Царская свара

Глава 15

Кобона

Иоанн Антонович

утро 8 июля 1764 года

Иван Антонович сглотнул, еле сдерживая тошноту. Странно — раньше почти спокойно смотрел на растерзанные тела жертв. Работа просто такая, не врач-патологоанатом и не судмедэксперт, но следователи по «важнякам» чего только не насмотрятся. Да и в Чечне порой такое приходилось видеть, что ночью в кошмарах просыпался, в холодном поту, с учащенным сердцебиением, от которого приходилось в рюмку капать из пузырька, чтобы «моторчик» немного успокоить.

А тут смотреть на три багровых обрубка не смог, затошнило. Лекари, числом в три ученых головы, устроили консилиум, пересыпая речь латынью и немецким. И все ради того, чтобы Иван Антонович с грехом пополам понял — процесс заживления не вызывает опасений, но следует…

Перечень необходимых лечебных мероприятий был длинный, как приговор. Но все закончилось тем, что одного из них временно назначили лейб-медиком. И седой немец, довольно пожилой и, судя по ухваткам, самый опытный, приступил к лечению. При этом пыжась от важности — все же одна из высоких придворных должностей ему на халяву досталась — медленно обработал какой-то гнусно пахучей мазью обрубки и чистой тряпицей (бинтов не было в помине), перевязал культю из трех обрубков в пару сантиметров длинны каждый. «Косынку» одобрил, настоятельно попросив не тревожить руку и не мочить водой пальцы.

— Данке шен, майн либен лейб-артц оберст, — пошутил Иван Антонович, заставив лекаря хлопать ресницами. Уж больно тот был похож на полковника «Мозгляка», известного под этим прозвищем редкостного гниду, карьериста и наушника. Бывают двойники по внешности и при жизни, и даже разорванные столетиями.

До бани идти было недалеко — строение в русском стиле, но чувствовалась какая-то издевка от архитектора. И лишь войдя в пыхнувшее жаром помещение, Иван Антонович понял — и дворец, и строения, и баня не есть задумка грозной царицы Анны Иоанновны — та отличалась, судя по историческим изысканиям и художественной литературе, весьма посредственными, приземленными вкусами. Достаточно вспомнить карликов и карлиц, да свадьбу в «Ледяном доме».

Все эти постройки целиком причуда самого Миниха, фортификатора и инженера, решившего скрестить в деревянной, отнюдь не каменной, как бы полагалось, постройке старую Московию с императорской Россией. И надо признаться — затею удалось воплотить в жизнь. Видимая византийская пышность и немецкая строгость со скупостью — сочетание невозможное, на первый взгляд, но исполненное.

В парной и предбаннике неожиданно для Никритина оказалось многолюдно. Комендант его походного двора, похожий на борзую собаку с лошадиной лицом, поручик из гарнизона, получивший чин секунд-майора за доставку Миниха, уже взял строение под охрану лейб-кампанцами и присутствовал сам в ожидании высочайших приказаний. Внутри его встретила камер-фрейлина, оба денщика и врач — вознамерился осмотр провести. Так что не помывка вышла, а мучение — тело тщательно исследовали, потом бережно отмывали, особенно уделив внимание волосам. Все помещение заполнилось дурманящим запахом трав…

Поддерживая под руки, отвели в подготовленные покои во дворце и уложили отдыхать на перину. В комнате осталась лишь одна Маша, расчесывая ему длинные волнистые волосы.

— Государь, там доклад учинить хочет Горезин, что в крепости профосом был, — Маша несколько недоуменно на него посмотрела. — Может прогнать его, тебе отдыхать надо и от ран оправится.

— Девонька моя, этого человека я разрешил пропускать ко мне в любое время дня и ночи. То дела государственные!

— Значит, истину говорил мне Иван Михайлович, что в давние времена служил он в Тайной Канцелярии, — негромко произнесла девушка, немного побледнев. И не дожидаясь ответа на свое утверждение, поклонилась ему и пошла к двери. Открыв ее, вышла тихонько.

— Доброго вам здоровья, государь!

Маленький старичок (хотя таковым он никогда не был — притворщик умелый), проскользнул в опочивальню и остановился у кровати, преданно глядя в лицо своему хозяину. Иван Антонович указал на стул, и стал негромко говорить:

— Садись и докладывай, Порфирий Степанович, что при Дворе моем твориться. А то я больше суток не в курсе, что и где происходит, и какие разговоры ведутся. Так что излагай потаенное!

