Даниил Кайгородов

ГЛАВА 19

Шагая к Шуйде, Сысоич думал:

«Сколько труда положено, народу загублено, и все теперь пойдет прахом, — старый слуга вздохнул. — Ну, пошумели ребята, эка беда. Как оно было, так и будет, — продолжал он размышлять. — Зачем ружьем грозить? Ты их лучше пряником помани, а где надо и кнутом огрей. Так-то».

На дороге лежали вечерние тени. С гор потянуло прохладой. Поднявшись на склон Шуйды, Сысоич долго прислушивался к ударам кирок и кувалд, которые глухо доносились из-под земли.

Россыпи кончились, тяжелее стала добыча. Пора мужиков сюда гнать. Ребята на руду хлиповаты стали».

Отдохнув, Сысоич направился к казарме.

Тени сгущались. Длинная вереница устало шагавших подростков напоминала похоронную процессию. Пропустив мимо себя ребят, Сысоич пошел в казарму. Кислый запах мокрой одежды и портянок, едкий чад от слабо мерцавших по углам плошек, грязные двухъярусные нары с кучами тряпья, мокрые, в зеленых пятнах стены, по которым ползали какие-то твари, — все это заставило Сысоича повернуть обратно к выходу. Вошел Гурьян. Не замечая в полусумраке казармы хозяйского доверенного, он шагнул к нижнему ярусу нар и, ухватив за ноги одного из подростков, рванул его к себе.

— Жаловаться на меня вздумал! — прорычал он свирепо и взмахнул плетью.

Под сводами казармы пронесся отчаянный вопль.

— Убрать меня захотели! Вот вам, вот вам, — начал он избивать подростков.

Раздались крики, плач. Слышался стук падавших тел, стоны, мольба.

Задыхаясь, Сысоич подбежал к Гурьяну и с силой ударил его палкой по голове. Тщедушное тело старика, казалось, все тряслось от гнева.

— Лютовать вздумал! — второй удар заставил Гурьяна попятиться к дверям. — Галиться над ребятами, варнак ты этакий.

Защищаясь от ударов, которые продолжал наносить ему Сысоич, Гурьян запнулся о порог и упал. Старик в сердцах еще раз стукнул его палкой и крикнул:

— Вон отсюда, чтоб духу твоего не было на Шуйде!

Гурьян тяжело поднялся и, потирая ушибленную коленку, сказал угрюмо:

— Уйти-то я уйду, только как бы пожалеть тебе об этом не пришлось.

— Вон отсюда, бродяга! — Сысоич застучал палкой об пол. — Стращать меня вздумал. Опять потянуло на мокрое дело. Знаю тебя.

Гурьян, тяжело ступая, зашагал по склону Шуйды. Через несколько минут он как бы слился с темнотой. Сысоич вернулся в казарму.

— Ребятушки, — обратился он к присмиревшим подросткам, — ложитесь спать, а завтра с богом за работу, пошлю другого надзирателя. Будет полегче. Да и родителям накажу, чтоб побывали.

Сысоич направился по дороге на кордон.

— Если хозяин станет спрашивать про меня, скажи, что заскучал, мол, старик и уехал на завод, — говорил он леснику и, взяв у него лошадь, отправился в Юрюзань.

«Кого же послать на рудники? — думал он всю дорогу. — Неофита? Правда, мужик грамотный, но характером слабоват. Не справится. Кажется, осенью из-за границы должен приехать свой штейгер? Помню, покойный Иван Семенович говорил про одного из них. Кайгородов, что ли? Его и поставим на Шуйду. Но сейчас кого-то там надо иметь. Схожу к отцу Василию. Здешний народ он хорошо знает».

Приехав в Юрюзань, Сысоич чуть отдохнул и сразу же пошел к попу. Попа он застал за самоваром. Отец Василий вышел из-за стола и, протягивая руки гостю, прогудел:

— На старости лет балуюсь чайком, садись с нами за стол, — пригласил он старика. — С моей попадьей Феоктистой, знаю, встречался, а вот вдовицу Серафимию, должно, зришь впервые, — сказал он, показывая на Грохотову.

Старик внимательно посмотрел на красавицу, о которой слышал раньше, но вида не подал.

Старик принялся за чай. Пил он сосредоточенно, обтирая лысину большим платком, лежавшим у него на коленях. Мать Феоктиста, напоив гостя чаем, вышла с Серафимой в соседнюю комнату.

— Посоветоваться к тебе пришел, — начал осторожно Сысоич и скосил глаза на открытую дверь, за которой слышались голоса женщин.

— Был я на рудниках, видел там работу, — продолжал он. — Сам знаешь, руда для завода — что хлеб для человека и святой церкви благосостояние. Чем богаче завод, тем лучше живет приход. Скажу тебе, — Сысоич ближе подвинулся к хозяину, — на руднике мне надо человека башковитого поставить. Чтоб польза была от него всем. Нет ли у тебя на примете?

— С управителем не говорил? — спросил в свою очередь отец Василий.

— Что управитель? Он только об одном думает: как бы свою мошну набить и домой укатить. Но ведь мы с тобой — русские, должны заботу иметь о заводах. А иноземцы, что им? Работают заводы — ладно, заглохли — еще лучше.

— А хозяин? — отец Василий вопросительно посмотрел на гостя.

— Хозяин? Ему только гули до погули, а там хоть трава не расти. — Сысоич помолчал. — Вот я и пришел к тебе за советом, кого послать на рудники? Хотя бы до осени. Видишь ли, какое дело… Покойный Иван Семенович отправил за границу учиться шесть человек. Все они должны вернуться к Покрову. Писали оттуда, что прилежны к наукам и будет польза от них большая железному и рудному делу.

Не замечая показавшейся в дверях Серафимы, старик продолжал:

— Хвалят шибко Данилку Кайгородова. Будто сами учителя дивятся ему, сколь он способен в науках. Берг-коллегия хотела оставить себе Кайгородова, но хозяин согласия не дал. Велел непременно выезжать в Юрюзань.

Слушая старика, Серафима прислонилась-к косяку.

Вскоре женщина ушла домой. Ей хотелось побыть одной. Она поднялась на крыльцо своего дома и, облокотившись на перила, задумалась.

— Только бы дождаться. Все отдам тебе, любимый.

Женщина изнемогала от сомнений. Она понимала: нет никакой надежды на взаимность — Даня так молод, но она ничего не могла с собой поделать. Это было единственное, ради чего стоило жить.

— Съезжу в скиты, к старцам, помолюсь, а там… — Серафима закрыла глаза, — будь что будет, — и, решительно толкнув дверь, вошла в дом.