Миниху податься.

По большому счету, генерал Панин понимал, что зря все эти части из столицы вывел, не нужны они в баталии будущей, даже зело вредны. Только целый батальон от первого «потешного» полка отнимают, что их фактически под охраной пяти его рот держат. Но оставлять их в столице было чересчур опрометчиво — и так город переполнен вредными слухами о «добром императоре Иоанне Антоновиче», что народу «отец родной», и «злой царице Екатерине Алексеевне». Что уже не «Матерь Отечества Несравненная», а «мачеха презлая», «змеюка подколодная, ядом смертным мужа опоила», чтобы овдовев «самой царствовать и всем владети».

— Ничего, ты только до вечера погибель свою оттянул, Ивашка, — Панин со злобой посмотрел на приземистые стены крепости, что казалось выросли из свинцовой глади озера и реки.

— Как орудия выставим, и порох подвезут, так тебе враз весело станет, — Петр Иванович усмехнулся. Ему с утра сообщили, что самозванец сидит в крепости, слишком быстро Миних отвел свои батальоны из форштадта, боясь окружения. И правильно сделал — тут как опытный генерал, Панин отдавал должное победителю под Ставучанами, хотя жаждал его погибели.

Как обложение Шлиссельбурга будет законченно, а солдаты отдохнут после бессонной ночи, то после полудня гвардия выступит супротив Миниха — по три батальона от полков Преображенского и Семеновского с артиллерией. И семь эскадронов конницы — полный полк лейб-кирасир и два эскадрона конногвардейцев (еще один будет оставлен присмотром для ингерманландских драгун, чтоб непотребный мятеж не учинили). Вполне достаточные силы для победной баталии…

Орудийный грохот донесся с каменных стен Шлиссельбурга, которые заволокло густым пороховым дымом. На месте строительства шанцев, что на островках взметнулись черные клубки дыма, несколько ядер ударили в дома форштадта, напрочь снося крыши и бревенчатые стены. Крепость, доселе молчавшая, ожила, неся смерть осаждавшим — орудия с ее верков и башен стреляли беспрерывно…

И началась паника, что в мгновение захлестнула всех!

Солдаты и мужики бросили работу и, как облитые кипятком тараканы, шустро разбегались с шанцев, бросаясь в воду — благо до берега было рядом и неглубоко. По улицам форштадта понеслись верховые и телеги, на барках, что стояли в канале началась неразбериха — ядра долетали и туда, добавляя горестных криков и воплей.

— Петр Иванович, может быть, мы не будем так спешить со строительством шанцев? Как видите, пушки царя Иоанна Антоновича бьют метко, не жалею и трехпудовых бомб, что своими взрывами довели народец и лошадей до беспамятства. Нужно дождаться вечера и под прикрытие тумана работать без помех всю ночь, а уже утром начать обстрел крепости.

Потомок гордых скоттских королей стоял с флегматичным видом, говорил спокойно, совершенно не обращая внимания на летящие ядра, что горели пламенем, обмазанные смолою. Видимо, осажденные решили поджечь форштадт, и тем самым выкурить оттуда осаждающих. Предположение было здравое — действительно, днем им не дадут возводить шанцы, сейчас даже батогами не заставишь никого трудиться…