Черная нить горизонта

7

Две недели минуло с окончания Ристаний в Честь Нобилиссима и Клариссима Экбольма Первого, а столица не могла успокоиться. Дома, в гостях, за столом в фускарии[76], очевидцы пересказывали на сотый раз события, свидетелями, которых им посчастливилось стать. Их подробные до мелочей рассказы обрастали дополнительными и немыслимыми подробностями. Правда приправлялась изысканными фантазиями, терпкими выдумками, завораживающими сплетнями и вздорной брехней. И никого это не смущало. Все так оно и было! И подтвердить сказанное возьмется каждый. Ибо каждый лично знаком с теми о ком собственно велась речь, и повторялось на сто рядов. Тайгон благоговел перед героями Ристаний. Мужчины гордились бойцами, как гордятся собственными сыновьями, братьями или земляками. Женщины томно вздыхали, лелея мечты, заиметь таких любовников и покровителей. Имена достойных передавались из уст в уста с трепетностью молитвы. Милош ди Барр, молодой фрайх, красавец и повеса, удивил выездкой и мастерством в конной схватке. Васил ди Хуст, сын знаменитого героя Пушты, тана Хуста, вышел на поединок со львом и задавил зверюгу голыми руками. Робер ро Уг с легкостью уличного танцора фехтовал против троих противников и кого? скутариев императора! Одолел, не получив ни царапинки. Брин ди Бекри, сын глориоза Бекри, явил миру умение командовать отрядом и пример личного мужества, за что получил лавровый венок из рук Нобиллисима. Экбольм лично пригласил его на торжества в Барбитон. В городе даже шутили, доведись сейчас собираться селенцию, пост друнгария достался бы ему. Кто упомянут, те лучшие. Им и кус побольше. Но и остальных участников не обделили. Кого землями жаловали, кого деньгами. Титулов раздали, что горох просыпали. С щедрой руки императора, спафарии[77] становились фрайхами, даже если имели в имуществе одни драные штаны на всю родову. Штаны — мелочи, разживешься. Главное меч! Кира Борота возвели в севасты, за вовремя пододвинутый стульчик под экбольмовскую задницу. Вестарха Модуса облагодетельствовали за остроумные комментарии состязаний. А народ? Не забыл Нобиллисим и свой горячо любимый народ. Публично, на потеху, повелел топить в расплавленном свинце фальшивомонетчиков, оскоплять насильников, травить преступников псами. Некрофила в клетке по улицам возили. Будто живых давалок мало, на мертвечину полез! Снизошел Венценосец, оплатил двадцать лучших мимариев и горожане неделю бесплатно пользовали городских шлюх. Очереди выстраивались больше чем в голод за хлебом. Даже мабунам позволил не прятаться. Бесстыжие задотерпевцы предлагали себя со ступеней храмов и базилик, в переходах рынков и базарчиков, в арках гимнасиев и у порогов бань. Нахваливали свои прелести громче, чем сальдамарий[78] сладости. И на их «сладости» находился спрос и не малый. «Император и Дрофы» переплюнул Порнокапилий[79]. Сказывают те, кого в былые времена по худородству и на порог не пустили в заведение, в дни Ристаний открыто покупали благосклонность благородных бэну и бьянок, а потом дивились. Благородные не хуже простые обитательниц мимариев, знали с какой стороны мужика за хер держать. Такое утворяли! За счет казны сирым и голодным бесплатно раздавали пропитание. Тессеры сыпались бессчетно. Врут ли? некоторые нищие умудрились столь их насобирать, дома себе купили и завели лавчонки. В фускариях первую чарку бесплатно, на постоялых дворах первый день проживания в полцены. Ворье в ту неделю присмирело и притихло. Равдухам прямой приказ, на месте казнить уличенных. Думали шутка, но после того как фатрию Рамура, аж двенадцать человек! развесили на фонарях у ратуши, поверили. А сколько съедено за пору Празднеств?! Уж, кажется, в брюхо и маковое зернышко не пропихнешь, а как увидишь дармовое угощение и нет тебе запрета − ешь и ешь. Что за семерых?! За семижды семерых ели! Некоторые от обжорства и сгинули. А выпито! На Стародворцовую выкатывали бочки, крышки выбивали, черпаки вешали − пей-заливай глаза. И пили! До беспамятства, до позора. Добрые люди уподоблялись свиньям в грязи и мусоре валялись. Скромные девы вели себя как распоследние шлюхи, позволяли с собой блуд чинить, кому приспичило. Дети и те запрета не ведали! Иные горше последних пьяниц напивались. С пьянство с того Кузнечная слобода выгорела. Не дождь, так пол столицы в пепел и прах обратилось бы.

