Уже знакомый конференц-зал с огромным овальным столом, за которым сидят 129 человек. Перед каждым айпад с трансляцией выступления очередного докладчика. Некоторые после сытного обеда задремывают. Старенький Вулфовиц незаметно забрасывает ноги на освобожденное Аль Ахметом кресло. Киссинджер косится на дырявые носки Вулфовица и вздыхает.
— Таким образом, мы пришли к выводу, что так называемый Opus Dei не религиозный орден, а тоталитарная секта, чьи цели весьма размыты и необъяснимы даже для узкого круга посвященных, — говорит докладчик, консервативный философ Уго Беретта. — Это организация, которая контролирует активы порядка полутриллиона долларов, в основном в виде недвижимости в США и странах Латинской Америки, а также в Италии, Испании и некоторых других. При этом все члены Opus Dei отрицают свое членство в организации. После ряда безуспешных попыток установить контакт с движением Комитет пришел к выводу о чрезмерности и бессмысленности направленных на это усилий. Таким образом, мы призываем обсудить исключение Opus Dei из списка организаций, задействованных в проекте «Судный день». Прошу высказываться, господа.
— Насколько достоверна информация об активах в 500 миллиардов долларов? — интересуется молодой Ротшильд. — Сами они утверждают, что контролируют от силы три миллиарда.
— Барон, вы что, собираетесь их ограбить? — насмешливо интересуется де Ларошфуко-Монбель. — Вам немцев мало?
Кабинет президента Украины. Совещание по поводу предстоящей инаугурации. За столом сидят пиарщики Дима и Юра, чернокожая женщина с пышной прической, коротко стриженный крепкий хлопец в лиловой шелковой рубашке, с золотой цепочкой на шее, несколько министров, и во главе стола сам президент, в сияющей белой сорочке с красным галстуком.
— Что мы забыли? — спрашивает президент и обводит всех взглядом.
— А эта книжка будет? — интересуется пиарщик Дима у министра напротив, тыкая пальцем в фотографию на экране айпада.
— Це Пересопницкое Евангелие, — угрюмо отвечает министр. — На книжках в Мордоре присягали. На сберкнижках.
Дима и Юра закатывают глаза.
— Можно жить с Евангелием и быть несчастным, — неожиданно встревает харизматичный хлопец с цепью, — можно присягать на Евангелии, но не видеть Бога. А не видеть Бога значит быть пораженным. А пораженный человек…
— Владимир, — кривится министр, — иншим разом, будь ласка!
Чернокожая женщина посылает министру воздушный поцелуй пухлыми губами.
— Нужно, короче, евангелие, цепь нужна. Не такая, — загибает пальцы пиарщик Юра, — со значками. Текст известный, текст выучили, Виктор… эээ…
— Алексеевич, — улыбается президент.
— Я запомню!
— Дякую! — иронично говорит Виктор Алексеевич. — Понимаю ваши сложности, в России не забудешь.
— Точно. Короче, цепь, евангелие, текст! Репетиция завтра. Инаугурация послезавтра. Приглашения разосланы. Депутаты подготовлены. СМИ?
— Все наши, — кивает Дима, — кроме Радио Свобода, пошли бы они на хер.
Президент укоризненно стучит пальцем по краю стола.
— Сорри. В общем, не надо их.
— Арсен?
— А я що, я ничого, — отзывается министр, уничтожая шарики в айпаде, — не треба так не треба.
— Почему с вами со всеми так сложно?! — президент встает из-за стола, рослый, красивый. — Собачитесь, как будто не одно дело делаем.
— Слава Украине! — говорит Дима.
Министр внутренних дел с трудом сдерживает себя.
Дверь в кабинет открывается, заходит немного растрепанный министр иностранных дел Павел Климкин.
— Дозвонился? — спрашивает президент.
— Не берут, — пожимает Климкин плечами.
— Блядь, Паша, что значит «не берут», мы третий день им звоним. Ты хоть представляешься, кто ты, откуда?
— Ну вот не берут! Ну что я сделаю!
— Отличная инаугурация! Вашу ж мать! А кто будет-то?
— Поляки будут, ээм… немцы. Хорваты, конечно.
— Героям слава! — кричит пиарщик Юра и зигует.
Министр Арсен кидает в него через стол айпадом.
В баре Mardan Palace сидит над крохотной чашечкой кофе Абу Ахмет. На него злобно посматривает бармен. На соседнем сиденье материализуется Логан.
— Пора поговорить.
— Хорошо, — говорит Абу Ахмет. — Я слушаю тебя.
— Зачем вам Opus Dei?
— Хорошие ребята. Верят, что надо работать лучше других, и тогда Бог тебя полюбит. Что важно — денег не просят. В отличие от лютеран.
— И?
— Ты еще не понял? Мы все начинаем заново. Новая церковь. Новая власть. Новая мораль. Новый халифат.
— Меня заинтриговало слово «мы» сейчас.
— Оставь. Ты сам выбрал свою сторону. Никто тебя не гнал. Еще кофе, лютифен!
Бармен швыряет полотенце на стойку и отходит к кофемашине.
— Я не один выбрал эту сторону.
— Дружище Логан, вот что я тебе скажу, — аль Сафер полностью поворачивается к собеседнику. — Они думают, что правят миром, как сто, как триста лет назад. Но и тогда миром правили не они.
— Но ведь и не мы.
— Мы не вмешивались. Пока не стало поздно. Сейчас мы вмешиваемся. Эти люди, которым ты помогаешь, вышли за пределы. Ты знаешь, что они действительно собираются жить вечно? В своих вонючих носках? Они всерьез над этим работают. И там есть определенный прогресс. Ты знаешь, что они собираются сделать с остальными? Уже делают?
— Это похоже на старую мораль. Ты читаешь мне мораль, ДРУЖИЩЕ.
— Я всего лишь объясняю… Тешекюр, — аль Сафер ловко останавливает тарелочку с чашечкой, пущенные барменом по стойке как снаряд, не позволяя кофе расплескаться, — алла сени корусун! Я лишь объясняю, что они сами навлекли на себя все то, что воспоследует, но ты наш брат, и я не хочу, чтобы ты пострадал. Вот и все.
— Знаешь, чего Я хочу? — задумчиво говорит Логан. — После того, что стало с Россией…
Аль Сафер пожимает плечами.
— Временами мне хочется просто ехать в потоке. В Лондоне или Бостоне. Не дергаясь никуда, не перестраиваясь, не торопясь. Просто ехать в своем ряду. Не останавливаться. По возможности вечно.
Бармен со звоном роняет поднос с посудой.