Черноводье

Глава 33

Раскорчевка, раскорчевка, сколько ты покалечила спецпереселенцев, сколько укоротила жизней… знает один Бог да глухая Нарымская тайга, с ее бескрайними васюганскими болотами. И все-таки подневольный труд людей приносил ощутимые результаты. Тайга нехотя отступала, оставляя после себя открытые пространства с дымящимися кострами. Дым низко стелился над землей; бригадники кашляли, отхаркивая черную мокроту.

Шла к концу вторая неделя, как жители шестого поселка начали корчевать гарь на Нюрольке. Лаврентий Жамов разбил свою немногочисленную бригаду на звенья по четыре человека. Одним звеном руководил сам; другими – Иван, Николай Зеверов и Степан Ивашов. По соседству, на другой стороне горельника, работали жители седьмого поселка.

Бригадники, захваченные неистовой работой звена бригадира, невольно поддавались тому ритму, который задавал Жамов.

Он остервенело набрасывался на подрост, заполонивший все пространство между серыми стволами-сухостоями, свечками поднимавшимися над мелколесьем. Вырубленный молодняк оголял землю, на которой в беспорядке лежал валежник. Топоры то сочно вязли в живой древесине подроста, то звонко гремели, отскакивая от закостеневшей плоти валявшегося на земле колодника.

Лаврентий подошел к высокой сухостоине, которая была когда-то огромной елью. Она и сейчас стояла, крепко держась подгнившими корнями за дерновину. Он постучал обухом топора по высохшему стволу дерева. Звонкий стук покатился вокруг, запинаясь о колодник. Лаврентий задрал голову, разглядывая засохшего на корню гиганта.

– Да-а! – только и смог сказать мужик. – Откуда ты взялась такая; вымахала, словно на опаре! – Он окликнул молодого парня, Мишку Христораднова, волочившего к костру охапку сучьев: – Мишка, принеси веревку!

Парень забросил сучья в костер. Зеленые листья, мгновенно свернувшиеся от нестерпимого жара, затрещали и, подхваченные раскаленным воздухом, закружились черными снежинками над бесцветным пламенем.

– Ну и жара! – проговорил Мишка, вытирая пот рукавом рубахи. Он оглянулся на оклик бригадира: – Щас принесу, дядя Лаврентий!

Набрав веревку кольцами на руку, Лаврентий метнул ее вверх по стволу. Импровизированный аркан, раскручиваясь, взлетел вверх, и, перекинувшись где-то на середине ствола через сухой сучок, конец его упал на землю.

– Ну чо, попробуем?! – Бригадир взялся за веревку. Разобравшись по два человека на каждом конце веревки, разом потянули. Дерево стояло не шелохнувшись.

– Такую дуру вчетвером не свалить! – пропыхтел Мишка.

– Твоя правда, – согласился Лаврентий и окликнул бригадников, зовя их на помощь.

У дерева собралась вся бригада. Николай Зеверов похлопал ладонью по корявому стволу:

– Где ты ее откопал, такую красавицу, бригадир?

– Че ты ее гладишь, ровно бабу, за веревку берись! – ухмыльнулся Степан.

Толкаясь между собой и галдя, бригадники ухватились за оба конца веревки.

– Погоди, погоди! – осадил помощников Лаврентий. – Вразнобой не возьмем. Тут разом надо по команде! – И протяжно нараспев скомандовал: – Ра-аз, два – взяли!.. – Люди натянули веревку, чувствуя жесткое сопротивление дерева. – Еще взяли-и! – продолжал командовать Лаврентий.

Макушка дерева слегка качнулась. Глядя на вершину дерева, в такт покачиванию бригадир командовал:

– Еще взяли, еще ра-аз.

Сухостоина, раскачиваясь, все сильнее клонилась к земле. Наконец, не выдержав человеческого напора, она стала медленно падать; затрещали корни, вздымая пласты земли.

Люди разбежались в стороны. Сухостоина, набирая скорость, клонилась все сильнее и сильнее; наконец тяжело ударилась о землю, оголяя корявое хитросплетение корней. Усталые бригадники расселись вдоль ствола. Иван Кужелев с улыбкой проговорил:

– Как воробьи на жердочке!

– Хорошая жердочка! – Степан похлопал ладонью по стволу сухостоины.