Еда да питье — телу услада, о душе тоже подумали. В городе, что блох на тифозном трупе: жонглеров, акробатов, циркачей, актеров, мимов. Сутолока, гам, представления. Такое покажут, последний бесстыдник краской зальется. Уж на что инквизиция стоглаза и сторука и то за всем не уследила. И месяца не прошло как лавку и печатню закрыли, где стишки Аретино тискали. Да что стишки? Словеса витиеватые! К каждому стишку иллюстрация срамная! Книгу сожгли, печатника в Шароне засадили, а накось, опять книженция непотребная по рукам ходит, народ смущает. С другой стороны уж коли праздник, то праздник. Ничего не возбранено! Иначе никак!

В затянувшемся столичном кавардаке, такое событие как свадьба Натана ди Сарази и Кайрин ди Смет привлекла внимание не многих. Свадьба обычное дело. Захотел рейнх ярмо на шее таскать, пусть таскает.

Обряд, как и предписано попами, начался с посещения семи церквей: Св. Арды, Св. Ангелы, Св. Таисы, Св. Лючины, Св. Яники, Св. Альбии и Св. Бритты. Нифи[80] в платье из живого шелка затмила всех. Что солнышко ясное в процессии сияла. Платье скроено и пошито хитро. На правом плечике драпировка. Через прозрачную ткань видна татуировка дубового листочка. Знак Дарения Кайракана. В чистоте безгреховной перед волхвами предстала. А если сейчас дать ей дыханием свечу зажечь[81]? А? Где девство было, лохмотья?

Второй день, день совместных молений новому дому, семейному очагу. После молений раздача милостыней, жертвование немощным, подаяние презренным, выплаты долгов неимущих. К закату ближе, на повечерие, совместное омовение в купели. Дань глубокой старине. Муж и жена в свадебных нарядах входят в воду святого источника. Омытым одной водой им жить долго и счастливо. Вечером молодых поздравляют родственники и друзья. Ночь в бдении и молениях Создателю. О ниспослании благополучия, о милости, о защите от невзгод и бед.

Третий день молодые вдвоем совершают прогулку. Все благочестиво, торжественно и спокойно. Без ору, пьяного буйства, нескромного веселья. Не тешиться молодые собираються — жизнь вдвоем жить.

Четвертый, последний, день Кайракана…

…Утро началось с выезда на охоту. Сам выезд ознаменовался часовым перекусом. Охотно и вволю выпили и закусили. После чего Кайрин и Натан в сопровождении близких, родни и челяди отправились в Шайский лес. Охота, конечно, не в пример минувшим временам. Ни тебе бешенного гона через чащу, ни рева труб, ни травли зверья, ни традиционного забоя дикого вепря. Пуст лес. Всю живность повывели. Да и редок от вырубок. Не лес — рощица. Помотались по пустым околкам, в рога погудели, в высокое небо из луков постреляли, в семи ручьях воду взбаламутили, на семи лугах травушку истоптали.

Собрались на Хиговой поляне. Прозвание поляны от именитого тана. Он в одного на вепря хаживал, а добыв зверя, на этой самой поляне свежевал и жарил. На этой же поляне наследники уставшие ждать, когда крепкий старик помрет, освежевали самого Хига. Оттуда и наречение.

Белая в черных пятнах овца, привязанная к кольям за задние ноги, дергалась в попытках высвободиться. Испуганное животное блеяло и смотрело на людей умоляюще — отпустите! Люди, кто с куском, кто с чарой, лишь плотоядно улыбались. Волки — не люди!

− Ну, дочерь наша, покажи удаль! — ржал Лоуэлл, протягивая Кайрин отточенный фальшион. Тан походил на бычий пузырь наполненный водой. От смеха огромное пузо его тряслось и подпрыгивало.

Кайрин взяла оружие и решительно шагнула в круг, к овце. Её решительность позабавила гостей. Смотрите какая! Не чета Натану. Молодому не до смеха. На нем, поверх одежд, женский передник.

− Давай, отмахни ей башку! — поторопили Бусс, дальний родственник Фиалы ди Сарази. И судя по их частым переглядыванию не только.

«Тебе бы отмахнуть,» − зло поглядела на крикуна Кайрин. Имей она выбор, так бы и поступила.

