Даниил Кайгородов

ГЛАВА 34

Стоял конец августа 1774 года. На берегу горного озера Зюраткуль из лесной чащобы вышел немолодой башкир. На плечах он нес горного козла. Сбросив добычу, охотник огляделся и затем издал протяжный крик:

— Э-э-ой! Э-э-ой!

От противоположного берега отделилась лодка и, пересекая озеро, юный гребец стал энергично работать веслом.

— Э-э-ой! Я давно жду тебя, отец, — сказал он, выпрыгивая на песчаную отмель, и помог сложить добычу в лодку.

Отец с сыном взялись за весла и поплыли вдоль берега.

Красив Зюраткуль при тихой солнечной погоде. Смотрятся в воду нависшие над ним деревья и кустарники. Трудно оторвать глаза от прозрачной глубины озера, где порой стремительно проносятся стаи мелкой рыбешки.

— Файзулла, нам надо торопиться — налегая на свое весло, промолвил тревожно охотник. — Идет гроза. Пожалуй, домой не успеть.

Подросток посмотрел на небо. Оно было чисто, как хрусталь. Повеял ветерок. По воде пробежала легкая рябь. Откуда-то потянуло холодком. Из-за хребта неожиданно выплыли белые облака и, бросив на озеро легкие тени, стремительно понеслись на юго-восток.

Небосклон стал сумрачным, неласковым. Спряталось солнце. Озеро потемнело. На берег накатывались сердитые волны. Охотник с сыном, вытащив лодку на берег, заползли в густой кустарник. Сплетения из дикого хмеля образовали здесь как бы плотный шатер.

— Переждем грозу здесь, — положив возле себя ружье, охотник уткнулся лицом в колени и задремал. Сказывалась дневная усталость.

Подростку надоело лежать. Он хотел подняться на ноги.

— Сиди, — сказал ему властно отец и показал рукой на небо.

Из-за Уреньги, обхватывая гору со всех сторон, выползала тяжелая мрачная туча и закрыла Зюраткуль.

Упали первые крупные капли дождя. То, что увидел Файзулла в последующую минуту, наполнило его сердце страхом. Внезапно налетевший шквал с яростью обрушился на деревья, гнул их к земле; порой раздавался треск упавших лесных великанов. Мимо Файзуллы, едва не задев его крылом, пролетела какая-то птица. Осветив на миг бушующие волны озера, блеснула молния. Раздался оглушительный грохот.

Наконец гроза прошла. Черная туча потянулась на Сатку, оставляя за собой светлую полоску света, которая, постепенно расширяясь, освещала озеро, берега и тайгу.

Выглянуло солнце. Отражаясь в его лучах, засверкали на траве мириады дождевых капель. Отец с сыном не спеша направились к лодке.

Выплескав из нее воду, охотник с Файзуллой поплыли дальше. Вот и речушка Большой Кыл, что впадала в Зюраткуль. Там, за выступом скалы, их жилье. Еще несколько взмахов веслами и, закрепив лодку между двух валунов, они стали подниматься с добычей к хижине, сложенной из грубо отесанных бревен.

Навстречу вышла женщина.

— Ахмед, я так боялась за тебя и Файзуллу. Такая гроза, а вас все нет.

— Да, сегодня нелегкий день, Фатима. Я устал, промок и голоден, как шайтан. Давай разводи огонь. Обсушиться надо.

Отдохнув, охотник принялся разделывать убитого козла.

…Под покровом ночи двигались на конях четверо всадников. Впереди, напряженно всматриваясь в темень, сидел в седле мужчина богатырского телосложения. За ним, тревожно оглядываясь на молчаливо ехавшую женщину, закутанную в шаль, следовал второй. Цепочку всадников замыкал напевавший что-то себе под нос стройный конник.

Это были старые друзья — Дормидон, Фрося, Даниил и Артем. Лошади шли вяло, порой спотыкаясь о камни и коряги. Видимо, всадники ехали издалека.

Начинался рассвет. Впереди уже четко обрисовывались контуры Уреньгинского хребта.

Дормидон, ехавший впереди, остановил коня и, повернувшись лицом к Фросе, вопросительно посмотрел на нее. Затем оживленно жестикулируя, начал о чем-то рассказывать Фросе, показывая при этом на Уреньгинский перевал.

— Он говорит, что недалеко от нас лежит озеро Зюраткуль. А устье реки Большой Кыл находится вправо. Спрашивает, куда ехать: к реке или сделать привал у подножия? — пересказала она Даниилу.

