Царская свара

Глава 10

Восточнее Шлиссельбурга

Генерал-аншеф и сенатор Петр Панин

вечер 8 июля 1764 года

— Государыни императрицы больше нет, господа, — генерал-майор Брюс сглотнул. — Она стала жертвой той междоусобной брани, что имела несчастье разродиться. Здесь, за эти июльские дни, погибли многие, и не стоит увеличивать их число. Я не желаю проливать больше кровь, нужно замирение. Царская свара только во вред державе нашей!

Потомок шотландских королей устроился удобней на лавке и подпер подбородок кулаками. Взгляд был пустым — Яков Александрович смертельно устал за эти дни не столько телом, сколько душой. Два дня жестокой бомбардировки Шлиссельбурга сильно состарили этого молодого, 34-х лет от роду, генерала. А сейчас граф стал полностью равнодушным даже к собственной смерти — так на него подействовало известие о нелепой гибели императрицы, и окровавленная орденская лента, что он держал в собственных руках и прикоснулся губами к алым пятнам, как к святыне.

— Пора заканчивать эту войну и просить государя-императора Иоанна Антоновича простить нас, неразумных, — генерал-поручик Вадковский говорил глухо, прерывистым голосом. Самый пожилой из них, он не мог не понимать, что как командующий лейб-гвардии Семеновским полком, он отвечает чуть ли не больше всех. А потому с него будет особый спрос — и за меньшую вину бросали на плаху, причем дворянство одобрит эту казнь. И будет право — виноватых бьют!

Слова Вадковского означали только одно — лейб-гвардии Семеновский полк подчиняться его приказам не станет, а по примеру своих генералов, одного подполковника, а второго премьер-майора гвардии, сложит оружие и преклонит колени перед императором, прося того о милости к побежденным, что неразумно на бой против него пошли.

Петр Иванович сжал кулаки от бессильной злости. Генерал-прокурор князь Вяземский, оказывается, большой подлец — клялся в верности императрице, а сам с самого начала принимал участие в заговоре, и обо всем ставил в известность Иоанна Антоновича — а отнюдь не «царя Ивашку», как он им всем навязал. Коварный плут, сдал всех с потрохами. Да еще старого Суворова в комплот предательский втянул — не иначе улестил его, нашел способ заставить его отказаться быть верным в присяге.

— Что ж, я вас выслушал, господа генералы, — Панин тяжело вздохнул, глядя как Федор Иванович поправляет дрожащими пальцами ленту кавалерии святого Александра, будто она его спасет от плахи. Был бы сейчас с ним тут в крестьянской избе Алексей Григорьевич Орлов, можно было попытаться переубедить семеновских «воевод», но сейчас бес толка это занятие, бесполезное оно, да уже и не нужно, по большому счету. Со смертью императрицы все кончено!

Все правильно сказал генерал — два врага на троне не усидят, а они между собой даже договариваться о том не стали. Кто-то из них должен был умереть, освободив царственное место другому.

Так и произошло!

— Хорошо, господа, — Панин поднялся и поправил алую ленту — только свой орден он получил за победную баталию над пруссаками под Грос-Егерсдорфом. Ему 41 год, жизнь практически прожита, осталось достойно принять смерть. Супруга Анна Алексеевна, урожденная Татищева больна чахоткой, лекари бессильны ей помочь, хотя сказали, что до осени протянет. Родила ему семнадцать детей, но все они умерли в младенчестве. Так что, не познавши счастья отцовского, следует спокойно принять счастье солдатское — погибнуть от пули.

Надеясь, что государь Иоанн Антонович уважит его просьбу и прикажет расстрелять. По крайней мере, старый фельдмаршал Миних не должен отказать ему в такой малости.

Проиграл он последнюю свою баталию, и потому, что сражался с русскими, такими же, как он сам. Да и «царь Ивашка», не помешанный и юродивым оказался, как его убеждал раньше старший брат, воспитатель цесаревича, а вполне разумным правителем и отнюдь не трусливым — полные сутки пробыть под ожесточенным обстрелом в осажденной крепости и при том получить тяжкое ранение.

Что ж — Бог брату судья, не он — каждый ответит по грехам своим! Но зря Никита Иванович ввязался в подготовку убийства «безымянного узника» и его втравил в сие неблагодарное дело!

Генерал-аншеф Панин вышел из избы, все вокруг было серым — подступали ночные сумерки. Его обступили офицеры, с надеждой глядя в глаза. И Петр Иванович рубанул им честно, как всегда делал в своей жизни в таких отчаянных минутах.