Фрайха приблизилась к привязанному животному. Сложного, в общем, ничего нет. Убить животное, снеся ему голову. Ударить разрешается один раз. Промахнешься или не справишься, беда не велика, кто другой сделает. Но сколько наслушаешься о криворукости, ничего не умении и беспомощности!

Кайрин широко, по-мужски, расставила ноги, примеряясь к удару.

− Не рано ли нифи раздвинулась? — хохотали зрители.

Кайрин стиснула зубы. А что она могла поделать? Обряд Кайракана… Веселье… веселье… веселье…

Животное, почуяв неладное, шарахнулась. Веревки хоть и ограничивали свободу перемещения, но шанс увернуться предоставляли.

− Раз! Два! Три! — вели счет зрители. Чем громче орали, тем сильнее рвалась и металась жертва. — Четыре! Пять! Шесть!…

Счет до девяти. Удар следовало нанести не позднее. Иначе освистают, обидно прокомментируют не расторопность. Смысл действа показать, и в отсутствие мужа, сможет вести хозяйство, а в случае чего, управиться с недругом. Раньше, еще полвека назад, для этой цели выкупали у правосудия осужденных на смерть и нифи рубили голову преступникам, а не овцам.

− Семь!

Кайрин подобралась. Вот-вот-вот-вот!..

− Восемь!

Овца дернулась, натягивая веревки, и на секунду замерла. Фрайха диагонально рубанула фальшионом. В Храме Смета учили и не такому.

Мелькнуло оружие, хрястнула кость, и голова овцы отлетела прочь. Тело далеко плюнуло кровью.

− О! — завопили зрители, восхищенные ударом.

− Браво девочка! — орал Лоуэлл, приплясывая от восхищения.

Толстяк, в порыве радости, стащил с руки браслет с аквамаринами. Сунул подарок Кайрин, облапил, звонко чмокнул в щеку. Затем повернулся к Натану.

− А ты чего стоишь? Готовь угощение, стряпуха.

Зрители переключились на жениха. Дошла очередь потешатся над ним. Рейнху следовало приготовить похлебку из требухи: сердца, печени, почек, легких. Но для начала он должен собрать кровь, снять шкуру и выпотрошить животное. По сути Кайрин сделал самую легкую работу.

Отведав Натанового варева и обсмеяв неумелого повара, отправились в Рощу Кайракана. По пути завернули в Лезенские конюшни смотреть садку лошадей. Одуренные страстью жеребцы, скакали вокруг кобыл, ржали, пощипывали и покусывали их за бока. Кобылы широко расставляли ноги, задирали остриженные хвосты.

− Помню, я вот так же свою старуху за бок укусил, она меня дураком обозвала, − рассказывал Лоуэлл, наблюдая за лошадями. — Сказала не тянуть время своими глупостями. — Тан расхохотался и показал пальцем на молоденькую кобылу. − Мерцание у нее было не хуже, чем у той гнедой! Я после десяти верховых схваток в мечи и в ус не дул, а тут, и ноженьки держать отказались, так вымотала!

От конюшен проехались до Эшафотной площади. Как жгли ведьму смотреть не стали, воняет паленым. А вот на казни любовников поприсутствовали. Пойманных нарушителей супружеской верности, обнажили, связали лыком и скинули в яму заполненную ветками терновника. Быстро засыпали землей и набили кольев. Часто набили. Вряд ли несчастные успели задохнуться.

От площади проследовали в Рощу. Веселья немного поубавили. Святое место все-таки!

В Роще, Кайрин и Натан, совместно, посадили молодой дубок. Под корень вылили кровь убиенной овцы, к стволу привязали кусок от веревки, которая животное удерживала.

На этом выездная и священная часть закончилась. Предстояло Пирование!

Новый дом Кайрин ди Смет сиял огнями. Крыша уставлена светильниками с цветным стеклом, от того огни разноцветны и необычны. Раньше такого не было и потому вокруг дома полно зевак. Не попировать, так поглазеть. Сам дом беломраморен и просторен. Играет музыка, подъезжают доаспэ[82] и ландо и пропадают в гостеприимном зеве ворот.

В огромной зале, освещенной тысячью свечей, отраженных в зеркальном поле и позолоте деревянного декора, Кайрин и Натан принимали поздравления и подарки. Гости по мере пребывания, а пребывали они, чуть ли не ежеминутно, подходили к молодым, заученно улыбались, говорили традиционные и напыщенные напутствия. Сопровождавшие гостей слуги тащили в отдельную комнату огромные свертки, коробки, иногда изящные коробочки с ювелирными украшениями, дарственные свитки. Молодой серьезен, подтянут, одет в белое с голубым, цвета рода. Нифи в изумительном платье струящегося золота. Свет, отраженный складками, сполохами стекает по подолу. Те, кто смотрят на молодую пару, завидуют. Мужчины − Натану, этакую богатую и красивую отхватил. Женщин, волнует вещи более важные. Сколько же она отвалила за шелк?