— Пускай ведет к реке. Там должна быть хижина Ахмеда.

Пальцы Фроси замелькали перед Дормидоном. В ответ глухонемой закивал ей головой и показал на ближайшую гору.

— Он хочет подняться на вершину горы и оттуда посмотреть, как лучше проехать на Кыл.

— Пускай съездит, — согласился Даниил.

Глухонемой повернул лошадь с тропы и скрылся за деревьями. Трое всадников сошли с коней и, привязав их, стали дожидаться возвращения Дормидона.

Как они оказались в тайге?

После того как майор Гагрин утвердился в Челябе, разрозненные отряды пугачевцев рассеялись кто куда. Даниил Кайгородов с Никитой и Артемом ушли в горы. Полковник Грязнов потерялся. Одни утверждали, что его захватили в плен солдаты Гагрина, другие клялись, что видели, как зашел он в воеводский дом, спрятал какие-то важные бумаги, затем с боем пробился к потайному ходу из крепости и, вскочив на коня, ускакал в степь. Но никто толком не знал, где полковник.

Между тем все было так. Иван Никифорович, вспомнив, что в государевом доме остались приказы военной коллегии Пугачева, решил их взять с собой. Поручив Кайгородову отвести отряды к Шершневой, он пробрался в город, где шли еще отдельные стычки, оставил лошадь у потайного выхода и поспешно вошел в дом. Спрятал нужные бумаги за пазуху и прислушался. Пушкари из Кыштыма, израсходовав ядра, яростно дрались возле орудий с напиравшими на них солдатами. Иван Никифорович хотел было броситься к своим на подмогу, когда неожиданно увидел на крыльце двух дюжих прасолов.

— Вот он! Лови! — заорали во всю глотку торговцы и, раскинув руки, двинулись на Грязнова.

— А, продажные твари, Грязнова хотели взять! — Перескочив несколько ступенек, он пнул ногой первого, и тот, по-бабьи ойкнув, покатился вниз; второй, получив затрещину, осоловело смотрел вслед убегавшему Грязнову.

Иван Никифорович перемахнул через ближайший забор, перебежал огород и скрылся в переулке. Через несколько минут он был у потайного хода и, согнувшись, пролез через него. Конь вынес его на равнину. Челяба осталась далеко позади. Прошло три дня. Грязнов отправился на Белорецкий завод, где по слухам должен находиться Пугачев, Грязнов там и встретился с ним. Вместе с Пугачевым брали они Магнитную, Троицк, вместе дрались с Михельсоном. Прошли немалый путь по пылающей заревом войны Башкирии и недалеко от Кундравинской слободы в жестокой схватке с изюмцами закончил свой путь храбрый полковник Иван Грязнов.

Борьба повстанцев с правительственными войсками с приходом Пугачева в горные районы вспыхнула с новой силой. Кайгородов со своими друзьями не мог оставаться равнодушным к тем грозным событиям, которые проходили в Башкирии. Все его помыслы были направлены к одному: как можно скорее влиться в ряды пугачевцев. Не зная устали, он со своим маленьким отрядом пробивался по таежным тропам к Таганаю. Но там Кайгородов нашел лишь холодный пепел от костров. Пришлось повернуть на Сатку, где в то время отряд атамана Белобородова охранял завод от Михельсона. На берегу Большой Сатки простился Даниил со своим другом Ахмедом, который ушел к Салавату. Вместе с храбрым батыром Салаватом Ахмед дрался с Михельсоном на Киче, и тяжело раненный с трудом добрался до деревни Текеево, где и встретился с семьей. Кайгородов с Никитой и Артемом догнали отряды Пугачева на пути в Кунгур.

Потерпев неудачу в бою с правительственными войсками, они двинулись на Осу. Основные силы пугачевцев с боями продвинулись к Волге. Пала Казань. Открылся путь на Москву. Среди ратных людей росла и крепла надежда взять белокаменную, утвердить на престоле «законного» царя-батюшку и вернуться в родные горы. Но Пугачев повернул в донские степи. Заныло сердце у Даниила. Порой, сидя у походных костров, он уносился мыслями на рудники и заводы, что остались там, за каменной грядой. Сильнее стала побаливать рука от удара офицерским палашом, полученного в бою под Пензой. Мало осталось в отряде работных людей. Многие из них вернулись на Урал защищать заводы и родные очаги от солдат князя Щербакова.

