Что тебя ожидает после смерти

XVII. «DIES IRAE, DIES ILLA (День гнева, день тот)»

Библия изобилует текстами, описывающими Суд: это — всегда картины, иногда — фрески, иногда грандиозные, всегда удивительной суггестивной силы. Бог, говоривший людям голосом людей, Он говорит к ним языком людей. И Иисус Христос нас предупреждает, что сама цель Его Воплощения состоит в том, чтобы «разжечь огонь», и «что Он хочет?…» Ничего кроме как это: «чтобы он возгорелся!» (Лк 12:49)… Спаситель не профессор догматического богословия, но искупитель; Его поучения не предназначены для того, чтобы напичкать нас абстрактными понятиями и информацией о мире невидимом, но чтобы ввести нас в некоторые состояния души. Но, таким, какие мы сейчас есть, любая катехеза по поводу Суда может пробудить в нас волнения — нас "стимулировать", как говорит св. Павел — лишь представленная в символической, апокалиптической форме. Следовательно речь не идет о том, чтобы принимать в буквальном смысле слова эти метафорические аналогии, цепляться к малейшей из их деталей, но выявить в них вдохновляющие принципы, сверхъестественные реальности, которые Христос и его апостолы желали нам внушить, следовательно знать, в какое состояние души, «онтологического понимания», Дух святой желал нас ввести.

Со времени Падения, человеческий мятеж состоял главным образом вот в чём (резюмированное Средневековьем в формулировке: Дьявол — первый из логиков): человек, не удовлетворенный тем, что считает за ничто и недействительным божественный закон, ставит его под вопрос, противопоставляет ему собственную "мудрость", воссоздает следуя своим собственным видам и притязаниям мир и жизнь, противопоставляет творение творению, короче: лжёт. Поэтому Иисус, обращаясь к мятежным людям, говорит им без обиняков, что они — «дети Дьявола, отца лжи», и что они «исполняют план их отца», закон Снизу, который «бог века сего» (2 Кор 4:4) противопоставляет провиденциальному декрету о творении. Всё таким образом перевёрнуто вверх дном, начиная с Эдема. Род с заблудившимся сердцем не прекращает «искушать Бога», придираться к Нему, настолько, что Он испытывает к нему «отвращение» (Псалом 94). Когда Истина предстаёт перед этим родом, это чадо Сатаны «не понимает речи её, потому что он не может даже услышать её», так как "глубины", который он несёт в себе и которые он почитает за своего "отца", это — "ложь". Достаточно сказать ему истину, чтобы он не поверил (Ин 8.43–45). Устав от сопротивления и несмотря на его отвращение, Бог видит себя вынужденным к "рассуждению" (Исаия 1:18). Суд следовательно должен будет, прежде всего, раздавить, распылить ложь под неумолимым излучением Истины. Он должен, по мнению первого Папы, «расставить всё по своим местам» (Деян 3:21). Атмосферу нездоровую, влажную и тяжелую, смутную и гнилую, которая нависает над этим миром и его окутывает — так как наш мир «лежит целиком в демоне» (1 Ин 5:19) — этот духовный воздух, которым наши души дышат; смрадный и порочный — так как ложь маскирует двери и окна, выходящие на свободное пространство истины — Суд должен заменить на «времена прохлады» (Деян 3:20).

Из чего состоит любое суд? Какой элемент первый? Надо, вначале, "вынести" суд, затем "сотворить" его. Наконец поставить задачу надлежащим образом, очертить цель обсуждения, и главным образом вынести решение истинное, окончательное, неопровержимое. Смущающие, запутанные, плохо поставленные вопросы, двусмысленности, — объекты — после Падения — вольных и невольных недоразумений, надо их очистить, вывести их на свет и перспективу, которые им соответствуют. О чем идет речь? Существенная тема "рассуждения" должна быть (Исаия 1:18) до конца выяснена; свидетели будут выслушаны, их свидетельство будет подвергнуто испытанию, рассмотрено всех деталях как и в совокупности; дело является предметом обсуждений и обоснований, которые высвечивают его малейшие закоулки; наконец, высказан Приговор. Тогда уже нет больше никакого сомнения: все разъяснилось, все решено. Факты отныне имеют прозрачность самой логики; прежде чем судить кого‑то, судят о чём‑то. Интеллектуальный акт в полном смысле слова; акт у–знавания. Эти имена, которые в Эдеме невинный человек нарицал творениям, так что по примеру Творца он устанавливал космический порядок (Бытие 2:19–20), эти имена, секрет которых он со времени Ошибки потерял, так как он всё перевернул, всё смешал — онтологический Вавилон до социального Вавилона — эти имена, которые стали псевдонимами, масками, накладными носами — и секрет которых секты инициации напрасно искали под названием «потерянное слово»: то, что Люцифер у нас украл, только дураки могут надеяться, что его методы нам это вернут — эти имена, которые нам запрещено искать самим — «Не судите», говорит Христос; но Павел дополняет: «Только духовный человек способен судить» — эти имена, которые есть лишь мелкая монета Глагола, мы их услышим в Последний День (Откр 1:17; 3:12).