Бэну Фиала ди Сарази внимательно следит за порядком. Особенно почетного гостя проталкивает вперед.

− Катепан Гес ди Гампар, дальний родственник Натана по отцовской линии.

Гампар похож на раздувшийся бурдюк, в который влили больше, чем он мог вместить. Еле двигается, задыхается от каждого шага. На лице блестит пот, стекает по щеке и собирается каплями на подбородке. Маленькие кривенькие ножки с трудом держат грузное тело.

− Желаю тебе заиметь такое же брюхо к следующему панемосу[83]. Всего-то девять месяцев, − шутит Гампар. В отличие от Лоуэлла, он не столь сердечен и искренен.

− Эрли Сал ди Мегина, − представляет Фиала очередную гостью и косится на нифи. Повернись плечиком!

Кайрин послушно поворачивается. Эрли рассматривает сквозь тонкую ткань татуировку дубовой веточки. Кажется, сейчас гостья откроет рот и брякнет какую-нибудь глупость или гадость.

− Никогда бы не подумала…, − ограничивается бэну Сал двусмысленной недоговоренностью.

Кайрин недобро поглядывает на патэру[84]. Еще один камешек в копилку размолвки. Мать Натана противилась переезду молодых из-под её крова.

− На первых порах вам понадобится помощь, − вразумляла их Фиала. — За слугами присмотреть, хозяйство вести. Подсказать, посоветовать.

На что получила весьма неприятный ответ.

− Ну что вы бэну, зачем же друг друга стеснять.

Бэну Фиала рассердилась. Молодая дрянь, прозрачно намекнула, нет! чуть ли не в лицо ей высказала − она в курсе, её личной жизни! И то что некий молодой фрайх посещает её и остается до утра, для нее вовсе никакой ни секрет!

Натану ближе жить в новом доме. Придирки и поучения матери ему обрыдли, а над женой он власть. Факт, что дом принадлежит Кайрин, его нисколько не смущал. В данный момент рейнх прибывал в легком томление и ожидании. Ему до ужаса надоела свадебная возня. В мыслях он находился в супружеской спальне, на огромной кровати под прозрачным шелковым пологом.

В отличие от присутствующих Кайрин одолевали отнюдь не праздничные мысли. За последние полмесяца она получила больше неприятных известий, и произошло больше неприятных событий, чем за весь предыдущий год. Началось с того что её перестал принимать Бриньяр. Ссылаясь на занятость, а потом на болезнь. Эк-просопу Аммельрой никакого интереса к сотрудничеству не выказывал. Фактически Кайрин выпихнули из круга иллюстриса. Дело поправимое, но для этого патриарх должен её принять. Вслед за этим пришло известие − пропал Костас. Авва Винс отправил его в обитель братьев Харма. По дороге, у разлома Нау, паломники подверглись нападению хассадов. С той поры о птохе ни слуху, ни духу. Следующая дурная весть попала к ней окольными путями, через третьи руки. Катепан Дуфус изловил до единого беглых каторжников. Если беглецам присудят виселицу, Гроу откроет рот. Его доставит в столицу. К иерею. Тот начнет задавать вопросы. Много вопросов. И Гроу охотно ответит о Матуше, посылке и заказчике. О ней. Не может не ответить. Еще не кому не удавалось отмолчаться, попав в Серные Бани. Их явно заинтересует предмет, завернутый в илитон и опечатанный императорской печатью. Предмет вокруг, которого столько скрытой суеты и смертей.

Кайрин машинально раскланялась с очередной родней патэры.

Неприятного вида плоская особа, очень резким, птичьим голосом произнесла свою порцию поздравлений.

− Милочка будьте собранней, − зашипела бэну Фиала.

− Я устала, − попробовала отговориться Кайрин. Может, перестанет к ней лезть.

− Золотко, вам еще не скоро придется сегодня отдохнуть, − заверили её патэра.

Кайрин сдержалась. Старая ведьма думает, это ей сойдет. Не зря в Венчи существовал обычай. Когда противоречия невестки и свекрови достигали апогея, обеих загоняли в темный чулан, вооружив вениками. Разбирайтесь, не отравляя жизнь остальным.

