Даниил Кайгородов

ГЛАВА 26

Чем ближе Кайгородов подъезжал к Рудничному, тем беспокойнее становилось на душе. Обозы, что шли обычно в это время с рудой на заводы, навстречу не попадались. Шурфы занесло снегом, и они напоминали волчьи ямы. Ветер наметал возле пожогов огромные сугробы. В Рудничном стояла тишина, прерываемая лишь жалобным мычанием голодной скотины. Большинство рудокопов ушло в отряды Пугачева. Дома оставались лишь старики, женщины и дети.

С затаенной тревогой оглядывал Даниил пустынные улицы села. Вот и домик надзирателя. Но следов человека возле него не видно. К воротам намело кучи снега, калитка висела на одной петле и, раскачиваясь от ветра, жалобно скрипела. Тоскливое чувство охватило Даниила, когда он зашел в опустевшие комнаты. Разбросанная по полу домашняя утварь, черепки посуды, раскрытый сундук — все напоминало о поспешном бегстве хозяев. Даниил прошел в светелку Фроси. Обвел глазами отсыревшие стены, затянутые морозным узором окна и увядшие цветы. Заметив на полу остатки вышивки, бережно их поднял и положил на подоконник. Фрося исчезла. Понурив голову, он вышел из домика и направился к соседней избе. Хозяева были дома.

— Помню, по первопутку приезжал к Автомону старец Игнатий из Воскресенского монастыря, — говорил осунувшемуся за эти часы Даниилу старый рудокоп, хозяин избы. — На другой день после его приезда Автомон запряг лошадь и выехал с дочерью на Саткинскую дорогу. Куда увез, не знаем. А сам, как началась заваруха, собрал пожитки и вместе с женой ночью скрылся из села.

— Куда?

— Кто его знает, — развел руками хозяин, — то ли в Юрюзань, то ли в Катав, судить не буду, не сказался нам. Наши ребята, когда взбунтовались, нагрянули к надзирателю, а его и след простыл. Шибко народ обозлен. Двух бирщиков в штольню бросили. И-и-и, что было, — покачал он головой, — чисто ошалели.

Простившись с хозяином, Кайгородов вышел из избы. Подойдя к ожидавшему на улице Камалу, Даниил сказал:

— Давай в Воскресенский монастырь.

— Латна, бачка, едем, — вскочив в седло, Камал подал команду своему отряду: — Алга!

Десятка два конников, оставляя за собой снежную пыль, помчались из Рудничного к Сатке.

Всю дорогу он думал: зачем приезжал старец Игнатий к Автомону, почему Фросю после этого увезли, в монастыре ли она?

Терзаемый мыслями о девушке, Даниил гнал коня без передышки. За ним, не отставая, мчался конный отряд башкир. Лучи зимнего солнца блестели на ледяной глади заводского пруда.

Скоро Сатка. Видны уже трубы и корпуса железоделательного завода. Короткий отдых, и всадники стали подниматься на небольшую возвышенность. Проехали свежевырытые окопы пугачевцев, бравших Сатку, и, перевалив копань, оказались у стен монастыря.

Напуганный появлением вооруженных башкир, настоятель Амвросий вместе со старцами, прислужниками укрылся за крепким частоколом и, несмотря на энергичный стук приезжих, ворот не открывал. Часть конников направилась в объезд монастыря, остальные спешились. На угловых башнях зашевелились люди. Подъехав к одной из них, Даниил приподнялся на стременах и крикнул зычно:

— Открывай ворота!

— С миром ли прибыли? — послышался в ответ старческий голос.

— Давай наставника!

— Что за нужда? — продолжал допытываться старец и, наклонившись к уху стоявшего рядом с ним молодого прислужника, шепнул:

— Сбегай к Амвросию, он в келье Евлампии.

Накануне того дня, когда пугачевцы заняли Сатку, перепуганная мать Евлампия, распустив скитниц по соседним деревням, выехала с Фросей из Уреньги и укрылась вместе с ней в монастыре.

— Защиты приехала к тебе искать, — сказала она Амвросию со слезами на глазах. — Боюсь оставаться в Уреньге, неровен час, нагрянут охальники на скит, перепугают насмерть дочерей христовых.

Амвросий, зажав седую бороду в кулак, сосредоточенно думал о чем-то.

— А это кто с тобой, — кивнул он на стоящую рядом со старухой молодую девушку.

— Ефросинья, дочь Автомона Усольцева, надзирателя Бакальских рудников. Тобой послана на послушание.

Посмотрев сурово на девушку, он спросил Евлампию:

— Сполняет ли положенные ей по уставу поклоны и молитвы?

— Покорна, — угодливо ответила уреньгинская скитница.

— Претерпивый до конца да спасется. — Указательный палец Амвросия уставился на Фросю. — Люди пребывали во грехе, и, приняв благодать господню, удалились от мира сего, яки наш приснопамятный молчальник Досифей. Отныне сия отроковица будет жить в его келье.

Мать Евлампия вздрогнула. Келья знаменитого скитника Досифея находилась в глубоком подземелье монастыря, доступ в который имели лишь двое — Амвросий и глухонемой прислужник Дормидон.

