Черная моль

Приложение

Ситуация с Харви.

Солнечный летний день, цветущий сад, пение птиц и стрекот цикад. В белую беседку заходят люди — одышливый, но крепко сбитый старик в черной гавайской рубашке, за ним парень в сером костюме, несмотря на жару, дальше долговязый сутулый тип с крючковатым подбородком и жирной женской задницей, сопровождаемый двумя бугаями в черных костюмах и белых рубашках. Все переговариваются, беззлобно переругиваются, кто-то смеётся визгливым женским смехом.

Похожий на актера Фассбендера папарацци, следящий из укрытия, осторожно кладет на землю рядом с собой камеру с навинченным телевиком и бормочет: «Надо было брать дробовик!»

Поворачивается на спину, достает из кармана смятую пачку сигарет Red Apple, вытряхивает сигарету — кривую, но вроде не сломанную, — и блаженно закуривает. Прикрывает ресницы, и под веками начинают плясать золотые пятна.

Пепел падает ему на подбородок.

Тень падает ему на подбородок.

— Сэр.

Он открывает глаза и видит черного охранника с занесенной над правым бедром рукой.

— Что вы здесь делаете?

— А по-твоему, что я здесь делаю, сынок? — цедит Фассбендер. — На что это похоже?

— Это частная территория, я вынужден…

— Я понял. Не вынуждай. Я ухожу.

Он поднимается с земли, отряхивает колени, поднимает за ремень фотоаппарат.

— Флэшку, — охранник протягивает руку.

— Ты сдурел?

— Какие-то проблемы? — рука охранника начинает двигаться к рации на груди, — скажите спасибо, что камеру не за…

Фассбендер размахивается и бьет фотоаппаратом охранника. Тяжёлый белый объектив с красным кольцом ударяется об голову черного с глухим стуком, и тот боком валится на траву. Несколько капель крови, взлетевших после удара, падают ему на лицо.

Гремит гром.

— Надо было брать дробовик, — задумчиво говорит Фассбендер, глядя на разбитый об голову охранника объектив.

Из беседки слышен рев, затем — звуки выстрелов. Оттуда с грохотом вылетает один из громил в черном, ломая кусты.

Начинает лить дождь.

— Да что за дерьмо, — говорит Фассбендер, — что за дерьмо это все.

— И тут она поворачивается к раввину и говорит: «А это точно поможет?»

Старик откидывается на спинку кресла и задыхается хриплым смехом. Долговязый вежливо гыгыкает, громилы за его спиной неодобрительно сжимают губы.

Парень в сером костюме вздыхает:

— Харви…

— Не надо нести тут опять херни, Кевин! — моментально багровеет Харви. — Хватит меня тут харвить!

— Харви! — голос парня твердеет. — Квентин занятой человек, он пришел поговорить, а не послушать старые анекдоты.

— Занятой человек, вот как? О чем такому занятому человеку, такой важной персоне, разговаривать с такой развалиной, как я?

— Чувак, — вступает Квентин, — просто успокойся, чувак, ок? Я пришел сказать, что между нами все ровно. Между нами все ровно?

— А что, между нами все ровно? Ты так считаешь?

— Я не знаю, ты мне скажи, чувак.

— Чувак! — Вайнштейн усмехается, глядя в глаза одному из громил. — Куда девался старый добрый Харви? Куда девался добрый дядюшка Харви, который всегда прикроет? Чувак! Чува-ак! Все ли у нас ровно, чува-ак! Я тебе скажу, что у нас неровно. Я даже скажу, что у нас торчит. Это ты мне торчишь двадцать лет своей сраной карьеры. Это было долгое, долгое путешествие из полного дерьма в полное дерьмо, не правда ли, чувак? Вы, ребятки, не знали его молодым, а я знал. Он был такой смешной, он был как щенок с толстыми лапами. Но он любил снимать. Все, что он когда-либо любил. Я другой, мне надо кого-то взять за жопу время от времени, ну, вы понимаете. Иначе день прожит зря. Вы понимаете, я вижу. А он любил только снимать. Но давно уже не любит, да, Квентин? Давно уже не любит… Он теперь работает на Обаму, на Клинтона. Все проебал. Как можно было все проебать.

— Кто бы говорил, чувак.

— Да, кто бы говорил. Но у меня хотя бы были жопы. Настоящие, мягкие, горячие жопки. В любой, бля, последовательности. А у тебя ничего нет и не было, кроме сраного кино, и надо же, какой сюрприз, сраное кино оказалось сраное говно. Но я тебе благодарен, Квентин, я тебе благодарен, если бы не ты, я бы не ухватил за жопу сам знаешь кого. Ну, может, конечно, ухватил бы, но пришлось бы повозиться, а я такой ленивый, мне даже дрочить самому иногда лень. Ты не хочешь мне подрочить, Квентин?

Харви, пыхтя, начинает расстёгивать штаны.

Красный как рак Тарантино выхватывает из-за спины кольт с перламутровой ручкой:

— Я тебе сейчас подрочу, сука, я тебе так подрочу!

Парень в сером вскакивает и пятится. Громилы напрягаются.

— И что ты сделаешь, долбаный ты клоун? — с ленивой насмешкой интересуется Харви. — Это ж тебе не кино, блядь. Спрячь-ка свой вибратор и уебывай к невесте, пока я не начал свои мемуары. Сраный Иуда. Сраный мешок цитат.

На последних словах Харви гремит гром.

— Квентин, — предупредительно говорит один из бодигардов, блондин с крысиным хвостиком.

Квентин стоит с револьвером в руке, но револьвер бессильно болтается. Он озирается по сторонам. Видит за окном что-то, что отвлекает его внимание.

— Кстати о твоей невесте, — кхекает Харви, — вот уж кто умел мне дрочить, так это она. И каждый раз спрашивала: а это точно поможет?! Ха-ха-хха!

Квентин поворачивается и трижды стреляет в упор, в белые цветы на черной рубашке.

— Суууукааа! — парень в сером выхватывает пистолет. Громилы выхватывают узи. Гремят выстрелы. Одного из громил выбрасывает из беседки. Сидящий у стенки Тарантино кашляет кровью в кулак. Напротив, в кресле, сидит мертвый как Диллинджер Харви Вайнштейн. Его открытые блестящие навыкате глаза насмешливо смотрят на Тарантино.

В дверях стоит похожий на Фассбендера папарацци, с мокрыми плечами и мокрым лицом. Переводит взгляд с одного тела на другое. Затем на разбитый фотоаппарат.

— Ну и дерьмо, — говорит он будто в прострации, — просто куча дерьма.