– Сожжем, – заверил Степан. – Чего-чего, а на это у нас ума хватит. Сколько мы их пожгли!..

Лаврентий медленно набирал на руку веревку, внимательно осматривая раскорчеванную деляну, и задумчиво проговорил:

– Овес сеять надо; еще маленько протянем и упустим время. Завтра – мое звено и Степана; начнем пахать! А вы, – он кивнул головой в сторону Ивана и Николая, – будете корчевать дальше. К осени надо подготовить клин под озимую рожь! – Лаврентий отбросил веревку в сторону и так же задумчиво продолжал говорить: – Хоть круть-верть, хоть верть-круть, а жить надо! Без хлеба – не проживем!

– Какой хлеб, дядя Лаврентий! – безнадежно махнув рукой, зло проговорил Зеверов: – Еще и полей нет, а план уже спущают. По хлебопоставкам весь загребут!

– Поди, и нам маленько достанется!.. – как-то неуверенно проговорил Жамов.

– Жди, достанется! – зло фыркнул Иван. – Мы же – не уставные!

Лаврентий посмотрел на зятя:

– Ладно, мужики, достанется – не достанется, а работать все одно надо!

Вторую половину дня бригада очищала раскорчеванную деляну. Перетаскивали в общую кучу остатки непрогоревших костров. Дым, треск сучьев, снопы искр, вздымавшиеся высоко в небо…

Мишка Христораднов суетился около поверженного гиганта, подтыкая под ствол и наваливая сверху мелкий сушняк. Кончив работу, он поджег сушняк. Потрескивая и постреливая в небо искрами, разгорался еще один костер. Мишка постоял немного и, убедившись, что костер не потухнет, довольно проворчал:

– Никуда не денешься, до завтрева сгоришь!

– Эй, поджигатель, вали сюда! – позвал Мишку Иван Кужелев. – Иди помоги мне! – Он вбил вагу под пенек и надавил, но тот цепко держался корнями за землю, и пятка ваги беспомощно тонула в мягкой земле. Иван вытер со лба пот и попросил Мишку: – Подсунь под вагу че-нибудь; больно цепко в земле сидит, зараза!

Парень подобрал подходящий обломок сухостоины, подсунул его под вагу и придержал его ногой, чтобы он не выскользнул из-под ваги. Иван снова надавил на стежок. Пенек не выдержал и, разрывая землю, нехотя полез вверх, оголяя коричневые, точно смолевые веревки, корни.

– Вот это другой коленкор! – проговорил довольный Иван.

– Смотри, Иван, ровно паук на тонких ножках! – Мишка показал на приподнятый пенек, который держался на тонких корнях: – Правда, похоже!

– Ну ты, паря, даешь! – улыбнулся Иван. – Паук… ишь че выдумал! – Он взял топор. – Щас я ему лапы обрублю!

Поздно вечером, когда солнце уже зацепилось за вершины деревьев, бригада кончила очищать раскорчеванную деляну. Лаврентий Жамов со своим напарником выдернули последний корень из земли:

– На сегодня хватит, мужики! – устало проговорил Жамов.

Он с довольным видом оглядел деляну. – Ровно стадо свиней тут побывало!

– Да, уж наковыряли! – усмехнулся Иван, отбрасывая в сторону вагу.

Измученные работой бригадники по одному, вразнобой потянулись на стан.

Мария Глушакова крутилась около костра. При виде подходивших работников она подняла голову от ведра, в котором булькала все та же затируха, и виновато сказала:

– Скоро готова будет; маленько задержалась, за колбой ходила!

– Не казнись шибко. Передохнуть немного надо! – проговорил Николай. – На бригадире креста нет, совсем загнал на работе!

Лаврентий, не останавливаясь, прошел мимо стана и направился по тропке в сторону ручья.

– Ты куда? Щас ужинать будем! – окликнула бригадира Мария.

– Скоро приду, только коня проведаю! – отозвался Лаврентий.

– Че его проведывать! Пасется на ручье… а я корми вас порознь! – недовольно проворчала кухарка.

Лаврентий стоял около спутанной лошади. Мерин поднял голову, посмотрел на человека и снова ее опустил, продолжая щипать зеленую траву.

– Че, пережил зиму, говоришь! Дожили, паря, до зелени… Ешь давай, ешь! Вишь, пузо-то набил, ровно барабан! – Лаврентий похлопал лошадь по тугому животу. – Пахать будем, паря, завтра, пахать!..

