Царская свара

Глава 7

Шлиссельбург

Иоанн Антонович

вечер 7 июля 1764 года

Странно ощущать себя ни живым, ни мертвым — а там, ровно посередине. Когда в голову забивают кнопки, а они, прокалывая кожу, упираются в череп. А руку при этом держат в горячей воде, подливая в чашку кипяток. А еще сверху посыпают пеплом колючим, так что дышать трудно становится. И не понять, где сон, а где явь!

«Крепко меня шарахнуло — летел вниз как птица, только шлепнулся пингвином без крыльев. Так, что это было? А тут и гадать не надо — бомба кровлю проломила, и взорвалась, когда я по лестнице спускаться вниз стал. Охранников моих и Мировича несчастного в фарш перемололо — голова подпоручика мне не привиделась. Не мираж и не муляж!

А кости я не переломал потому, что Бередникова по пути сбил как кеглю, он удар и смягчил. Видимо меня еще контузило изрядно, да еще лбом о камни приложился. Но раз голова соображать начала, значит, сотрясения мозга нет. Да, некрасиво вышло! Сам решил труса не праздновать, а других подвел под старуху с косой. Теперь поневоле задумываться будешь трижды, перед тем как приказ или повеление отдавать.

Или все это бред — каземат, Иоанн Антонович, Миних, мятеж, брандеры и прочее? Просто снится мне сон, а на самом деле я под аппаратом лежу в реанимации, и меня от инфаркта откачивают? Такое ведь возможно? Нужно проверить — у меня колени артритные — затекли давно, если давно лежу. Так, подвигаем маленько — надо же, не болят. Тогда, выходит, я и стал в новой жизни Иоанном Антоновичем. Осталось только убедиться в предположении сем, и открыть глаза».

— Государь, тебе плохо? Господи, ножки дергаются…

Голос Иван Антонович узнал сразу, хотя его заглушил сильный удар чего-то чрезвычайно тяжелого. Мария Васильевна Ярошенко, внучка погибшего за него отставного сержанта Ивана Михайловича — камер-фрейлина по его милости ставшая, при Дворе которого нет.

— Все нормально…

Слова удалось только прохрипеть — в горле и во рту все пересохло. Хотелось пить, но первым делом он открыл глаза. И узнал обстановку мгновенно — не раз приходилось бывать в каземате надзирателей. И тут об стену где-то совсем недалеко что-то сильно ударило, лицо осыпало каменистой крошкой, хорошо хоть глаза успел прикрыть. Однако над ним тут же склонилась Маша, прикрыв собой.

— Прости, государь. Не успела твое лицо сразу заслонить — крошка так и сыпется сверху, когда ядро в стену попадает. Вот, попей кваса — я его в кружку налила. Сейчас тебя подниму — сидя пить удобнее. Нет! Не вставай! Не шевелись, ради Бога!

Голос девушки настолько был полон горестного отчаяния, что Иван Антонович мгновенно замер, чувствуя биение собственного сердца. И тут в левой руке ощутил дергающую боль. И сразу спросил захлопотавшую Машу, догадываясь о нехорошем:

— Я ранен в шуйцу? Где еще есть ранения?

— Пальцы тебе там оторвало… Нет, не полностью, до половины только. Но три сразу… А больше ранений у тебя нет — лекарь всего осмотрел. Токмо шишка на лбу большая, синяя — я к ней все время медные копейки прикладываю, они холодные. Я так испугалась за тебя…

Девушка всхлипнула, но Иван Антонович осторожно поднялся на топчане, на который набросили мягкий тюфяк, прижимая левую руку к груди, где она и лежала. Посмотрел на окровавленное полотно, которым обмотали пострадавшую ладонь.

— Надеюсь, лекарь хорошо посмотрел, — пробормотал Никритин, сомневаясь закономерно в качестве местной медицины. Девушка замотала головой, забормотала. — Он хороший, знающий. Сказал, что осколком бомбы тебе пальцы отсекло, было бы хуже, если раздробило. Так кровь остановили, прижгли все железом раскаленным — ты только стонал. А потом мази наложили, да я перевязала чистым полотном.

«Да, кровь должна вымыть инфекцию, если попала, а железо прижгло и запекло кровушку. Варвары! Но с другой стороны, было бы намного хуже, если как Мировичу не свезло бы! Лучше пальцев лишится, без них хоть жить можно, а без головы никак!»

— Надо косыночку какую-нибудь, или платок. Лучше из льняной ткани — она жесткая. Сложить пополам, концы узлом связать, да на грудь повесить. Я левую руку как в люльку туда положу — тогда потревожить раненые пальцы будет труднее. Сделаешь?

— Я быстро, государь, — девушка метнулась к вороху тряпиц и через минуту они вдвоем уже осторожно вложили пораненную руку в «косынку». Странно, но Иван Антонович, как встал на ноги, почувствовал себя значительно легче. И первым делом напился из тяжелой, толстого стекла, бутылки… красного вина, пролив багряную струйку по подбородку. Мотнул головой удивленно — «лекарь полковой, а вино, видно, от кровопотери назначил. Будем надеяться, что от заражения крови не умру».