Картинка схватки вызвала улыбку и досталась она старенькому седенькому сморчку.

Кроме крупных неприятностей остались ряд мелких, но тоже Кайрин тревожащих. Ночные Рыбы теперь неохотно брались исполнять её поручения, даже когда она платила вдвое. Расточительство, но что делать? Что делать если, деньги на счету в банке Тубора заканчивались, а хазалнак не спешил назначить ей новую встречу. К ней закралось подозрение, получив клиди, о ней тут же забыли. К тому же её тревожил слух, что император вынул из коронационной короны камни-рахш и приказал сделать перстень и брошь. Она не знала ни одной фамилии в столицы, владевшей камнем. Хазалнак имел перстень с рахшем. Неужели он человек императора? Или сам Экбольм? Если так, то столь тщательно и долго подготовленное отмщение (не зря Смет требует быстрых действий!) ничто иное, как обман. Обман, цель которого получить клиди, а с ним и доступ к Сокровищнице Девяти Родов! До её мести никому нет дела, кроме нее самой!

− Натан, подай Кайрин вина, она очень бледна, − попросила Фиала сына.

От нее самой Кайрин не дождаться и простой воды в деревянном черпаке, что держат для бродяг и нищих…

«Что же делать? — размышляла Кайрин. − Препоручить Дагфари?»…

− Рейнх Фруасар, − представили очередного родственника.

Рейнх смазлив на личико и невысок. Склоняется в почтительном поклоне.

− Натан я завидую тебе, − говорит рейнх. — У тебя красивая жена.

По глазам видно чему он завидует. Его взгляд прополз по Кайрин сверху вниз. Показалось, её ощупали, грязно и бесцеремонно.

«Сколько же их у нее?» — возмутилась Кайрин, теряя терпение. Поток поздравляющих уменьшился, но не иссяк. Она не призналась себе, что немного завидует Натану. Столько родни! А у нее?

…После злополучной битвы при Кузах, Винза ди Хенеке в замок привез слуга. К жене и дочери. Молодая Этери отчаялась увидеть мужа живым. Со всей страстностью любящего сердца, она выхаживала его и молилась о счастье. В чем больше всего нуждаешься, тебе будет отказано. Первая истина усвоенная Кайрин. Сколько её тогда было? Четыре или чуть больше. С этого возраста она помнила отца. Помнила, он её не любил. Винз ди Хенеке грезил о мести. Сам он уже не мог держать меч или подняться в седло, но сын! сын мог совершить мщение. Должен был! Но у него подрастала дочь. Малышка Кэйра, так записано её имя в церковной книге. Милое создание, бойкое и непоседливое, любознательное и пытливое любили все − от строго капитана стражи до последней кухарки. Все кроме отца. Винз ди Хенеке не признавал её. Винз ди Хенеке исходил тихой ненавистью и рано или поздно ненависть прорвалась бы наружу. Когда чувство окончательно пересилило его разум, мать отдала Кэйру в Храм Смета-Ткача. Там она обрела новое имя Кайрин. Можно ли оправдать решение матери? Наверное. Поэты говорят, миром правит любовь. Ради своей любви, Этери пожертвовала дочерью. Надеялась показать мужу, что его плоть и кровь оправдает его чаянья? Семь лет обучения и одно единственное желание, покинуть Храм. Единственное. Ибо желать иного она не умела. Не научилась. Однажды, в самые лютые зимние морозы за ней приехали отвезти к отцу. Он вспомнил о существовании дочери?! Воспитанницу Великого Смета разобрал смех. Ей было очень смешно. Представился семейный праздник Очага. Игрушки, елка, подарки. Смех обошелся Кайрин в двадцать плетей. Метресс Айла лично нанесла удары, отсчитав их. Кайрин стойко перенесла наказание…

− Севаст Грур ди Талли, − представляют очередного гостя.

Слуги севаста втащили огромный сундук. Даритель таков, что без труда в него поместиться. Мелок.

…Родовой замок… Высокие стены и торчащий над округой высоченный донжон. На шпиле стяг с Зеленым львом. Знамя рода матери. То, что последний из Хенеке доживает век в Бастуре, знали только несколько людей. И так, она возвращалась. Представляла, как войдет в свою комнату с витражным окном. На витраже монах гуляете по лугу, и ведет за собой за руку ребенка. Кто это мальчик или девочка не определить. Кайрин всегда представляла себя рядом с монахом. Её ведут на прогулку по желтым цветам, зеленой траве к голубому ручью.