Даже сама мысль о предстоящей пахоте всколыхнула душу Лаврентия. Он стоял рядом с лошадью, машинально поглаживал ее по холке, а мыслями был далеко, далеко в своем родном селе Лисий Мыс. Мысли цеплялись одна за другую, затягивали мужика, словно в речной омут.

Первый выезд на полевые работы всегда для крестьянина был праздником. И готовился к нему начиная с зимы: возил навоз на поля, подлаживал бороны, плуг, ремонтировал упряжь. Почаще подсыпал овес лошадям, которые ходили у него в плуге. Чем ближе подступало заветное время, тем нетерпеливее становился крестьянин. На дню по несколько раз проверял давно проверенный и отлаженный инвентарь. Наконец наступал последний день перед выездом на пахоту.

К вечеру по всей деревне дымились бани. Топилась с обеда и жамовская баня. Деловитый Васятка подтаскивал березовые дрова, следил за каменкой. Отец поучал малолетнего сына:

– Баню топить, Васятка, – мужская работа. Потому как плохо топленная баня – все одно, что недобродившее пиво: только горечь одна во рту. Завтра праздник – первая борозда в поле. Святое это дело, Васятка. И браться за эту работу – надобно быть чистому.

Вот и мылась вся деревня в банях, готовились мужики к предстоящей пахоте. Был в бане и Лаврентий… Набирал из кадки полный ковш воды и, посматривая на сына, командовал:

– А ну, паря, вались на пол! – Васятка распластывался на полу, ожидая первую волну жара. Лаврентий плескал воду на раскаленные камни. С шипением и треском жгучий пар разлетался во все стороны. У Лаврентия от жара перехватывало дыхание; немного обвыкнув, он лез на полок. Натягивал рукавицы-голицы и заранее приготовленным березовым веником, распаренным в шайке с горячей водой, начинал легонько обмахивать тело. Горячий воздух острыми иглами впивался в грудь, в живот, в плечи, вызывая нестерпимый зуд. Светлая, еще не успевшая загореть после зимы кожа, пузырилась прозрачными каплями пота. Лаврентий все энергичнее махал веником, слегка касаясь тела. Мужик покряхтывал в сладкой истоме, веник все ожесточеннее отплясывал по распаренному телу.

– Васятка! – молил отец сына. – Поддай еще!

Мальчишка, привстав на колени, набирал в ковш воду и плескал на камни. А сам снова плюхался на пол, боясь приподнять голову.

– Ох, ах! – стонал на полке Лаврентий, нещадно хлеща себя веником. Наконец и он не вытерпел, сполз с полка. Набрал полную шайку колодезной холодной воды и опрокинул ее на себя. Все тело парильщика мгновенно покрылось багровыми пятнами. Мальчишка взвизгивал от холодных водяных брызг.

– Привыкай! – добродушно басил Лаврентий, посматривая на сына. – Иначе какой с тебя сибиряк!

– Ну да, сибиряк! – И Васятка выбегал в предбанник. Следом выходил и Лаврентий. Он садился на лавку, брал со стола глиняную крынку с квасом и жадно пил. Передохнув, снова собирался в парную.

– Тятя, я не пойду! – заканючил мальчишка.

– Посиди, подожди меня; я схожу – маленько до нутра не достало! – улыбнулся Лаврентий. – А потом мы с тобой всласть помоемся, чтоб, значит, чистому за святую работу взяться.

– Тять, я завтра поведу Рыжанку за повод, первую борозду проложить!

Лаврентий приостановился около открытой двери в парную:

– Нет, Васятка, еще с годик потерпи; подрастешь маленько – и поведешь. Пока мы с Настей управимся, а ты вместе с грачами червей для рыбалки собирай! Еще успеешь наработаться, сынок!..

…Наконец, наступало долгожданное утро. Кони, запряженные в плуг, стояли на краю поля. Взявшись за чапиги плуга, Лаврентий врезал его в податливую землю. Потом, повернувшись на восток, истово троекратно крестился, глядя на низко висевшее солнце. Настя и Васятка тоже крестились, глядя на отца.

Грачи, рассевшись по краю ближнего березового околка, поднимали неистовый гам, словно торопили пахаря:

– Чего тянешь, мужик?! Уже давно пора пахать!