— Господа, ее императорское величество, государыня Екатерина Алексеевна почила с миром. Сенат и Святейший Синод присягнули самодержцу Иоанну Антоновичу, третьему этого имени, снова взошедшему на российский трон, и не нам перечить Божественному выбору. А потому приказываю поставить фузеи в пирамиды, барабанщикам бить «шамад», отправить с белым флагом от всех батальонов офицеров к аванпостам войск законного нашего государя, с объявлением о свершимся. Всю вину господа генералы и я лично берем на себя!

Панин остановился и посмотрел на собравшихся вокруг избы преображенцев и семеновцев. На многих лицах была видна радость и облегчение — не всем хотелось драться. А вот другие были хмурые и напряженные — как не крути, но сейчас именно гвардейцы являются мятежниками, пошедшими против законного самодержца, и держать придется ответ, за неправильно сделанный несколько дней тому назад выбор.

Лейб-кирасиры это поняли несколько часов назад — именно их измена собственному шефу полка, наследнику Павлу Петровичу и подкосила «потешных» — как драться за юного цесаревича, если его собственный полк отказался от верности?!

То, что случилось дальше, было предсказуемо. Измайловцы и конногвардейцы, еще имевшие страх перед семеновцами, окончательно перешли на сторону царя Иоанна. За ними тут же последовали петербуржцы, ингерманландцы и моряки, и так не желавшие драться за «матушку-царицу». И не ему тут их обвинять — «бабье царство» многим надоело до изжоги, и они просто сделали, может быть, правильный выбор.

И успели, в отличие от них!

— Благодарю вас всех за ревностную службу Екатерине Алексеевне, за данную ей присягу, вами исполненную до конца. Я еду к фельдмаршалу Миниху, потом к государю Иоанну Антоновичу. И попрошу его отсечь виновные головы, и не наказывать всех тех, кто соблюдал присягу и выполнял отданные им приказы!

Многие гвардейцы крестились и кланялись ему вослед, а он, дав шенкеля коню, один поехал к Шильдихе, деревушке, где возвели позиции войска старого Миниха. Дорога оказалась короткой — через четверть часа, проехав линию редутов и шанцев, и оглядев их, он, в сопровождении конногвардейцев, что его встретили у аванпостов, подъехал к бревенчатому дому, где разместился фельдмаршал.

Христофор Антонович стоял во дворе с важным и горделивым видом победителя. Вокруг него столпились свитские, все с такими же напыщенными лицами, сияя улыбками.

— Заждался я вас тут ждать, генерал!

Петр Иванович соскочил с коня, и, обнажив голову, пошел к фельдмаршалу, что заговорил с ним с привычным высокомерием и нарочитым равнодушием. Протягивать шпагу не стал, за отсутствием оной (не стал доводить дело до вящего позора и оставил ее у адъютанта). Преклонил колено и заговорил хриплым голосом:

— Лейб-гвардии Преображенский и Семеновский полки преклоняют колени перед государем-императором Иоанном Антоновичем! Наказать нужно тех, кто отдавал приказы, а не выполнял оные!

— Тут не нам с тобой судить, Петр Иванович, а токмо нашему самодержцу это дело во власти. Головы ослушникам он рубить не будет, милостив самодержец наш! Но и в гвардейском состоянии вам всем быть не место за дела прошлые. Так что езжай обратно и о сем объяви — оружие у вас всех отберут измайловцы с конногвардейцами и передадут в арсенал. Пусть все здесь воли и слова государя Иоанна Антоновича ожидают. А ты, с господами генералами, как приказание передашь, езжайте в Кобону и падайте на колени перед природным государем нашим, просите его о великой милости к заблудшим гвардейцам. Самодержец милостив!

Петр Иванович молча поднялся с коленей, склонив голову перед царской волей, озвученной Минихом. Что ж — уже немало достигнуто. Казней не будет, их заменит опала или ссылка. И это хорошо, ибо отрубленная голова обратно не вырастет. А там рода вмешаются, начнут хлопоты, улестят молодого монарха, смягчат его гнев праведный. Такое многократно было в русской истории, дело то житейское!

А вот господам генералам не поздоровится — виновных за произошедшее, придется найти и примерно наказать. А искать не потребуется — они сами уже определились с собственной судьбой. Так что отправился Петр Иванович обратно, и передал всем слова Миниха.

Все приняли царскую волю с достоинством, оружие сложили, чуть не плача снимали шпаги. И со слезами на глазах смотрели за отъезжающими на неминуемую казнь генералами…