Но даже этому не суждено было сбыться. Кайрин доставили в богом забытое захолустье. Запущенное подворье, сильно воняло плохо вычищенным хлевом и прогорклым жиром. Отец лежал в постели. Рядом с ним возилась служанка. Она все время поправляла то одеяло, то подушку, то подбивала бока перины. В комнате темно и холодно. Печь едва топилась. Войдя в дом, Кайрин не сразу узнала отца. Вернее не узнала вовсе. Только когда её подвели к кровати и лежащий заговорил, она вздрогнула. Это был его голос. Голос Винза ди Хенеке. Последнего мужского представителя великого рода.

− Сядь, − произнес отец, среднее между просьбой и приказанием.

Кайрин села. Не на лавку, а на край постели. Она до сих пор не смогла понять, почему села именно на постель. Что её толкнуло?

Винз подождал пока все выйдут, вцепился ей в руку жесткими болючими пальцами и заговорил так тихо, что она еле его слышала. Тот, кто хотел бы подслушать, не расслышал бы ни слова.

− Я продал замок, чтобы у тебя были деньги. Поедешь в империю. Тебя отвезет человек. Он научит тебя, как поступить…. Поможет…. Долг Хенеке на тебе. Я передаю его. Ты рассчитаешься за род, − он помолчал, очевидно, ожидая вопросов или протестов, а может просто отдыхал. — И еще, − и больно сжал ей руку.

Кайрин, как не было её неприятно, наклонилась.

−…Бекри… Клиди… Аргам ро Фай…

Его речь походила на горячечный бред. Каждое слово которого, он довершал сильным нажатием. Синяки потом сходили неделю.

− Клянись… памятью матери… клянись…, − потребовал от нее отец.

Подло! Подло! Подло! Требовать такую клятву с нее, подло! Но она поклялась. Её мать любила Винза ди Хенеке. Этого достаточно для клятвы.

Отец ослабел и впал в забытье. Снова захлопотала служанка. В комнату вошел человек, принесший с собой стужу зимы. Но и теперь, много лет спустя, Кайрин убеждена, будь в избе жарко натоплено, то с его появлением помещение, выстыло бы через мгновение. Человек-холод забрал её с собой…

Воспоминания не улучшили настроения.

…Очередь тянется дальше. Голос Фиалы ровен и строг. Кайрин почти никого не запомнила…

В просторном нижнем зале столы составлены буквой С. Посередине не замкнутого круга маленький столик. На золотом блюде лежит приготовленная овца. Приготовлена без изысков. Прожарена на углях. Желаешь отведать — плати! По оплате и кусок. В фускарии она в треть солида целиком, а здесь и тысячи не хватит за десятую часть! Чем не повод козырнуть щедростью и достатком? Но это после. Пока гости наедятся, напьются, наговорятся, отпляшут сто потов. Начиная старинным пентазалисом[85] и заканчивая новомодным монтаньяром[86].

Слуги надрываются под тяжестью огромных блюд, подставляют гостям угощения. Телятина на вертеле, начиненная грибами свинина, рагу из зайчатины, голуби фаршированные утиными языками, свиные кишки, паштет из печени и желудков гуся, цыплячья печень под перепелиными желтками с имбирем.

Мельтешат акробаты и жонглеры, срывая легкие деньги. Актеры разыграли коротенькую сценку. Старый севаст женился на молоденькой бьянке, невинном цветке проведшей молодость взаперти, под надзором тетушек. В брачную ночь избранница севаста припадает супругу несколько уроков, как он должен исполнять супружеский долг. Актеры становились на руки, делали стойки и поддержки, кувыркались валетом, засовывая голову между ног партнера. При этом шумно охали, ахали и кряхтели. Зрители веселилась.

− Натан запоминай, − орал порядком нагрузившийся Лоуэлл.

Добавили огня в кровь, танцовщицы-цыганки, исполнившие гавази[87]. Бесстыжее раскачивание бедрами, то плавное то быстрое. Мелькание обнаженных ног в разрезах узких санди[88]. Кружение, поднимающее цветастые подолы до пояса. Ритм металлических сагатов[89], так похожий на стук сердца. Зрители замерли, любуясь возбуждающим зрелищем.

Выскочив из-за стола, неугомонный толстяк Лоуэлл, заорал музыкантам.

− Карагуну, давай!

Набралось три десятка желающих отплясывать. Мужчины и женщины взялись за руки, и танец всколыхнул воздух слаженными движениями. Их поддержали хлопками, криками, свистом, топотом. Казалось даже свечи и те качаются в такт танца.