– Пора, пора! – вполголоса проговорил Лаврентий, очнувшись от дум. Он уже осознанно потрепал лошадь по холке. – Ну че, брат, завтра пахать начнем. А? – Мерин поднял голову, перестав хрумкать свежую траву, и скосил выпуклый черный глаз на человека. Потом, тяжко вздохнув, словно соглашаясь с собеседником, старый мерин опустил голову, снова принимаясь за свежую зелень.

Когда Лаврентий пришел на стан, бригада уже отужинала. Одни бригадники разошлись по балаганам, другие, которые помоложе, еще сидели около костра. Стряпуха недовольно проворчала:

– Ну вот, где-то прошлялся, и затируха уже простыла!

– Давай холодную, – виновато проговорил Лаврентий. – Не ворчи, Мария! Я вот свою деревню вспомнил, поле свое, баню… ну и задержался маленько!

Мария подала бригадиру чашку с похлебкой, потом выпрямилась и задумчиво, с улыбкой проговорила:

– Правду говоришь, Лаврентий, перед пахотой вся деревня бани топила!

– Банька бы щас не помешала! – зевнул Иван Кужелев. – Пойду спать, можить, во сне приснится! – Иван поднялся с валежины, за ним потянулись остальные бригадники.

Лаврентий хлебал похлебку, прикусывая пучком колбы.

– Колба-то уже отходит. Ишь, жесткая какая!

– Отходит, – подтвердила Мария. – Она уже цвет набрала. – И глубокомысленно закончила: – Все проходит, Лаврентий!

Вот так и наша жисть пройдет здесь, в тайге. Никто и не вспомнит… Да и кому мы нужны, кулацкая сволочь!

– Ну, ну! – недовольно пробасил Лаврентий. – Ты баба молодая, тебе еще рожать надо, а ты заумирала. Не рано ли…

– Рожать?! – неожиданно фыркнула Мария. – Уж не от Сухова ли… Тому только подолом махни, враз прибежит!

– Пошто от Сухова; че, мужиков нет?!

Мария глянула на собеседника и тихо проговорила:

– Нащет мужиков, Лаврентий, не знаю, а кобели, можить, и найдутся. Имя че – не рожать, а сам знаешь… – грустно улыбнулась стряпуха.

– Все одно, Мария, – жисть не остановить, а хлебное поле и малые дети – это пуповина нашей жисти! – проговорил убежденно бригадир. Он оставил пустую чашку и, чувствуя неловкость за начатый разговор, торопливо закончил: – Разговор у нас пошел, кажись, не в ту сторону! Пошли спать, Мария! Завтра опять на работу!

– Иди ложись! Я приберусь маленько и тоже пойду отдыхать, а то весь день толкешься около костра на ногах!

Лежа в балагане, Лаврентий еще долго слышал, как Мария гремела посудой, перемывая чашки и ведра. Он так и уснул под негромкую возню кухарки около костра.

Лаврентий проснулся с восходом солнца. Лежа с открытыми глазами, он слушал скудное пение таежных птиц. Где-то далеко в глубине леса кричала сойка. Ее назойливый крик, надоедливый и скрипучий, неприятно резал уши.

«Наверняка провожает непрошеного гостя, забредшего в ее владения, – косолапого хозяина или лося!»– подумал Лаврентий. Где-то, также в отдалении, вдруг закуковала кукушка. Лаврентий улыбнулся и совсем как в детстве загадал: «Кукушка, кукушка, сколько лет нам тут жить?» А вещунья все куковала и куковала… Слушая птицу, Лаврентий все улыбался, и странно, что непрекращающееся кукование птицы успокаивало мужика, вносило какую-то не совсем осознанную определенность. Согнав улыбку с лица, он тихо пробормотал:

– Хоть и хреново, лишь бы с места больше не дергали…

Рядом с балаганом тихонько посвистывала синица.

– Да-а, тайга, мать ее за ногу! – пробормотал с сожалением Жамов. – Ни тебе жаворонков, ни драчливых воробьев! – Продолжая бубнить под нос, он на четвереньках выполз из балагана.

