Что тебя ожидает после смерти

XXVIII. Схема Божественного правосудия

Вот что надо ответить этим нежным сердцам — известно, что охватывает эта студенистая эмоция! — когда они возражают, что справедливый и милосердный Бог не может наказать вечно мимолётных людей за то, что они совершили, "промелькнув" на земле. Их земная жизнь была коротка, не так ли, а ошибка конечного существа не имеет ничего бесконечного (но уверены ли мы в этой строгой конечности? Крестившийся разве не обязан благодати приобщением к божественной природе, онтологической экстраполяцией иначе обоснованной, что та, что была у Адама, подлинному включению в жизнь троичную, нетварную, бесконечную, в его собственной тварной жизни, которое "сообщает" благодать?)… Как, говорят "великодушные" — но являются ли они такими по отношению к Богу? — как можно продолжать наказание виновников несоразмерно, вне всякой соизмеримости с совершенными ошибками?

Ответ: вы ошиблись дверью, добряки! То, что вы там рассказываете, это совсем не то, что Бог делает. Внимание: Бог не занимается только, и разумеется не в первую очередь, во время Суда, прошлыми деяниями, но главным образом — нынешними характерами. Он оставляет нам, неспособным «испытывать сердца и утробы», анализ "плодов" подобно "детективу"; Он, кто является Судьей, но не судьей — "следователем", видит дерево синтетически, интуитивно, так как Он более внутренний по отношению к этому "дереву", чем само дерево. Он знает, говорит Псалом, из чего мы сделаны: figmentum nostrum (состав наш). Он обращается лицом к лицу к этому Я, к этому присвоению и индивидуализации человеческой природы, "плоды" которой могут безразлично обнаруживать или скрывать фундаментальные склонности. Итак, земная жизнь, для каждого из нас сыграла двойную роль: она проявила то, кем мы были, и нас сделала тем, чем мы стали. Таким образом Бог нас судит согласно существу, которым мы были вечно в Глаголе, и тем, кем мы стали во времени; Бог судит именно эту связь между этими двумя полюсами нашей реальности.

Но Бог может обсуждать факты лишь как факты. Он не может утверждать, что реальности — иные чем то, чем они являются. Конечно, во время всего срока нашего земного испытания, Он ждёт, «удерживает Свою руку», как говорит Ветхий Завет, «нас видит в тайне», уточняет Иисус. Это означает грозное уважение, которое Ему внушает свобода: Он «притворяется мертвым», относится к нам со сдержанностью и деликатностью, останавливает так сказать своё всемогущество на границах суверенного государства, каким являемся мы, не наказывает как подобает наше нечестие; если бы Он это сделал, имели ли бы мы ещё возможность раскаиваться и исправляться? Паскаль сказал об этой смеси тайны и света: мы видим достаточно, чтобы риск "пари" за Бога был оправдан; чересчур мало, чтобы эта "игра" была подтасована. Но, когда испытание закончено смертью, почему Бог упорствовал бы в отныне напрасной сдержанности? Поскольку милосердие, систематически презиралось, выбрасывалось в мусор, здесь на земле постоянно растрачивалось, то человек, который любит зло, его запачкает, будет его портить, будет презирать столь же упрямо на другой стороне Завесы. Зачем, чтобы здесь учесть доктрину перевоплощения, столь блестяще опровергнутую пятнадцать веков тому назад Энеем Газским, зачем говорить проклятым: «Давайте перевернем страницу, начните новую жизнь, возвратитесь на землю для другого испытания»? Разве не видно, что прежде чем смочь начать честный "отъезд", они должны были бы подвергнуться радикальному выскабливанию, не только всех воспоминаний их прошлой карьеры, но ещё и всех результатов, следов, "плодов", "характеров" и шрамов, отпечатанных в самой глубине их существа их земной предшествующей жизнью? — Только это не были бы больше те же люди (номинально, фиктивно, возможно, но не реально). Неужели Бог прихотлив до такой степени, чтобы уничтожать, для такого‑то и такого‑то, их прошлое?