Любой суд осуществляет схему, намеченную выше. Но, если принцип — тот же, идёт ли речь о человеческом трибунале или о божественном Суде, было бы тщетно захотеть обнаружить в этом все детали, которые характеризуют тот. Бесполезно созывать свидетелей; никакой обвинительной ни защитительной речи. Евангелие нам говорит, что Христос возблистает как молния во всю ширину неба. В этом свете, вся человеческая История будет сразу же видима, явятся ее самые тайные закоулки и повороты: одним взглядом можно будет их обнять. "Плоды" уже не будут считаться для того, кто будет видеть все дерево, все его поприще, все становление, как бы собранное в плане одного и единственного измерения. Не будет необходимо больше, чтобы вынести суждение, привлекать внимание к тому или иному факту, подчеркивать такое или такое обстоятельство, доказывать, дискутировать, уравновешивать доводы, предлагать объяснения. Иисус сравнивает свою Парусию с молнией, которая, внезапно, ночью, «сверкает от одного края неба до другого» (Лк 17:24). Нет там ничего «дискурсивного» ни прогрессивного; молния не водит своим пучком света по пейзажу, от сцены к сцене, от детали к детали, но сразу открывает нам целое, от края до края, и все одновременно: детали и синтез. Вот, что касается Суда…

Пророчество, как уже известно, стирает эффект перспективы и помещает на том же плане — в плане причин, Гете сказал бы: Матерей — события, удаленные во времени; таким образом фотография в инфракрасных лучах показывает нам горные цепи, отделенные просторными далями, как образующие лишь одну цепь. Но именно тот же Дух, который «говорит через пророков» и определяет Суд. Мы понимаем, что движители, которым принадлежат слова и действия, являются в этом день столь же очевидными и несомненными, как сами эти слова и эти действия. Душа, вывернутая как перчатка, тогда являет свои самые внутренние тайны, как лицо. То, что смиренные Христиане, неведомые миру, привнесли в прогресс Церкви и мира, это будет знать всё творение. Их безвестное, анонимное и пренебрегавшееся делание мы увидим в подлинных связях с блестящими успехами завоевателей, стратегов, великих государственных людей, популярных духовных лиц. Случается, что кающиеся души беспокоятся знать, явятся ли прощенные, отпущенные грехи после реального покаяния и помилования, в день Суда. Христос Сам отвечает: «Нет ничего сокровенного, что не открылось бы; ничего тайного, что не стало бы известным» (Лк 12:2). И св. Павел: «Не судите ничего прежде времени, пока не придёт Господь; Он осветит скрытое во мраке, и обнаружит сердечные намерения» (1 Кор 4:5). Всё, следовательно, будет явлено открыто: как добро, так и зло. Но кающиеся души будут радоваться этому откровению, согласие на которое станет настоящей публичной исповедью. Она не может, действительно, причинить им какой‑то ущерб, вызвать у них какой‑то страх, тревогу или сомнение. Она, напротив, доводит до конца их покаяние; она их пронизывает и насыщает их окончательным и высочайшим раскаянием; это — сама печать, вершина их "очищения". Так же как больной гриппом организм в некотором роде выпотевает свою болезнь, удаляет её через все свои поры, освобождается через высший кризис, таким же образом и люди перед их Судьёй. В выставлении всего их существа они находят то, что еще недоставало их раскаянию, чтобы полностью закончить его лечебное действие. Но то, что открывает Суд, это не только, Христианин, твой прежний стыд; это — также славу этой любви, которую тебе принёс Иисус, жертву, на которую Он пошёл для тебя, покаяние, которое тебя заставил обнаружить и возненавидеть твой грех, благодать, которая тебе позволила извлечь из этого славу для Бога и спасение для тебя самого: felix culpa (счастливая вина)! Грех, должным образом признанный, смиренно исповеданный грех, с силой оплаканный, все более и более оставленный, окажется нашим лучший адвокатом или тварным "Paraclet’ом (Ходатаем)", нашей самой мощной и наглядной защитой против Обвинителя, который не найдет больше ничего, в чем бы он смог «обвинить избранных Божиих» (Рим 8:33).