Только что поднявшееся над вершинами деревьев солнце ярко освещало тайгу. Вплотную подступившая тайга, прикрытая легким туманом, окружала сонный стан. С раскорчеванной деляны наносило горьковатым запахом дыма. Было торжественно и тихо. Невольно поддаваясь настроению, которое навеяло ему это раннее утро, он посмотрел на голубое небо, затянутое сизой дымкой, без единого облачка, и, довольный, пробурчал:

– Ишь ты, сама природа, кажись, радуется предстоящей пахоте! – Боясь потревожить лишним шумом стан, он осторожно подошел к волокуше, на которой так и лежал легкий однотонный плуг с бороной и лошадиная упряжь.

Лаврентий взял узду и пошел на ручей, где паслась лошадь. Закинув узду на плечо, он медленно шел по натоптанной тропинке. Вдруг из-под ног у него с шумом взлетела пара рябчиков. Лаврентий вздрогнул от треска крыльев и остановился, провожая взглядом разлетевшихся птиц. Растерянно улыбнувшись, он с легким раздражением проворчал:

– Вот шельмецы, испугали как!

Самец, взлетев, тут же уселся на нижние сучья соседней елки и, наклонив головку, рассматривал неожиданного гостя. От возбуждения хохолок на его головке то приподнимался, то опускался. Непуганые птицы невольно подняли настроение.

– Прости, паря, что потревожил! – добродушно проговорил мужик. – Понимаешь, за лошадью надо идти. Пахота у нас седни… – с шутливой серьезностью продолжал объяснять Лаврентий.

Вспорхнув, рябчик скрылся за ближайшими деревьями.

– Ишь ты, улетел, – все с той же улыбкой тихо говорил Лаврентий. – Тоже – дела какие-то! Ну лети, лети, и мне надо идти!

Выйдя к ручью, он поискал глазами лошадь. Мерин стоял недалеко от него, уткнувшись головой в тальниковый куст. Помахивая уздой, Лаврентий подошел к лошади. Потрепав ее по холке, он накинул узду на конскую голову и, склонившись, снял путы с передних ног. Расправив поводья, он уселся верхом на мерина. Дернув повод, он понужнул его, приговаривая:

– Поехали, паря! Погулял маленько, теперь работать надо!

Стан жил обычной жизнью. Около костра крутилась Мария, готовя завтрак. Бригадники – кто поправлял разбитую обувь, кто сушил портянки, а кто просто сидел у костра, ожидая завтрака.

Позавтракав, бригада стала собираться на работу. Лаврентий охомутал мерина и привязал к гужам веревочные постромки одноконного плуга. Растянувшись в жиденькую цепочку, бригадники двинулись на деляну. Позади всех, уже по набитой тропе, тащил плуг старый мерин. Лаврентий чертыхался, освобождая постоянно цеплявшийся лемех плуга за узловатые корни.

– Да-а, паря, попотеем мы с тобой! – ворчливо обращался к мерину, освобождая зацепившийся плуг за куст калины. Отцепив плуг, он сорвал веточку калины с бутончиками соцветий, растер их между пальцами и понюхал горьковатый свежий запах.

«Торопиться надо, скоро калина зацветет. Уходят сроки…» – подумал Лаврентий и отбросил веточку в сторону.

Звенья бригадников разошлись по своим местам, корчевать дальше деляну. На краю раскорчевки осталось звено Лаврентия и Степана. Лаврентий, взявшись за чапиги, приподнял плуг и врезал лемех в таежную дерновину. Затем мужик повернулся на восток, в сторону солнца, поднявшегося невысоко над лесом, и истово троекратно перекрестился. Глядя на бригадира, перекрестились и стоящие рядом бригадники. Только Мишка Христораднов толкался около лошади, расправлял жиденькую гриву и оглаживал бока мерина, собирая в горсть клочья старой, еще до конца не вылинявшей шерсти.

– А ты чего ждешь?! – строго прикрикнул Лаврентий на парнишку. – Перекрести лоб, нехристь!

Мишка торопливо перекрестился.

Лаврентий внимательно осмотрел деляну, прикидывая, как лучше расположить пахотный загон.

– Мишка! – окликнул он бригадника. – Возьми под уздцы лошадь и шпарь на черемуховый куст! – Лаврентий показал рукой, где на краю поляны стоял куст уже отцветшей черемухи. – Видишь?

– Вижу! – отозвался Мишка, беря мерина за повод.

– Ну, с Богом! – дрогнувшим голосом проговорил бригадир. Конь дернулся, и с легким треском лемех плуга врезался в таежную дерновину.