Пугачев продолжал двигаться на Царицын. Во время очередного марша Даниил оказался отрезанным от основных сил и, заметив вражеский отряд, повернул к Волге. С ним были Никита и Артем. Спрятавшись в небольшой балке, они пропустили отряд мимо себя и в сумерках переправились на другой берег реки. Путь был долгий, полный опасностей, и в первых числах августа 1774 года они оказались в родных местах. Но и здесь было мало радости: исход борьбы был уже предрешен.

На заводы стали возвращаться старые хозяева. В Юрюзань вернулся Дурасов. Находился он до этого в дворянском ополчении. С ним были солдаты, посланные князем Щербаковым для наведения порядка.

Во время одной стычки Никита Грохотов попал к ним в руки. Допрос вел Дурасов.

— Что тебя заставило идти к бунтовщикам? — спросил он строго.

Никита со связанными руками стоял перед судейским столом, не спуская мрачно горевших глаз с Дурасова.

— Почему молчишь?

— Что тебе отвечать, барин? Ведь ты все равно ничего не поймешь. — Помолчав, Никита добавил: — Чую, не миновать мне смерти и жалею только об одном, что не прикончил я тебя. А надо бы.

Дурасов съежился, точно от удара, и, овладев собой, пристукнул кулаком по столу:

— Молчать!

— Нет, молчать не буду, — Никита шагнул вперед, — хоть перед смертью я тебе скажу правду: это только зарницы, а буря…

Никита на какой-то миг задумался и затем произнес твердо:

— Буря еще впереди!..

Утром Никиту Грохотова повесили вместе с другими захваченными пугачевцами.

Кайгородову и Артему удалось скрыться от расправы. Дня за два до смерти Никиты Даниил пробрался ночью к дому Усольцева и, постучав в окно светелки, где спала Фрося, стал ждать. Открылась створка.

— Фрося, это я, — зашептал он торопливо, — выйди на улицу.

Девушка осторожно прошла избу, где спали родители и открыла калитку. Взяв ее за руку, Даниил отошел с ней к плетню.

— Показываться мне в Юрюзани нельзя. Везде солдаты. Скрываюсь вместе с Артемкой в тайге. Если люб я тебе, — при этом рука Даниила слегка задрожала, — выходи завтра, как стемнеет, за околицу, к старой дороге, уедем в Зауралье и там обвенчаемся.

Даниил с надеждой посмотрел на девушку.

— А как с Дормидоном? Ведь ты знаешь, сколько он сделал добра для нас.

— Что ж, приходи вместе с ним, лошадей достанем.

Заслышав скрип двери, Фрося шепнула:

— Жди, — и поспешно юркнула в калитку.

Даниил, прижавшись к плетню, как бы слился с темнотой ночи.

День для девушки прошел в мучительной тревоге. Ей было жалко родителей. Знала, что плакать будет мать, горевать отец. Хотя и суров он был с ней, но по-своему любил.

В тот день она была особенно нежна с матерью.

После обеда родители по обыкновению легли отдохнуть. Девушка долго маячила о чем-то с Дормидоном. Глухонемой одобрительно кивал головой, а когда она ушла в свою светелку, начал готовиться к отъезду.

Наконец спустились сумерки. Фрося сказала матери, что сходит ненадолго к подруге, и вышла на улицу, посмотрела последний раз на родной дом, вздохнула и ускорила шаги. Дормидон незаметно ушел раньше. На развилке старой дороги их уже ждал Даниил с Артемом. Кони взяли на крупную рысь; ночь спрятала беглецов в тайге. На вторые сутки они были у подножия хребта, недалеко от Зюраткуля.

…Глухонемой спустился с горы и начал что-то рассказывать Фросе.

— Он говорит, что видел в устье реки Большой Кыл дымок и предполагает, что там находится жилье Ахмеда, о котором ты сказывал, — пояснила она Даниилу.

Всадники тронули коней. Первой заметила приближение незнакомых людей Фатима. Разбудила мужа.

— Кто-то к нам едет.

Ахмед быстро поднялся, зарядил ружье и торопливо сказал:

— Спрячьтесь в лесу, — а сам выбежал из избы.

К устью реки не спеша спускались четыре конника.

Фатима с Файзуллой исчезли в густых зарослях черемушника. Ахмед притаился за большим валуном.

Впереди показался Дормидон, за ним Кайгородов и остальные всадники.

— Данилка! Друк! — поставив ружье к камню, Ахмед бросился навстречу приятелю.

— Якши, якши. Твой баба? — глаза охотника перешли с Кайгородова на Фросю.