«Расставление всего по своим местам», о котором говорит св. Петр в 3–ьей главе Деяний, вначале потребует, чтобы были определены "места", восстановлены иерархии, окончательно классифицированы ценности. Это касается, более того, не абстракций, но принципов, и следовательно "воплощения" этих принципов. Именно в связях существ конкретных, индивидуальных, ответственных, с этими принципами находится их "истина".

То, что образует богоподобную реальность каждого творения, его "истину", это — верность, с которой оно выражает, проявляет, переводит и транспонирует на свой собственный онтологический уровень этот аспект божественной ипостасной Премудрости, Логоса — смысла, как говорил Соловьёв, и следовательно значение, ценность и досягаемость мира — это "имя ", которое оно носит (nomen‑numen[52], и следовательно nomen‑omen[53]), как предназначение. То, что у нее есть от бытия, от онтологической интенсивности, от извлечённого из ипотеки (залога) хаоса, не–бытия, из сырого псевдо–бытия — от вырванного из онтологического отказа и маразма, из «второй смерти», из смерти в квадрате — это — мера, в которой оно свидетельствует всем своим конкретным присутствием «верно и истинно» (Откр 3:14) о творческих видах на неё. Кто видит Иисуса, видит Отца. Кто видит нас, вас и меня, должен бы быть способен созерцать, ipso facto (тем самым), ту или иную "идею" Бога.

Но тогда Суд, так как он навсегда запечатывает связь — вечно задуманную и желаемую Богом, потенциальную в Его мысли в том, что касается свободных существ – тогда Суд, говорю я, так как он "актуализирует" эту связь между индивидами и принципами, которые они должны проявить здесь в этом мире, Суд есть намного больше чем изложение, даже абсолютно суггестивное и убедительное, истины. Он не оставляет вещи в том же состоянии. Бог, вновь берущий в Свои руки абсолютное выполнение Его всемогущества, теперь, когда время испытания закончено, действительно есть «всё во всём»; суд, который Он выносит о каждом творении, является также вердиктом, который Он объявляет по отношению к нему. Слово суд означает, отныне, оценку, имеющую ipso facto (тем самым) силу приговора. Бог рассматривает творение глобально, различает добро от зла, отделяет плевелы от хорошего зерна; и то, что Он видит, констатирует, устанавливает (в смысле "обнаруживать" после расследования), Он это устанавливает навсегда (в смысле "закреплять", "устанавливать"), и это ЕСТЬ. Любое божественное слово всегда является се́янием бытия, творческим: это — общее место библейского Откровения. С тех пор, после Суда, уже нет больше возможного возвращения к настоящему состояния смеси, неразличения, к этому полю, где плевелы и хорошее зерно, в этом мире, как и в каждом из нас самих, перепутанно смешаны. «Вечный суд» (Евр 6:2) — перераспределение всех ценностей, в них самих и "воплощенных", для «будущего века» — нам приносит следовательно, не только, что касается прошлого, удовлетворение задним числом, утоление ностальгии, которая у нас есть, с Илией и теми, кто высказываются за Yahweh, за честь Бога, но также, что касается будущего, приносит рассвет нового дня, который Библия называет Днём Господним, когда зло и добро, не только уже не борются, не сосуществуют для борьбы, но навсегда будут разделены, различены без тени всякого возможного сомнения, и образуют как бы два различных мира (см. Мф 13:30).