Мучения начались на первых метрах целика. Нож плуга тонкие корни еще разрезал, на толстых же безнадежно застревал. Умная крестьянская лошадь оглядывалась, словно хотела сказать:

«Не могу, хозяин, сил не хватает!» Лаврентий выдергивал плуг из земли и отбрасывал его в сторону. Степан, вооружившись топором, разрубал пружинящий корень. Пахота снова начиналась до следующего препятствия. Пласт земли, поднятый отвалом плуга, стоял дыбом, не переворачиваясь; цепко держался на дерновине или ложился назад в борозду. Бригадники, кто руками, кто стежками, переворачивали пласт, притаптывали его ногами. Медленно, с трудом, но тянулась за пахарем первая черная полоска потревоженной таежной целины. Еще не прошли и половины пути с первой бороздой, а вконец измученный мерин, поводя мокрыми от пота боками, остановился, отказываясь идти дальше. Парень орал на лошадь, дергал ее за повод, но мерин только покорно вытягивал шею и продолжал стоять на месте.

– Хватит, Мишка, понужать его! Бесполезно… – Лаврентий выпустил чапиги плуга. – Передохнем маленько.

– У-у, скотина! – не сдержался Мишка, замахиваясь на лошадь.

Лаврентий присел на землю рядом с плугом, посмотрел на пропаханную борозду, взял комочек свежей земли из борозды, помял его пальцами:

– Да-а! – неопределенно проговорил он, нюхая сырую землю. – Земелька-то, супротив нашей… – и, не договорив, отбросил в сторону темно-серый комочек земли. Передохнув, Лаврентий поднялся и подошел к лошади.

– Че, старик, устал? – Он погладил лошадь по запотевшему боку. – Мы тоже устали… Придется тебе помочь! – Лаврентий повернулся к напарнику и попросил: – Мишка, принеси веревку.

Христораднов принес веревку.

Лаврентий с сожалением посмотрел на длинную веревку, уложенную в бухточку, отрезал от нее два конца и со вздохом проговорил:

– Прямо жалко резать!.. – Затем подвязал их к постромкам плуга.

– Че, дядя Лаврентий, – впрягаться? – спросил Степан.

– Впрягаться! – кивнул головой бригадир.

Степан со своим звеном разобрали веревки.

– Но-о, залетные! – И Мишка потянул лошадь за повод.

…И снова затрещала, разрываемая отвалом плуга, таежная дерновина.

– Осподи, сколько корней! Ни конца им нет ни краю… – с придыханием бубнил Степан, мочаля топором очередное пружинящее препятствие.

Пришел конец и первой борозде. Мерин уткнулся головой в пегий, уже почти отцветший куст черемухи. Лаврентий выдернул плуг из земли и положил его набок. Тут же свалились мокрые от пота бригадники.

Степан лежал на спине, наблюдая, как по голубому небу едва заметно, не торопясь, плыли белые облака. Отогнав от уха надоедливого комара, он повернул голову к бригадиру и неожиданно спросил:

– Слышь, Лаврентий, какого хрена мы так чертомелим? Ведь никто даже и спасибо не скажет. Мы тут одни; Сухова нет, Талинин далеко… Заработали на пайку хлеба – и хватит!

– Хрен ее знает! – ответил Лаврентий и устало улыбнулся: – Навроде как по привычке!

– Хороша привычка, мать ее за ногу! – буркнул Степан.

Лаврентий посмотрел на напарника и медленно, подбирая слова, заговорил:

– А может, Степан, и знаю! Да и ты знаешь… Всем наплевать на нас, спецпереселенцев; только нам на себя плевать не с руки!

Ты думаешь, я за ради Сухова али Талинина стараюсь?! Нет, брат… за ради себя, моей Таньки, даст Бог, моих внуков! Они думают, загнали нас за болото, и все… Вре-е-шь!.. – Голос у Лаврентия крепчал. Усталые мужики напряженно слушали бригадира. А Лаврентий продолжал говорить: – Я тут как-то по весне с моей дочкой, Танькой, говорил и вам скажу… – Он помолчал немного и снова, но уже тише, заговорил: – Жисть крестьянская навроде колеса, которое по набитой колее катится. Выбей его из колеи, вот и нет привычной жисти… А жисть-то, она простая!.. Это поле, на котором рожь растет, это дом, где сопливые ребятишки бегают, это скотина во дворе, покосы… Вот за ради этого и рвем пуп. Я думаю, мужики, будет у нас своя колея. Не выбить им нас из колеи, нет – не выбить! – Лаврентий замолчал и смущенно улыбнулся в свою кудлатую, все еще черную бороду.