Потом танцевали Круг в Круге. В малом кругу ходили бэну и бьянки, среди них двое мужчин. В большом кругу наоборот, мужчины и в их рядах две бэну преклонного возраста. Круги вращались в противоположные стороны. Музыка внезапно замолкала и, оказавшись лицом к лицу, танцоры обменивались поцелуями.

− Не буду я целовать тебя толстобрюхий! — отказал Лоуэлл Гампару, держась за бока от смеха.

− А ты целуй, − тянул тот слюнявые губищи.

Народ хохотал, хлопал в ладоши и требовал танца дальше. Фиала тоже поучаствовала. В последнем туре ей достался Бусс. Их обмен поцелуями не олицетворял невинность. Многоопытная бэну, раскраснелась.

Охладив немного пыл при помощи танца и ведерного кубка кьяретто, Лоуэлл вспомнил о Натане и Кайрин.

− Сусту! — приказал он музыкантам и еще разок хлебнул, поманил молодых на заявленный танец.

Кайрин только однажды видела как его танцуют кайракане. Танец живой, подвижный, романтический и слегка фривольный. Легкое тисканье Натану простила, так же как и его дурацкий чмок.

− Сладко…, − простонал он.

Затем пришла очередь популярной в столице сальтареллы. Каждый хотел показать себя танцором и потому из-за стола вышли практически все. Пришлось танцевать и Кайрин. При смене кавалера она сошлась с Фруасаром.

− Жаль ваша невинность достанется не мне, − промурлыкал он, обнимая её за талию.

Кайрин растерялась от столь бесстыжего заявления. Ей казалось торжество проходит само по себе и большинство из присутствующих уже и не помнят, по какому случаю собрались. Когда в пару к ней опять попал Фруасар, она услышала следующее предложение.

− Но я не прочь довольствоваться оставшимся.

− Всю милостыню я уже раздала, − мило отшила ухажера Кайрин.

Рейнх натянуто расхохотался, вызвав любопытные взгляды.

Когда Кайрин вернулась на место, Натан спросил.

− Чем ты развеселила охотника за юбками?

− Отказом от предложения принять его вторым после вас, − сказала Кайрин правду.

− Так я и думал, − хихикнул Натан.

После танцев, позволив гостям пропустить по стаканчику, Фиала на правах патэры вышла предлагать баранину.

Она как заправская торговка, во весь голос расхваливала товар.

− Нежнейшая мясо, хрустящая корочка, изумительный вкус…

Гости подходили, отсчитывали золото, получали кусок. Когда Лоуэлл сунул недостаточно денег, Фиала возмутилась.

− За такую сумму только макнуть хлеб в вытопившийся жир.

− А это в придачу! − Лоуэлл облапил Фиалу и страстно поцеловал в губы, после чего утянул с разноса целую ногу.

Все посмеялись шустрости толстобрюхого!

Фиана могла собой гордиться. Барыш превзошел ожидания.

Опять танцы… стол… танцы… стол… игрища…

Натана и Кайрин заставили кусать перченую лепешку. Чье слово в доме будет закон. Кайрин довольствовалась крохотным кусочком. Самолюбия не потешишь, а вот гостей повеселишь. Натан хапнул так, что подавился. Подали вина запить. Заглотил застрявший кусок, что пеликан рыбину.

«Хорошо бы сразу вдовой,» − подумала Кайрин. Снисходительности к выходке Фруасара она Натану не простила.

Устроили состязание на самую тонкую талию. Выходили все желающие. В ряды молоденьких бьянок и бэну в годах, затесался Лоуэлл.

− Нигде не сказано, что мужчине запрещено участвовать, − похлопывал он себя по выдающемуся требуху.

Победила молоденькая Айлис. По сравнению с её талией, остальные просто разожравшиеся толстухи.

Затем подошел черед бросать туфель нифи. Тот, кому он достанется, вскоре свяжет себя узами брака и будет жить счастливо и долго.

Кайрин встала спиной к собравшимся и кинула не оглядываясь. Гости взревели от восторга. Проявив завидную ловкость, туфель поймала бэну Карматта. Если учесть её восьмидесяти пятилетие, третье вдовство, трудно загадывать для удачливой старухи долгое супружеское счастье.