Против вынесенного приговора нет никакого обжалования по той простой причине, что истина проявится с такой очевидностью, что никому не придёт в голову поставить её под сомнение. Явится обратная сторона, изнанка, сокровенность мира; творение в целом будет вывернуто как перчатка: quidquid latet apparebit (всё тайное станет явным). Отверженные будут отвержены сами собой; искупленные ясно увидят, почему они таковы. Каждый будет нести в своём сознании (совести) свет Христа; каждый будет Судьёй; и Христос Сам, в полноте Своего Мистического Тела, будет Судьей… Но этот Судья, если Он знает все вещи, если Он видит причины и результаты, если Он проникает совершенно божественным всеведением самые сложные и самые деликатные связи, если Он их взвешивает на весах Своей совершенной "справедливости" — которая, в библейском смысле, есть чистота, святость, прямота, прямолинейность, непреклонная любовь к тому, что есть благо, неумолимое отвращение к тому, что есть зло — то мы должны увидеть в Нем, по той же самой природе, которую Он разделяет с нами: подлинно и вполне человеческой, типично представительной, искушенной, как и наша во «дни его плоти», и которая Его уполномочивает стать, «потому что Он во всём подобен Его братьям… Первосвященником милостивым и верным» (Евр 2:17), то мы должны увидеть в Нём Судью также верного и милостивого. Без сомнения, никто не осмелился бы даже подумать о разнице, по строгости или по нежности, между судом Отца и судом Сына, уполномоченного Отцом. Но именно Ему, Человеку par excellence, Человечнейшему, Человеку–Максимуму, как говорил Кардинал из Кузы, именно Ему, ответственному вождю, главе и восстановителю вида, любое решение, касающееся человеческого рода оказывается порученным Yahweh: «Отец Сам не судит никого, но Он весь суд отдал Сыну… Он Ему дал власть судить, производить суд, потому что Он есть сын человеческий» (Ин 5:22–27).

Моисей предчувствовал эту функцию воплощенного Глагола: «Yahweh, твой Бог, тебе воздвигнет из среды тебя пророка такого как я; Его будете слушать». В уста этого Человека Бог вложит Свои собственные слова; все то, что захочет Yahweh, этот Человек им будет говорить (Втор 18:15–18). Итак, роль этого персонажа эсхатологическая; пророчество Моисея, говорит нам св. Петр, относится к «свершению всего», к Великому космическому Юбилею (Деян 3:21). Неоднократно Послание к Евреям настаивает на испытании и опыте настолько подлинно человеческих, столь полностью наших, которые заслужили Христу уникальную компетенцию, чтобы предстательствовать пред Богом как Посредник или Первосвященник милостивый и верный; «как Он Сам претерпел, и был Сам искушен, именно потому что Он может помогать тем, кто подвергается в свою очередь искушению» (Евр 2:17–18). Именно тогда Yahweh Его «воздвиг в среде нас», как говорит Моисей, потому что Он — «сын человеческий», согласно многозначительному выражению Самого Иисуса — так как в Ин 5:27 стоит определённо huïos anthrôpou, без обоих артиклей ho и tou). Посредник по его человеческой природе, Он возобновляет эту роль универсального связующего звена, которую Адам не исполнил. Он находится в центре космоса, который обладает в Нём своим равновесием; ничего удивительного, ввиду этого, что Он судит ангелов в качестве человека, и мы, его члены, также, с Ним, в Нём, Им (1 Кор 6:3).

Не более чем Падение Иерусалима, Рима или Византии для целого вида не представляет собою кризиса, или суда par excellence (в подлинном смысле слова), также и окончательная и решающая ориентация, незыблемо установленная в некоем определенном направлении, которая следует за смертью, не равняется для полноты индивида, для целого, полного человека, следовательно для реального и подлинного человека суду, который утверждает его чисто человеческие акты. Поэтому всё не–католическое Христианство (протестантское, англиканское, восточное) признавая вместе с нами, что после кончины судьба индивида оказывается ориентированной в том или ином направлении, отказывается от того, чтобы расценивать эту последнюю ориентацию в качестве "суда", даже "частного". Простой спор о словах, могут сказать. Но здесь больше, чем это: так как, в мысли ап. Павла оба понятия тела Христа — индивидуального, и "мистического" или социального — взаимно перекрываются до такой степени, что можно часто смешать их, когда Апостол нас предупреждает, что до этого «искупление нашего Тела» — буквально: единого Тела (в единственном числе) нашего (во множественном числе) — «которое есть наше усыновление», мы «спасены только в надежде» (Рим 8:23–24), заставляет нас значит заключать, как Католиков, что есть "суд", «восстановление всего», универсальное исправление, когда всё пересмотрено, что космическое потрясение, происходящее из Падения, наконец приходит в порядок; и этот порядок — общий, и никогда не индивидуальный.