Иван Антонович сделал несколько шагов, как каменный пол под ногами ощутимо дрогнул, сверху опять посыпалась крошка, и очень неприятно, что под рубашку с кружевным воротом.

— Бьют и бьют без передышки окаянные, — всхлипнула девушка, — дети чуть ли не кричат от страха. Но солдаты готовы драться до конца, говорят между собой, что сикурс скорый от Миниха будет. А еще яхта ушла к нам — сейчас она с ботом у шанцев старых на северной стороне стоят, паруса спустили, якоря бросили. Капитан Морозов сказал что в подзорную трубу на яхте того морского офицера узнал, что на брандере ночью этой суда царицы в протоке огнем пожег.

— Надо же, жив отморозок, — Иван Антонович мотнул головой. Новость была интересной — значит, унтер-лейтенант Розен не только выбрался живым из передряги, но еще команду яхты к мятежу склонил. Везунчик, право слово — таких выдвигать нужно на должности соответствующие. Недаром пишут про безумство храбрых!

— Где комендант?

— Раза три заходил вас проведать, смотрел — это он велел вас сюда перенести и мне разрешил быть при тебе непременно. А вот всех, даже княжну, в каземат загнал, отца Никодима со служкой к ним посадил, велел корпию щипать. Двери закрыл и караульных выставил. Солдат со стен убрал, только пушки наши стреляют. Говорит, все должны в подвалах сидеть, и в башнях, и ждать приступа неприятельского. А как он начнется, тогда выйти и штурм дружно отражать.

— Правильно приказал — солдата беречь до боя надобно, лишний штык никогда лишним в баталии не будет. Вот такой каламбур! Да, есть ли тут еда, а то живот мой протестует — завтраком не успел насытиться, — Иван Антонович прислушался к собственному желудку, тот отчаянно протестовал против вынужденного поста. Впрочем, пища скоро нашлась, причем не пресловутые сухари с солониной и вода. Маша быстро накрыла маленький дощатый столик — на тарелке нарезанное вареное мясо, кусок ноздреватого сыра, жаренная речная рыба. Плюс свежий хлеб, видимо выпекли утром, квас в кувшине и вино в бутылке — из форштадта доставили, там по приказу Миниха многие проходящие барки «раскулачили».

— Садись со мной, поешь…

— Прости, государь, но не буду. Позволь тебе услужить, — голос девушки был настолько тверд, что Иван Антонович понял, что лучше не настаивать, а поберечь себе нервы. И принялся за трапезу, накалывая вилкой кусочки, что подкладывала ему Маша. И вино подливала в жестяную кружку — любое стекло могло просто не выдержать попадания камушка сверху. А вот ему можно было не опасаться — старенькая треуголка, видимо от деда, была как раз кстати, как и накинутый на плечи мундир, тот самый, первый, что ему Маша сама в крепости пошила. А вот прежние одеяния «тюремного сидельца» Иван Антонович не стал бы надевать, ни за какие коврижки — он к ним чувствовал прямо-таки отвращение.

— В башне коменданты, с ними два фурьера и солдат. Просили, что как вы очнетесь, и будете в силах говорить, то принять их, — негромко произнесла девушка и погладила ручкой по плечу. Он прижал ее тепленькую ладошку к своей щеке — и сразу нахлынуло ощущение полной умиротворенности и безмерного счастья. Но сидел так недолго — хотя испытывал наслаждение этой минутой, которая, как ему показалось, могла бы длиться для них двоих, целую вечность.

— Поди, позови господ офицеров, — негромко сказал Никритин, отстраняясь от своего счастья. Девушка сразу же пошла по ступеням вверх и буквально через четверть минуты по ней затопали тяжелые башмаки. Пришли двое, и оба в запыленных, потрепанных, с прорехами, мундирах — подполковник Бередников и капитан Морозов.

— Государь, как вы себя чувствуете?

— Вполне нормально, господин комендант, — усмехнулся Никритин, и добавил неизвестную здесь фразу из популярного советского кинофильма «Служебный роман», — «по сравнению с Бубликовым неплохо!»

— Это очень хорошо, ваше императорское величество, — вытянулся Бередников, и негромко произнес. — Государь, этой ночью вам лучше покинуть крепость на яхте или боте. В тумане в них сложно попасть даже ядром, если не случайно. Так что это не больше рискованно, чем сидеть даже в этом каземате. Боюсь, что завтра днем кораблям не будет возможности подойти даже к северной стене, сейчас безопасной.

— Почему?

Иван Антонович еще не видел коменданта настолько встревоженным. А тот уже раз показал, как развито у него чутье на возможные неприятности, что пахнут смертью. Он его тогда послушал и не пожалел — живым остался в самый последний момент.

— Куртина, что была проломлена во время штурма шестьдесят лет тому назад, и после наспех заделанная, попаданий ядрами ломовых орудий не выдержит. И завтра к вечеру рухнет, если такой обстрел будет продолжаться. Но думаю, будет все гораздо хуже — за ночь на шанцах установят мортиры — против пятипудовых бомб устоять будет трудно. Как только появится пролом в стене — гвардия пойдет на штурм!