− Продай мне! — орал Лоуэлл. Разохотившийся толстяк успевал повсюду. Не пропускал ни одного танца, не отказался ни от одного игрища. Ему же принадлежал и самый короткий тост. Сказал он его на каком-то экзотическом диалекте, который поняли не все. Те кто понял, поделились с невеждами. Немало свеч погасло от взрыва хохота. Кайрин поняла только середину и концовку. Этого было достаточно покраснеть. В середу — спереду, в пятницу − в задницу![90]

Веселье могло продолжаться бесконечно, но в ход (так некстати!) вмешался волхв. Он все время провел за отдельным столиком, неслышим и невидим.

− Пора! — коротко прервал он очередное состязание.

Гости зашумели, засуетились, разошлись, образуя живой коридор из зала к лестнице, с лестницы на площадку второго этажа, от площадки до двери спальни. Кайрин и Натан рука об руку сделали первые шаги. Те, мимо кого они шествовали, касались их одежды. На счастье.

− Вы забыли…, − пронзительно-насмешливо прозвучал выкрик Фруасара.

Он вышел вперед и поставил на пути пары лавку.

− А как же ретроуса[91]? — рейнх выложил на лавку перстень с золотым львом, держащим в зубах огромный алмаз.

Большинство одобрительно загалдело, поддерживая требование, меньшинство убеждало соблюдать приличия.

Ретроуса — право выкупа подвязки нифи, которую она должна при всех отдать просителю. Или же кто-то должен внести дар, чаще сам жених, превосходящий ценность предложенного. По сути, это измененное право первой ночи, когда жених в присутствии свидетелей выкупал первенство на брачном ложе. Но времена меняются и меняются нравы…

Натан смутился. Ему нечем ответить на такой дар. Алмаз велик и стоит баснословных денег. Фиала сделала вид, что не замечает её взгляда. Веселье Лоуэлла моментально испарилось.

Кайрин остро почувствовала одиночество. Даже не одиночество — пустоту! В такой-то день!? Не зря Бриньяр предупреждал её, сентекния[92] — грех. За грехи тебе…. Вспомнив патриарха, она заволновалась. Заголиться при всем честном народе?! Истинной перед еретиками? Узнав об этом, Бриньяр откажется от нее окончательно. Он простил ей брак с кайраканином! Но такой выходки, пусть даже обусловленной традицией, ни за что! Тот, кто приклоняется перед чужими богами, предает своего — Создателя! Предательства, а именно так истолкует патриарх её сговорчивость, не простит!

− Требую! — настаивал Фруасар, поглядывая на Кайрин.

Кайрин невольно коснулась, спрятанной в пояс гибкой спицы. Может в этом выход? Если все рушиться, то пусть рушиться разом?! Ей больше не хотелось ни децимийский земель, ни имени Сарази, ни титула рани. Ничего! Будто разом выпила все свои желания. Остались лишь месть и клятва.

Человек протиснулся сквозь столпившихся. Кайрин даже не уследила, откуда он появился. Но голос узнала сразу. Птох!

− Можно мне?

Мир притих в ожидании действа.

Костас вытащил из-за пояса маленький кожаный мешочек. Подцепил пальцем тонкую серебряную цепочку. Цепочка вытянулась и мешочек соскользнул. Почти в невесомости повисла алая капля камня.

− Рахш! — выдохнули те, кто наблюдали за встречей.

Камень крупный, с фалангу большого пальца.

Костас положил камень рядом с алмазом. Рядом? Выражаясь языком ювелиров Венчи, когда есть рахш, больше в мире ничего нет!

− Я не опоздал, хамбаджи[93], − обратился Костас к остолбеневшей нифи.

− Ты вовремя, − с облегчением проронила Кайрин, убирая руку от скрытого оружия. Она действительна была рада видеть птоха. Никто не представлял как рада!

− И это все? — актерствовал он или в действительности возмущен, гостям не понятно. Понятно ей.

Кайрин присела в низком поклоне.

− Я прошу твоего благословления, дадар[94].

Он протянул руку. Кайрин взяла его ладонь и коснулась своего лба. Дастбуси, обычай Венчи, требовал целования, но кто тут знает обычаи далекой страны.

− Мое благословление над тобой, − произнес Костас.

Кайрин встала.

− Мой брат, амад[95] Костас, − представила она его.

Но что имя? Что родство? Рахш! Рахш!

− Пора, − напомнил волхв.

Девушка не опасаясь никого, показала слуге условный знак «стригущие ножницы». Слуга бросил пост и убежал разыскивать Керуша.

На пороге спальни Фиала ди Сарази вручила Кайрин белоснежную простынь. В её глазах нескрываемое превосходство. Волхв подал Натану обсидиановый нож.