Степан, все так же следя за тающими в небе облачками, задумчиво проговорил:

– Можить, твоя правда! Помереть завсегда легче!..

– Раз моя правда, – сказал Лаврентий, поднимаясь с земли, – пошли, мужики, работать!

…К обеду прогнали вторую борозду, окольцевав загон.

На стане усталые люди молча хлебали затируху, прикусывая жестковатой, уже переросшей колбой. Иван Кужелев отставил пустую чашку и улегся на землю. Рядом с ним растянулся на земле Степан Ивашов и с наслаждением вытянул ноги.

– Так бы лежал, не двигаясь, всю жизнь! – прикрыл глаза Степан.

– Не улежишь, комар заест! – ухмыльнулся Иван и припечатал ко лбу зловредную тварь.

– Это точно! – Ивашов открыл глаза.

– Я смотрю, проложили первую борозду! – проговорил Иван, ожесточенно растирая на лбу комара.

– Проложили, в рот ей ноги! – внезапно озлился Степан и снова закрыл глаза.

– Первая борозда, она всегда самая трудная! – заметил Жамов. – Мне отец рассказывал, как они с дедом поднимали нарезанную им землю. В целике корней почти не было, но зато дерновина степная – жесткая, как проволока. Тоже помучились, но ведь разделали! А? Какая земля там сейчас – не земля, а пух! – Голос у Лаврентия дрогнул, и он угрожающе закончил: – Ниче, мужики, и тут разделаем!

– Разде-елаем! – съязвил Николай Зеверов. – Ты нащет деда говорил, я и подумал. Наши прадеды в России землю пахали, деды в Сибирь пришли целик поднимать, нас за болото, в тайгу загнали, тоже целик поднимаем… Можить, и наших детей тоже погонят куда-нибудь. Дак скоко нам еще этого целика поднимать?

Мария, собирая грязную посуду в ведро, зло проговорила:

– Правильно думаешь, Николай! Особливо с нашей властью, обязательно куда-нибудь сошлют. Россия-то – она вон какая! Места в ней много…

– Ну спасибо, успокоила! – усмехнулся Николай.

Мария посмотрела на парня и грустно закончила:

– Че – успокоила! Сам не видишь: всю жизнь только отстраиваемся и отстроиться все не можем! – И женщина раздраженно загремела грязной посудой.

После обеда с пахотой стало немного легче. Умный крестьянский конь сам шел по борозде. Пласт земли, отваленный плугом, ложился ровнее, но все равно приходилось его приминать. И корни… корни, словно паучья сеть, густо переплели таежную дерновину. Впрягшись вместе с лошадью в плуг, люди настойчиво поднимали таежный целик.

В конце четвертого дня деляна была распахана. Лаврентий выдернул плуг из последней борозды и медленно распрямился, растирая руками онемевшую поясницу. Он оглядел повлажневшим взглядом распаханный участок, перекрестился и умиротворенным голосом проговорил:

– Слава те господи! Кажись, маленько зацепились!

У распаханного загона собралась вся бригада. Захваченные торжественным моментом, некоторые бригадники крестились, другие с радостью смотрели на распаханное поле, отливающее в лучах вечернего солнца лаково-черным цветом.

Лаврентий тихо, с каким-то затаенным торжеством, проговорил:

– Ну что, мужики, и мы дожили до радости! Завтра овес сеять начнем. Припоздали немного, но ничего… Овес, даст Бог, – вырастет!

Словно подтверждая его слова, где-то в стороне над тайгой глухо пророкотал первый гром. Лаврентий поднял глаза. На горизонте, куда медленно садилось побагровевшее солнце, клубились черные тучи. Он удовлетворенно улыбнулся:

– Однако, сам Бог помогает нам, мужики! – Лаврентий оглядел повеселевшими глазами бригадников и озорно подмигнул самому молодому – Христораднову: – Не зря, Мишка, старики говаривали: «На дороге грязь, так овес будет князь!»

Николай Зеверов поддержал шутливый разговор бригадира, дружески хлопнул по плечу молодого парня:

– Не забывай, Мишка, и другу пословицу: «Кто мелко заборонит, у того и рожь мелка!»