Acta sunt suppositorum (Действия суть действия субъектов; действия зависят от оснований): пока тело не получит своей платы, нельзя сказать, что по отношению к индивиду, к человеку, порядок оказывается достаточно восстановленным или оправданным. То, что Петр или Павел, умерший, впредь продолжает свой путь к Богу или… к Другому, и при том в качестве отделенной души, естественного элемента — в то время как фактически человек Петр или Павел не существует больше до Парусии — это создает только один из бесчисленных факторов постепенной кристаллизации космоса, постепенной подготовки истинного Суда. Этот Суд пускает или вновь пускает в ход все творения и все их связи, распутывает столь сложное, очевидно хаотичное "данное" ответственностей: nil inultum remanebit[54]. Действительная справедливость, и следовательно суд, во всей силе и полной истине этого термина, есть только тогда, когда всё, одновременно, в одно и синтетическое мгновение ока является известным, оценённым, объектом общего чувства, который «составляет единое целое». Истинный Судья, «судя» Петра, судит Павла ipso facto (в силу самого факта); "судя" одно единственное создание, Он судит всё творение в целом, так как, не так ли, солидарность, как и обратимость, универсальна. И Небо собственно говоря, совсем как и Ад, имеет смысл — и это — то, что предполагает выражение "новые небеса" — лишь начиная с момента Суда, следовательно Парусии; Петр или Павел, умерший в 1950, возродится для Неба или для Ада, будет присутствовать отныне — как человек, как "человеческий состав" — лишь в день Суда. Тем временем, один из его фундаментальных элементов: его душа, в силу самого факта, что она не соединена больше с нерациональным, со случайным материи, со становлением, оказывается как бы автоматически заблокированным, застывшим в его фундаментальной ориентации: «Куда дерево падает, там оно и остается лежать», говорит Екклезиаст — и Иустин, в своем Диалоге с Трифоном, приписывает Христу-Судии этот аграф: «Каким Я тебе найду, таким Я тебя сохраню».

Если нет "новых небес" до Суда — так как тогда только, именно по универсальному «восстановлению», что для нас есть krisis (суд), для всей антропосферы есть palingénèse (новое рождение, пакибытие) или обновление, и «новые небеса» идут рука об руку с «новой землей» — лучше можно понять то, что мы назвали промежуточным состоянием, Schéôl'ом: для одних, "рай" или "чистилище", если подчеркивается, как и следует, этимологический смысл термина — мы не говорим expiatoire (место покаяния), но purgatoire (чистилище), то есть purificatoire (место очищения); и, для других, — "нижние или адские места", предвкушение приговора, как говорит Тертуллиан. Что райская стадия включает бесчисленные "этапные пункты" или monaï (обители), Спаситель говорит нам в IV–м Евангелии. Из этого следует, что на высших ступенях, движение apo doxês eï doxan (от славы к славе), все более и более близкое, интимное участие в Славе, в Plérôme сияния (2 Кор 3:18), заканчивается обожающим видением на "небе" бесплотной души, "субстанциональной формы" без "субстанции". Можно наслаждаться Богом, некоторым образом, "до" Суда. Но эти индивидуальные успехи — которые не касаются человеческого состава, человека собственно говоря, который должен еще "воскреснуть", и который обретается лишь при соединении души и тела — остаются несоизмеримы с великолепным расцветом, который осуществит мечту древнего Филона: космос, сын Yahweh[55]; иначе говоря, мир — сияющая тень Глагола. И, главным образом, «Бог всяческая во всём», сущность, единство, общность всех его творений; kôïnônia (общение), жизненное общение, симбиоз Святого Духа, уже не предмет веры, тайны, но цветок, открывающий свой венчик Солнцу правды в полном дне последнего, полного Откровения: Вознесение, Увенчание, Восседание «одесную Отца», божественного Величества, законченного, полного Сына, полного Христа. И, так как у доктрины Мистического Тела нет ничего метафорического, то ты, это иными словами — я; и, ввиду того, что в тебе я обнаруживаю того же Бога, который является моей собственной реальностью, ввиду того, что в тебе я обнаруживаю жизнь, а не «вторую смерть», как я мог бы считать мое блаженство окончательным, пока я не обладаю им в тебе? Мы получим, все, столько нас есть, последнее и окончательное «Обещанное», "небо", лишь тогда, когда все наши братья туда дойдут вместе с нами. Уже, прежние святые «не получили Обещанного, потому что Бог предусмотрел о нас нечто лучшее, чтобы они не без нас достигли совершенства, завершённости» (Евр 11: 40). Даже для «отделенных душ» достигших самых высоких вершин промежуточного состояния, этого райского блаженства, даже этого исключительно "духовного" "неба", которые они могут узнать в их состоянии онтологического калечения СМЕРТИ, пока у них отсутствует тело, условие (существования) окончательно небесное остаётся «вещью, которую совсем не видел глаз, которую ухо совсем не слышало, которая совсем не приходила (из ее собственных глубин) на сердце человеку», — но где человек между смертью и Судом? — вещью, "которую Бог приготовил любящим Его» (1 Кор 2:9): это — "новая земля".