Царская свара

Глава 4

Протока Малая Невка

Яхта «Ораниенбаум»

Унтер-лейтенант Карл Розен

после полудня 7 июля 1764 года

— Такие вот дела творятся, друг мой Карлуша, выловили мы тебя треска треской, только хвост болтался, — лейтенант Федор Карлов протянул штофную бутылку. — Глотни, пиво тут двойное. Легче станет. Голова ведь изрядно болит, душа твоя свейская?

— Угу, — промычал Розен, помотав обмотанной окровавленными тряпками головой. Напряг память, пытаясь вспомнить, что произошло ночью. В висках заколотили молоточки, к горлу подкатилась тошнота. Он схватил дрожащей рукой бутылку и стал пить пиво — холодная пенистая жидкость, привычная с детства, облегчила страдания.

Пальцы внезапно ослабели, на Федор, друг закадычный с первого плавания кадетского, подхватил упавшую было бутыль. Хорошенько встряхнул емкость, проверяя в ней наличие остатков, и, полностью удовлетворенный открывшийся истиной, в несколько глотков опорожнил штоф. Отбросил бутылку под кровать — там тут же звякнуло ответно — видимо запасы пива, как выпивались, так и своевременно пополнялись.

— Контузило тебя, брат, изрядно. Это ведь ты с Фомичевым вчера неподчинение устроил — на пару восстание учинили и к Иоанну Антоновичу переметнулись?

— А ты меня за это выдать генерал-аншефу Панину хочешь, чтоб потом полюбоваться на мою тушку, что на нок-рее подвесят провялится под солнышком, как камбалу?

— Дал бы тебе в зубы, шутки твои гальюном отдают, а не положенным по ранжиру штульцем. Но делаю тебе скидку на голову ушибленную. Помнишь, как в Риге шлюхи за полцены ноги раздвигали перед моряками, а с армейцев две шкуры драли?

— Хорошие времена были, — пробормотал Розен с облегчением. Еще бы — выжил в такой передряге, и быть повешенным, это совсем худо — как после двух шестерок на костях по одному «глазку» появилось. Старый друг не подвел, выдернул его из самой задницы водяного, куда он самовольно залез по дури, царский приказ выполняя.

— Меня за мысли мои, этот генералишко сам вздернет, да не на рее, а на ближайшем суку. Зол, как собака бешеная, всех норовит укусить. В три горба русалки его…

И тут Федор Карлов выдал такой «боцманский загиб», что даже покойный шаутбенахт Петр Михайлов, личность в морских кругах легендарная, под личиной оной сам император Петр Алексеевич скрывался, одобрил бы, и чаркой можжевеловой водки одарил. Большой ценитель всяческих «загибов» был царь-батюшка, «корабельный мастер».

— Федя, ты как меня выловил?

— Все просто, Карлуша. Мы у выхода из протоки на якоре стояли, пушка с фрегата пальнула, потом выстрелы из мушкетов. И тут рвануло в первый раз, туман маленько разогнало. Я как раз на шканцах стоял и лодку рыбацкую разглядел — кто знал, что ты там веслами гребешь. Так что вначале ничего не понял, но потом дошло — брандер то был, и сам взорвался. Или в порох попали с фрегата, или сами фитили зажгли не вовремя. Что это была за посудина, Карл, что так бабахнула?

— Баркас крепостной, мы туда двенадцать пудов пороха заложили. Лопарин повел, боцмана нашего помнишь?

— Царствие ему небесное, — Карлов перекрестился, то же, но с трудом проделал Розен, осеняя себя по православному, подзабыв про лютеранство — как то из головы вышибло поучения пастора.

— Фрегату борт распороло, ветхий «Парис», сразу обшивка рассыпалась — хорошо хоть троих поубивало только, да от зрелища этого наш адмирал клешни свои откинул — «удар» его пробил.

— Не знал…

— Да откуда тебе узнать про то было? Ты ведь транспорт с пороховым запасом взорвал — вот тут мою яхту чуть не спалило, с трудом потушили. Но каюта императрицы погорела знатно — теперь на меня начета на сотни рублей в адмиралтействе сделают. Пропал я, Карл!

— Ни хрена себе, — пробормотал Розен, и только сейчас разглядел капитанскую каюту. Убого, пенал с подвесной койкой и шкафчик, два табурета низких — на них и сидели.

Конура собачья больше!

У лейтенанта Фомичева на «Фортуне» апартаменты в три раза больше, а тут яхта, что по рангу чуть выше числится.

Собачья конура!