Если, с другой стороны, эти люди должны были бы вновь начать "жить" — на земле, в раю, даже на небе — в продлении характера, который они сами терпеливо сформировали здесь в этой жизни, они могли бы только повторить свою старую историю на новой сцене. Если предположить, что в таком‑то данном случае «то, что есть в человеке» (Ин 2:25), не имело бы, в этой жизни, достаточно возможности проявиться, то Бог, несомненно, предоставил бы этот шанс; этим, возможно, объясняются такие воскрешения в обоих Заветах, и абсолютно неожиданные возвращения здоровье, как в случае Езекии. Но для Его безошибочного взгляда, эта жизнь достаточна как испытательный стенд: так что Бог, вознаграждает ли Он или наказывает, не вознаграждает и не наказывает такой‑то акт, выполненный раз и навсегда, такой‑то эпизод, но само существо, такое‑то данное создание, такое‑то "состояние" пребывающее, идентифицировавшееся с этим существом, которое не прекращает перед лицом Судии быть, ещё и всегда, тем, чем его акты его сделали, тем, что его акты открывают и проявляют.

Мы видим теперь, что наказание отверженных не имеет ничто произвольного, условного и относительного, как меры наказания, налагаемые человеческими законами. Если мы хотим, в наших земных обществах, навязать порядок и повиновение, мы приходим к соглашению о расценке правонарушений и санкций: такому‑то нарушению соответствует штраф; такому‑то другому — тюрьма; такому‑то преступлению — смерть, или принудительные работы на тот или другой срок. Поскольку этот порядок почти–договорной, следовательно чисто условный, то остается возможность помилования. Когда мы видим, например, в странах ранее оккупированных нацистами, волну "воздаяния", которая с 1944 бушевала под именем "очищения" (гноеотделение нам кажется более соответствующим именем), то можно только принять за грязную шутку, фарс, бессвязный как кошмар пьяницы, эту чехарду противоречивых решений, достойных Короля Юбю. Там идёт речь — и "очищение" лишь довело до крайней степени обычные изъяны человеческой "справедливости", чисто "практической" — там идёт речь, говорю я, о своего рода «игре сил», зависящей от социальной физики, как сказал бы Огюст Конт. Это не имеет ничего общего с моральным планом. Это просто пародия[65].

Так как моральным миром управляют законы совсем другого порядка. Наказание, для распутника или лицемерного, не состоит не в том, провести некоторый промежуток времени во аде, или в том, чтобы подвергнуться с неудовольствием такому‑то количеству жары, более чем тропической: наказание состоит в том, чтобы быть распутником или лицемером. Больше ничего условного и произвольного. Законы духовного мира имеют, как и законы материального мира, страшную дозу безличности; также как и те, они состоят в адаптации принципов к каждому случаю. Наказание, например, почти идентифицируется с наказываемым; оно с самой педантичной и неумолимой справедливостью приспосабливается к каждому индивидуальному случаю, так, что самый закоренелый грешник страдает больше, а наименее закоренелый меньше. Вот то, что составляет «адские мучения». Можно амнистировать, помиловать, условно освободить виновного, который "находится" в тюрьме, заключении, на принудительных работах. Нельзя "освободить" гильотинированного… И кто может амнистировать, помиловать, освободить виновного, осужденного на то, чтобы оставаться тем, чем он является? Какое наказание применить к человеку, наказание которого состоит в его собственном существовании? Как помешать этому персонажу быть тем, чем он является, и кем решает еще быть, и кем он желает и намеревается быть навсегда?

Можно ли говорить об автоматизме закона, так, чтобы любая личная деятельность, любое вмешательство Бога, было бы исключено, как в этом понятии Кармы, о котором некий неловкий переводчик Mетерлинка на голландский язык говорил мне в 1932: «Этого никогда не миновать, это работает как механизм»? Осмелимся сказать — "осмелимся", так как это грозная идея — что Бог Сам применяет Свой Закон, этот Закон, который является одним из Его "аспектов", к каждой душе, осужденной на муки, так же, как Он применяет свое спасение к каждому спасенному человеку. Это «Его Дуновение, которое зажигает огонь в костре» (Исаия 30:33). Так как, если существенная часть наказания состоит, для отверженных, в том, чтобы быть тем, чем они являются; если следовательно это наказание имеет нечто фатальное, так как оно им не приносит ничего случайного, внешнего, но оно есть в них, до такой степени, что здесь в этой жизни, уже, также как некоторые обладают вечной жизнью, проклятые там собирают топливо, обещанное огню в загробной жизни; если, следовательно, воздаяние кажется неизбежным… то выходит, что они могли бы быть тем, чем они являются, не зная этого. Но это — то, чего Бог не позволяет. Он не может допустить, чтобы этих лгуны, сыны Диавола, этого «отца лжи и лгунов» (Ин 8:44), чтобы эти иллюзионисты, первый фокус которых датируется в Едеме, навсегда продолжали бы, за неимением других жертв обмана, ошибаться, представляя себе, что они — сливки людей, "блатные", титаны, и что грех не приводит к серьезным последствиям. Бог твёрдо решил открыть им глаза, дать им понять — раз и навсегда, но крутой раз! — истинную природу того, что они сделали: «Вот то, что ты делал; и Я долго молчал. И ты представил себе, после этого, что Я был подобен тебе. Но теперь, Я собираюсь изобличить тебя и всё представить пред глазами твоими» (Псалом 49:21). Так как «в последние явятся ругатели, полные наглости, живущих в воле своих похотей и говорящие: Где обещание Пришествия Его? Так как, с тех пор, как начали умирать наши отцы, от начала творения, всё остаётся так же» (2 Петра 3:4).