— Княжна Мария Семеновна ругается, хотя по приказу фельдмаршала дворец уже как два дня в порядок приводят. Только обветшал он изрядно, нежилой был. Людишки на поварне проверенные, но смотрят друг за другом, что подозрительное увидят, донос учинят мне. Охрана ваша по приказу Миниха направлена — рота полка лейб-гвардии Измайловского, да плутонг конногвардейцев, — Горезин сделал короткую паузу, ожидая вопроса. А так как Никритин промолчал, то заговорил дальше:

— А вот начальствует над ними лейб-гарнизона секунд-майор Карл фон Тизенгаузен, как вы и приказали. Помощником у оного немца князь Алексей Кудашев, младшей ветви от Чепай-мурзы ведущейся. Вам предан будет, тут сомнений мало, как и немчин остзейский — достатка у обоих нет, но люди честные и служат верно. Их фельдмаршал к вам лично приставил — а он в людях разбирается хорошо, жизнь научила. Да и гвардейцы все отобраны им — Христофор Антонович про многих знает.

— Твои людишки как?

— Домишко уже заселили на окраине, неприметный, Прохор там, а малец при дворе вашем на побегушках. Солдат отобрал с полдесятка, все на галере сюда отплыли — над ними начальствует ваш прапорщик Окунев из «секретного каземата», — Горезин замялся, но набравшись решительности, заговорил негромко, но четко:

— Да вот еще — камер-фрейлина ваша попросила коменданта Бередникова персты ваши в башне приказать отыскать. Нашли токмо два, третий так и не разыскали. Мария Васильевна у лекаря шлиссельбургского две баночки взяла и спиритуса склянку, и оные персты туда поместила. Одну банку отдала отцу Никодиму, тот ее в церкви поставил в ковчежце, и холстины туда положил, что кровью вашей пропитались. А вторую склянку спрятала и сюда привезла. А когда лейб-медик с вашего императорского величества холстины окровавленные сняли, то она их забрала и спрятала. В ларце у вашего изголовья лежат — она его с вашими вещами и одеждой постоянно держит и никому, кроме денщиков, прикасаться не дает.

«Во дает, девка. Никак из меня святого делает? Святые мощи новоявленные?! Смех и грех — с коммуниста! Ладно, чем бы дитя не тешилось, лишь бы в пользу пошло. Хотя даже такой пиар рекламу сделает дополнительную после моего воцарения. Только надобно плату взять с местного батюшки — нутром чую, что ему все передаст. Слишком часто за меня молится, и явно переживает после той трижды неладной бомбы. Ладно, все решаемо. А чтобы «дедку» не было скучно, хлопот я ему прибавлю».

— Вся прислуга дворцовая проверке подлежит тщательной, смотри, не ошибись. Гофмейстрине Марии Семеновне сам скажу, что ты у меня тайную дворцовую службу возглавляешь. Но о том говорить никому не будет. В лакеи людишек сам подбери, как и служанок разных — люди местные бесхитростные, в отличие от столичных жителей, так что через них пригляд держи за всем, что хоть чуть-чуть подозрительным окажется. Мыслю — скоро гвардию мы разобьем! А потому убийцы по мою персону через короткое время нагрянут, доброхотов царицы хватает с избытком. Так что яда или кинжала опасаться нужно, а то и выстрела в спину.

Иван Антонович посмотрел на Горезина — теперь перед ним сидел не «дедок» — «божий одуванчик», а подобравшийся смертельно опасный хищник с горящими глазами. Профирий Степанович молчал, только кивнул, соглашаясь с доводами, а вот его пальцы сгибались и разгибались, как у кошки когти, что она в мышь вонзила.

— Насчет моей охраны в дороге или в поездках, не тебе беспокоится, хотя на поварне и слуги должны проверены быть. Твое дело Двор мой, дворцы, усадьбы — всех проверять нужно поголовно. И также всех, кто прислугу посещает — так могут подход к моей персоне искать. Теперь тебе все понятно, Порфирий Степанович? Время терять нельзя — царица хитра и умна — убийцы уже могут спешить в Кобону.

— Сил не пожалею, государь, — Горезин поклонился в пояс, и, приволакивая ногу, вышел из опочивальни.

— А вот теперь можно и в ларец заглянуть, — Иван Антонович открыл крышку — в глаза сразу бросилась запыленная тряпка с алыми высохшими разводами. И стеклянная колба с наглухо притертой пробкой. А там было нечто маленькое и пугающее. Никритин встряхнул склянку — спирт был налит под завязку. И стал разглядывать свой собственный палец, вернее полторы фаланги — почерневший кусочек его плоти, еще позавчера живой. И он с его помощью держал вилку или умывал лицо.

— Ох, мне…

От вида почти оторванного ногтя, что держался на лоскуте кожи, Ивану Антоновичу резко поплохело, он выронил банку обратно в ларец. А потом кое-как встал на четвереньки, наклонившись над вымытой лоханью — его мучительно вырвало…