— Любуешься? Так для бабья лучшие помещения на шканцах отведены, там смотрители постоянно за порядком смотрят, везде ковры лежат, зеркала в полный рост стояли…

Карлов почернел лицом, на скулах желваки заходили. Засунул руку за шкафчик, извлек две бутылки. Вмиг раскурочил пробки и дал одну Розену. Унтер-лейтенант отпил — не вино, нектар, самая настоящая божья роса. Удивленно посмотрел на старого друга с немым вопросом.

— Ага, нашел болвана! Да моего невыплаченного жалования не хватит, чтоб такое вино пить. Гишпанское! Аликанте вроде именуется. После пожара у царицы нашел в дубовом шкафчике под запором, благо смотрителя за борт выбросило, когда твой брандер громыхнул, а затем и транспорт взорвался. Не углядел, утоп сердешный…

Лейтенант сказал таким ханжеским голосом, что Розен понял, как не по собственной воле скупой слуга бросился за борт и утонул. Моряки помянули несчастного, отхлебнув вина.

— Вот я тебя спрашиваю — а какого хрена мне за зеркала и ковры отвечать, если царицу Катьку нужно за борт сваливать, благо у нас теперь государь-император Иоанн Антонович! Он ведь за ее имущество меня спрашивать не будет?! Али будет?

— А зачем ему юбки и корсеты, с зеркалами и коврами, — ухмыльнулся Розен, а Карлов прямо на его глазах воспрянул духом. Капитан «Ораниенбаума» оживился, извлек еще по бутылке вина. Грустно посмотрел на них и печально изрек:

— Остатки… Да и хрен с ними!

Отхлебнули по глоточку и тут Карлов спросил прямо и без обиняков, как и положено старым друзьям:

— Команда моя и офицеры решили к Иоанну Антоновичу податься. А я сам к этому их склонял, смех и грех. Так что отвечай как на духу — каков из себя государь? Ведь ты с ним общался, не лукавь!

— Конечно, говорил! ОН НАШ ПРИРОДНЫЙ ГОСУДАРЬ! И стоит ему служить, ты уж мне поверь — теперь я кавалерство получу! Иоанн Антонович слов на ветер не бросает. Своими «отморозками» назвал!

— Ленту Александровскую?!

Карлов сглотнул, а Розен отмахнулся, потом начал объяснять, припоминая слова императора:

— При мне повелел орден новый учредить, святого равноапостольного князя Владимира. Из пяти степеней, чтоб награды были от солдата до фельдмаршала, и от матроса до адмирала. И все эти кресты новые пообещал, коли пороховой запас взорвем, причем всем — живым и мертвым…

— Жаль моряков твоих, побило всех обломками насмерть, или нет, не знаю. Но утопленников баграми поднимали из-под воды. Тебе повезло — волной набежавшей на отмель вышвырнуло. Мне доложили, я посмотрел и живо у себя спрятал. Сразу понял, что к чему. Так теперь ты кавалером станешь, вообще первым на флоте, — в голосе Федора прозвучала такая вселенская грусть и тихая зависть, что Розена проняло.

— Давай выпьем за кавалерство твое будущее…

— Погоди, не спеши. Ты ведь на брандвахте стоишь?

— Ага, по Неве могу круги разворачивать, если ветер. А нет, так две барки весельные. Решился бы к крепости рвануть, так меня с верков расстреляют, булькну только.

— На шанцах с норда пушки установили?

— Нет, из воды только достают. А вот за каналом батареи поставили и по крепости бьют. Да «Самсон» наш бомбы кидает, капитан Неплюев выслужиться хочет перед Катькой — только канониры его норовят все время промахнуться. Он бегает по палубе и на всех орет. Вот и все — более нигде пушек нет, хотя с «Париса» могут по берегу выставить, чтоб от вылазок брандеров новых уберечься.

— Ветер сейчас какой?

— Норд-вест ровный, хоть к Шлиссельбургской крепости сейчас плыви — попутный!

— Так не теряй времени, Федя. Немедленно поднимай якоря и ставь все паруса! Прорывайся вдоль северного берега, раз на тех шанцах пушки еще не стоят — потом поздно будет. Крепость стрелять по яхте не будет, если два больших полотнища красных на стеньги поднимешь, — Розен улыбнулся, глядя на возбужденное лицо Федора Карлова, ведь тот даже заерзал на табуретке. И тихо пояснил:

— Скампавея к Кексгольму ушла, а государь с Зотовым, что «Ласточкой» командует, сигнал тайный обговорили. Да нас с Фомичевым Иоанн Антонович о том уведомил…