«Представить пред глазами их все то, что они совершили»; эти слова, которые Псалмопевец вкладывает в уста Yahweh, нет никакого сомнения, что они должны осуществиться. Но, если грешник, который должен следовательно увидеть, наконец увидеть, открыть глаза на реальность, отказывается это сделать покаянием, рассматривая цену, которую Христос должен был заплатить за его нечестие, то действительно будет нужно, чтобы он туда был приведен другим способом, волей–неволей. Не было бы полной справедливости, приведения в порядок всех ценностей, если бы слуга Дьявола мог бы продолжать, слепой и глухой, свою сиесту. Бог не был бы справедливым. Более того: если бы грехи людей "оскорбляли" бы только одного Бога, как индивида, так сказать; если бы они ограничивались тем, что противодействовали тому, что можно было бы, в этой гипотезе, назвать их личными желаниями, его «частным законом»… то Он мог бы, в Его бесконечном милосердии, игнорировать их навсегда, или продолжать их наблюдать in abscondito (втайне), как говорит Иисус, или потопить их в бездне молчания, и распространять свои благодеяния на нарушителей, даже если они продолжали бы Его презирать… Но грех обрушивается за творение в целом, наносит ущерб вселенной, всем людям, и особенно душе грешника; он самым оскорбительным образом опровергает вечные, незыблемые принципы справедливости, которые Бог обязан поддержать во всем их престиже. Он обязан стало быть вынудить всякую грешную душу признать, волей–неволей, величество и святость Закона, который она оскорбила. Таково, в библейских терминах, преследование преступления или месть, которую Он вытягивает из нарушителя: Он его прижимает, загоняет его, обязывает его — «припирает к стенке» огня — признать то, что он есть, отрицать то, что он не есть, и его, лгуна, заставляет признать раз, ну хотя бы раз! истину.

Наша концепция справедливости, и особенно божественной, не будет иметь ничего общего с концепцией Откровения, если мы исключим фактор воздаяния. «Справедливость воздаяния» является частью просто "справедливости" — justitia в Вульгате, dikaïosunê — которая является прежде всего прямолинейностью, прямотой (статический элемент святости) и что великолепно передают слова английское righteousness и немецкое Gerechtigkeit. Не отклоняться от прямой — выражение находится, буквально, у св. Павла: orthotomounta ton logon tês alêtheïas (прямо режущему слово истины) (2 Тим 2:15; это заставляет подумать о Соломоне, угрожающем разрезать на двое ребенка двух матерей; см. Притч 4:25; Исаия 40:3; Мк 1:3; Евр 12:13) — быть в ладу (быть на прямой) с Богом и со всеми созданиями, воздавать Одному, как и другим, все то, что им причитается, Индус сказал бы: придерживаться Dharma, это — справедливость. Это — adaequatio essentiae et existentiae (равенство сущности и существования), онтологическая истина, эту "истину" которую, в Евангелии от Иоанна, можно реально проповедовать только если её совершают, если ею являются и её воплощают (как Иисус Христос "Истинный"): нужно, скажет Апостол, «истинствовать» любя (Еф 4:15; alêtheuontes en agapê (истинствующе в любви)), на латыни: amando veritare (осмелимся выковать необходимое слово).

В этой сверхъестественной "справедливости", потерянной для нынешнего языка, воздаяние, которое состоит в том, чтобы рассматривать каждого согласно его заслугам и его потребностям, является элементом исключительной важности. Если потерять его из виду, то ослабленная власть предается, гнется, ухудшается и, покончим с термином, становится сообщницей зла, безнравственной. Господь наш не стесняется следовательно сказать, что зло, сделанное избранным, будет отмщено (Лк 18:7); св. Поль не прибегает к другому языку (2 Фес 1:6–8). Св. Иоанн видит огромную толпу искупленных, воспевающих Аллилуия, потому что Бог, «чьи суды истинны и праведны», осудил «Вавилон» согласно его заслугам (Откр 19:1–3).