Длинные мрачные коридоры имели несколько ходов, и в их лабиринте легко можно было заблудиться. Келья покойного Досифея помещалась в северной части подземелья с потайным выходом в тайгу. Дав обет молчания, старец Досифей прожил под землей шесть лет, не видя дневного света. Пищу и елей для лампады ему доставлял Дормидон. Обычно он ставил все это у дверей кельи и, постучав, уходил.

Исхудавшая от бесконечных постов и молитв, девушка покорно спустилась в подземелье с Дормидоном и устало побрела за ним. Освещая путь факелом, глухонемой сочувственно что-то мычал, показывая ответвления коридора, которые терялись где-то во мраке.

С тех пор как Автомон увез Фросю в Уреньгинский скит, на девушку напала тоска. Порой она точно просыпалась от тяжелого сна, плакала, била кулаками в запертую дверь, звала Даниила на помощь и, обессилев, падала на жесткую кровать. Постоянное недоедание, длительные молитвы — все это подорвало ее духовные и физические силы. Луч надежды на свободу мелькнул, когда мать Евлампия неожиданно вошла к ней, одетая по-дорожному.

— Собирайся со мной, поедем в Воскресенский монастырь.

Пара лошадей взяла на крупную рысь, Уреньгинский скит остался позади. Вдыхая грудью свежий морозный воздух, Фрося с затаенной надеждой смотрела на опушенные снегом деревья. Казалось, вот-вот появятся люди и освободят ее. Но тайга была безмолвна. Лишь порой упадет с дерева снежный ком, рассыплется на тысячи искринок, и снова тишина. И вот теперь все кончено. Заживо похоронена под землей.

Глухие рыдания вырвались из груди Фроси, прислонившись к стене, она закрыла лицо руками. Остановился и Дормидон. Приподняв факел, он посмотрел на плачущую девушку и что-то похожее на сострадание промелькнуло на его суровом лице.

В келье Досифея по-прежнему день и ночь горела лампада, освещая потемневший от времени лик богоматери и стоявшее в углу массивное распятие с фигурой Христа.

Прошло два дня, как Фросю заточили в подземелье. Время от времени являлся Дормидон. Ставил еду на маленький столик, заправлял лампаду и уходил. Эти два дня показались девушке вечностью. Мрак начал пугать ее. Ей то и дело мерещились голоса и чьи-то шаги.

Нет, она не может так больше жить! Фрося стремительно выбежала из кельи в коридор.

Мрак. Тяжело дыша, девушка прижалась к сырой стене и вся превратилась в слух. Недалеко послышались звуки, похожие на чавканье свиньи. Затем кто-то дробно застучал клювом и раздался дикий хохот. Оцепенев от ужаса, Фрося плотнее прижалась к стене. Едва не задев ее крылом, пролетела какая-то большая птица. Девушка попятилась в келью. Поспешно захлопнула дверь.

Здесь хоть слабый огонек лампады. Какой страшный могильный мрак и холод за дверью! Стонущий голос филина теперь раздавался где-то вдали. Взгляд богоматери был равнодушен. Не трогали страдания ни в чем не повинной девушки и Спасителя с закрытыми глазами. Фрося была в таком состоянии, что не сразу услышала стук Дормидона. Наконец она открыла келью. Глухонемой был явно встревожен. По его лицу и оживленной жестикуляции Фрося поняла, что наверху происходит что-то необычайное. Дормидон делал страшные глаза, оттягивал щеки от скул, показывал, как стреляют из лука, тыкал пальцем вверх и мычал: пу-х! Узница поняла, что на монастырь кто-то напал. Схватив руку Дормидона, с силой потащила его к распятию. Показала на Христа, затем на себя и кивнула головой на дверь. Девушка просила:

— Ради бога, выведи меня отсюда. Бежим скорее.

Прислужник утвердительно кивнул головой. По его жестам Фрося поняла: когда там, наверху, все успокоится, он выведет ее из подземелья. Обхватив шею Дормидона, девушка поцеловала его в щеку и приложила руку к сердцу:

— Никогда не забуду тебя, Дормидон.

Глухонемой радостно замычал и вышел. Между тем события в монастыре развертывались с необычайной быстротой. Башкирский дозор, посланный в объезд, обнаружил в одной из стен небольшой пролом. Видимо, еще летом молодые прислужники тайком от старцев наведывались в соседнюю деревню к солдаткам и забыли его заделать. Воины Камала и воспользовались им. Спешившись, они проникли на подворье. Первой их увидела мать Евлампия. Выронив из рук бархатный башмачок, осыпанный блестками, который она готовила в подарок отцу Амвросию, с криком выскочила из кельи.

— Башкиры!

Со сторожевых башен раздались ружейные выстрелы, но пугачевцы были уже у главных ворот, где и началась свалка. Амвросий с развевающейся от ветра бородой исступленно кричал с башни:

— Бей нехристей! Лупи кобылятников!