– Ладно вам, че пристали! – Мишка недовольно передернул плечами.

…А ночью разразилась гроза. Лаврентий лежал в балагане с открытыми глазами, слушая шум предгрозового порывистого ветра, разгулявшегося по вершинам деревьев. Постепенно ветер затихал, и, когда, казалось, гроза прошла стороной, в наступившей тишине ослепительно вспыхнула молния и резкий раскат грома, разметавший в клочья ночную тишину, ударил над головой. По берестяному скату балагана застучали редкие дождевые капли. Капли барабанили по скату все чаще и чаще, пока не слились в сплошной непрерывный шум. Лаврентий так и уснул под шум дождя и затихающие вдалеке от стана глухие раскаты грома.

Проснулся Лаврентий рано. Стан еще спал. Он осторожно выполз из балагана. Поднявшись на ноги, Лаврентий огляделся.

На утреннем солнце нежилась тайга. С еще не успевших обсохнуть листьев кустарника свисали крупные дождевые капли. Сорвавшись с кончика листа, они, сверкнув на солнце алмазной блесткой, бесшумно исчезали в таежной подстилке. Помутневший небосвод, от непрерывно горевших костров, сверкал голубой краской. Воздух был необыкновенно чист и свеж, и совсем не чувствовалось запаха гари, которую прибило ночной грозой.

«Костер надо развести, помочь Марии. Ишь, как промокло все!» – подумал Лаврентий, поглядев на расхлестанное ночным дождем кострище. Он подошел к березе и отодрал на растопку кусок бересты. Через некоторое время, подчиняясь опытным рукам таежника, потрескивая, медленно разгорался костер. Проснулся и стан.

Жамов стоял на краю вспаханной деляны. Плечо ему приятно оттягивала сума с овсом. Почерневшая от влаги, пашня слабо курилась в лучах утреннего солнца. В оцепеневшем воздухе с противоположного конца деляны отчетливо доносились звуки, где остальная бригада продолжала корчевать гарь. Мишка возился с бороной; чтобы утяжелить ее, он прикрутил сверху веревкой увесистый сутунок. Запряженный в борону мерин безучастно дремал, опустив голову и лениво обмахиваясь хвостом. Лаврентий поудобнее передвинул суму, висевшую на плече, и набрал полную горсть золотистого овса. Обернувшись вполоборота, посмотрел на напарника, который, укрепив сутунок на бороне, теперь привязывал к ней жердь для прикатки семян. Лаврентий одобрительно хмыкнул, глядя на ловкие и быстрые приготовления напарника.

– Ну чо, Мишка, начнем?!

Парень поднял голову:

– Давай, дядя Лаврентий, начинай; за тобой и я тронусь!

Лаврентий шагнул на край пашни, приговаривая:

– Эхма, Бог дает, Бог и наказывает! Все, Мишка, в руке Божьей, да и в нашей тоже!.. – хитро подмигнул сеяльщик и, свободно взмахнув рукой, разжал ладонь. Золотистым веером рассыпались перед сеяльщиком семена овса, равномерно покрывая пашню. И пошел мужик по пахоте… устилая перед собой дорогу из золотистого семени. И блуждала по лицу мужика умиротворенная улыбка… Ничего вокруг себя не замечал Лаврентий.

Бригадники, увидев на пашне Лаврентия, бросили на время корчевать, любуясь равномерными движениями сеяльщика.

– Да… не кажному дано!.. – задумчиво проговорил Степан Ивашов. – У нас тятя, пока не было сеялки, только сам и сеял, никому не доверял – ни мне, ни братанам. Жито взойдет, ровно шкурка на стриженой ярке, – ни проплешины, ни огреха.

– Вот и сеял бы так, – с ехидцей заметил Николай Зеверов. – Купили сеялку на свою голову, теперь корчуй лес!

– У вас дак по-другому?

Николай почесал рыжую голову и улыбнулся:

– То-то и оно, паря, у нас тоже так!

– Вот и корчуй лес! – буркнул в ответ Степан.

Вечером на стане работников ждала новость. Из поселка прибежал младший брат Степана, Пашка, и сообщил:

– Дядя Лаврентий, завтра в поселок бригаде велено прийти. Землемер приехал, усадьбы будет отводить!