— Моя, моя, Ахмед, — улыбнулся Даниил.

— Латна. Тапир Фатима зовем, мой парня зовем, мясо варим, маленько ашаем. Э-ой! — охотник стал звать жену с сыном.

Расседлав коней, путники уселись возле костра, над которым был подвешен таган с мясом. Фатима все еще пугливо смотрела на гостей и, лишь когда Ахмед рассказал ей о том, что это Даниил, который помог бежать ей из дома Афони, она впервые улыбнулась.

Сидя у костра, друзья беседовали. Недалеко паслись кони. Длительный переход достался им нелегко, и хозяева решили дать лошадям отдых.

Наутро гости в сопровождении Ахмеда стали подниматься на Уреньгинский перевал. Сначала тропа повела их по междугорью, сплошь покрытому густыми зарослями черемухи, малины и других кустарников. Кони с трудом пробивали себе путь через густые сплетения дикого хмеля и высокой, в рост человека, медвежьей пучки. Изредка попадались небольшие поляны, где из травы робко выглядывали синие и голубые венчики горечавки, белые ромашки и колокольчики. И чем ближе становилась граница леса, тем суровее была природа. Теперь уже встречались частые россыпи камней: серые, покрытые лишайниками, огромные валуны и мрачные шиханы.

Друзья поднялись на перевал. С его высоты открывалась неповторимая красота южноуральской тайги. Невдалеке высилась громада Сюги́. С запада, точно два брата-великана, стояли как бы на страже лежавшего внизу глубоководного озера горы Нукаш и Нургуш. Дальше к Бакалу в дымке летнего дня дремлет каменный исполин Иремель.

Настала минута прощания. Даниил положил руку на плечо опечаленного разлукой Ахмеда.

— Не горюй, Ахмед. Мы еще вернемся в горы.

— Ай-яй, Данилка, шибко тапир трудна. Однако смотри, — глаза охотника просветлели.

Высоко в небе стая птиц преследовала коршуна, державшего в когтях какую-то добычу. Птицы налетали на хищника со всех сторон, били его крыльями, взмывали вверх и вновь нападали. Коршун пытался защищаться, увертываясь от ударов, он то камнем падал вниз, то поднимался выше стаи и, наконец, обессиленный борьбой, выпустил добычу и скрылся за горой.

— Вот так и наша человек-та. Когда собирайся псе косяк — злой коршун гоням. Когда летам одна — коршун голова нам долбил. Уй-бай, шибка хороший примета. Дорога не забыл? — спросил он заботливо Даниила и, не дожидаясь ответа, продолжал: — Спускайся Уреньга, едем деревня Мулдашево, потом Кундрава, потом Таянда, приезжал деревне Сафакулово, а потом куда хошь. Везде степь, — начал он перечислять пункты следования своих друзей.

— Прощай, Ахмед, — Даниил обнял своего друга. — Спасибо тебе за все.

— Давай обнимам, Данилка, — дрогнувшим голосом произнес Ахмед, — шибка большой друк. Жалко отпускать.

Поцеловав своего друга, Ахмед простился с остальными.

Кайгородов и его спутники начали медленно спускаться с перевала. На его вершине долго еще виднелась фигура охотника. Махнув ему картузом, Даниил повернул коня в обратную сторону Зюраткуля.

Вот и Уреньгинский скит. При виде знакомых построек у Фроси сдвинулись брови, она подъехала ближе к Даниилу.

— Не бойся. Теперь скит не страшен, — Даниил ласково посмотрел на Фросю. — Теперь нас с тобой никто не разлучит, — сказал он ей тихо.

Неожиданно девушка вскрикнула и прижалась теснее к Даниилу.

— Она! Ты видишь? Какие у нее страшные глаза. Даня, я боюсь.

Кайгородов посмотрел в сторону скитских ворот и от изумления чуть не выронил повод из рук. Он узнал Серафиму. Одетая во все черное, женщина стояла, перебирая пальцами лестовку[9].

Лицо Серафимы было бледно, но по-прежнему прекрасно. И когда Даниил, придерживая Фросю, поравнялся с ней, скитница подняла на них глаза. В них столько было муки, безысходной тоски, что Даниил, не выдержав, опустил голову и тронул коня за повод.

Всадники проехали мимо. Когда они скрылись за высоким частоколом, Серафима, превозмогая душевную боль, прошептала чуть слышно:

— Будьте счастливы, — и тихо побрела в свою келью.