Небольшой группе воинов Камала приходилось туго. Здоровенный старец Игнатий, размахивая кистенем, врезался в самую гущу борющихся. Двое башкир лежали с раскроенными черепами. Группа воинов во главе с Кайгородовым и Камалом били в ворота бревном. Слышались разъяренные крики, выстрелы, кряхтение схватившихся противников. В воздухе тоненько пропела стрела. Игнатий выпустил из рук оружие и сунулся лицом в снег. Стрела глубоко застряла в шее старца.

— Алга! Алга!

Даниил вместе с башкирами ворвался в монастырь. Схватка возобновилась с новой силой.

— Где Дормидон? Давай Дормидона! — кричали монастырские.

Старцы знали страшную силу глухонемого. Но тот, как в яму провалился. Монахи рассыпались по подворью. Скрылся и Амвросий. Воины Камала овладели монастырем.

Начался допрос. Мать Евлампия, утирая слезы платком, упрашивала Кайгородова:

— Отпусти ты меня ради Христа. Богомолка я бедная.

— Ефросинью Усольцеву в монастыре не встречала? — допытывался Даниил.

— Окстись, — старая женщина замахала на него рукой, — откуда девкам в мужском монастыре, что ты, Махамед, что ли?

— Старца Игнатия можешь указать?

— Много их здесь. Всех не упомнишь, — мать Евлампия благочестиво опустила глаза.

— Вывести и запереть, — распорядился Даниил, показывая Камалу на дородную скитницу.

Двое башкир подхватили упиравшуюся мать Евлампию и вывели на подворье.

— Привести казначея!

Вошел седобородый старик, волком посмотрел на Кайгородова и, опершись на посох, спросил:

— Зачем звал?

— Где старец Игнатий?

— Отдал свою душу на поле боя, — старик поднял глаза к потолку и перекрестился.

Последняя возможность узнать, где Фрося, казалось, исчезла.

— Наставник?

— Мне неведомо.

Тайна исчезновения девушки так и осталась не раскрытой. «Что делать?» — Кайгородов махнул рукой, казначея увели. Даниил остался один в келье, где жила Евлампия.

Блуждающий взгляд Даниила остановился на раскрытой шкатулке уреньгинской скитницы. То, что он увидел, заставило поспешно подняться со скамьи. Кайгородов вынул небольшой кусок материи, в уголочке которой было вышито «Е», «У». Сомнений нет. Фрося здесь. Но как ее найти?

— Камал!

Сотник быстро явился на зов.

— Приведи женщину, которую я только что допрашивал, — Даниил в волнении зашагал по келье. Через несколько минут, подталкиваемая конвоирами, вошла мать Евлампия.

— Почто обижаете старуху? Аль на тебе креста нет? Поди, переметнулся к махаметам, веру забыл?

— Замолчи, старая карга! — сердито прикрикнул на нее Кайгородов. — Отвечай, что буду спрашивать.

— Воля ваша, — Евлампия полезла за платком.

— Значит, ты не знаешь, где Ефросинья Усольцева?

— Не ведаю.

— А это что? — Даниил поднес вышивку к носу скитницы. — Где взяла?

— Племянница подарила, — Евлампия отвела глаза в сторону.

— Вот что, если ты сейчас не скажешь, где Фрося, я прикажу выпороть тебя нагайками! Поняла? — приблизив побледневшее лицо к скитнице, произнес он угрожающе. — Камал! — крикнул он в дверь.

— Постой! — уреньгинская игуменья схватила Кайгородова за руку и, увидев входившего Камала, застрекотала на него, как сорока: — Уйди ты, христа ради, мухамет несчастный. Дух от тебя шибко чижолый, — наклонившись к уху Даниила, прошептала: — В подземелье спрятал твою голубку Амвросий. В келье покойного Досифея она.

— Камал, факелы!

Сотник исчез. Вскоре он вернулся с группой башкир, они несли с собой факелы. Евлампия провела их и Кайгородова к старой заброшенной молельне.

— Вот здесь, — сказала она, показывая на искусно замаскированный люк с железным кольцом, и прижалась к стене.

С трудом открыв ход в подземелье и, оставив возле него охрану, Даниил с Камалом стали спускаться по скользким ступенькам вниз. Нащупав ногами земляной пол, зажгли факелы. Свет упал на длинный коридор. Над головами поднялась стая летучих мышей и бесшумно исчезла во мраке. Через некоторое время путники наткнулись на тупик. От него шли два хода. Куда идти?

— Мы вот что сделаем, Камал. Ты пойдешь вправо, я — влево. Мне кажется, эти ходы где-то соединяются и вновь образуют общий коридор. Только береги огонь, — предупредил Даниил сотника. Дышать было тяжело, пахло сероводородом.

Шаг за шагом Даниил продвигался вперед, завидев вдали факел Камала, устремился к нему. Откуда-то повеяло свежим воздухом. Вот и келья Досифея, о которой рассказывала Евлампия. В бывшем жилище схимника никого не было. Там царил беспорядок, потухшая лампада валялась на полу. На большом медном распятии была кровь.

Фрося исчезла.