Даниил Кайгородов

ГЛАВА 5

Склоны Шуйды покрылись яркими цветами белоголовика. Внизу журчит ручей, на полянах, недалеко от разработок, видны островки белой ромашки и нежно-голубых колокольчиков. Мохнатый шмель, забравшись в глубь цветочной чашечки, пьет нектар. Заметив его, один из юных рудокопов, кативший по наклонной доске тачку с рудой, остановился и стал осторожно подкрадываться к нему. Оставленная тачка свалилась набок, и просеянная руда потекла под откос. Подросток растерялся. Заметив идущего к нему Гурьяна, он кубарем скатился вниз и бросился бежать по склону Шуйды.

Рудник остался далеко позади. Беглец вздохнул с облегчением. Вспомнился родной Катав.

Как-то однажды, бегая по улице, он увидел заводского приказчика. Вот тот остановился возле их дома и постучал кнутовищем в ворота. На стук вышла мать. Приказчик сердито заговорил с ней о чем-то. До подростка донеслись отрывки фраз:

— …На тяжелый камень. Так приказал хозяин.

Приказчик уехал, а мать, закрыв передником лицо, заплакала. Тревожное чувство овладело мальчиком, и он быстро пошел к своему дому. Мать сидела на лавке возле печи и по-прежнему плакала. Мальчик припал к ней. Гладя мягкие, как лен, волосы сына, женщина произнесла сквозь слезы:

— На камень тебя посылают, Данилушка. Ох, горе мое, горемычное, — и вновь залилась слезами. — Угонят тебя в темные леса, в чужедальную сторонушку добывать руду железную, — запричитала она.

— Я не поеду, — протянул угрюмо Данила.

— Подневольные мы, не укрыться нам. — В этих словах было столько безысходной тоски, что Данилка притих и еще теснее прижался к матери.

— Я спрячусь, — сказал он тихо.

— Никуда нам не спрятаться от лиходея. Одна надежда на господа бога, — вздохнула женщина.

В сумерках пришел с работы хмурый отец. Не раздеваясь, устало опустился на лавку и долго смотрел в одну точку. В избе стояла гнетущая тишина.

— Ничего не поделаешь. Придется отправлять, — точно разговаривая сам с собой, произнес он со вздохом. — Просил приказчика, куда там… — Отец тяжело передвинулся к столу.

В ту ночь Данилка спал плохо. Снились страшные лесовики и разные чудища. Вскакивал во сне, просыпался, но чувствуя ласковую материнскую руку, вновь засыпал тревожным сном. Проснулся от сдержанного говора. Одетый отец стоял возле его постели и говорил что-то вполголоса матери. Затем он погладил сына жесткой, мозолистой рукой и, сутулясь, вышел из избы.

Как только из-за горы Веселой выглянуло солнце, Данилка вместе с матерью пошел к заводской площади, где был назначен сбор ребят для отправки на рудники. Там уже собралась большая толпа. Данилка, как и большинство его товарищей, был одет в домотканую рубаху, грубые штаны, заправленные в холщовые онучи, на ногах новые лапти, которые сплел ему недавно умерший дед.

Толпа женщин и подростков прибывала. Приказчик охрипшим голосом выкрикивал фамилии будущих рудокопов.

— Данилко, сын Кайгородов! — Приказчик, стоя на телеге, повертел совиной головой. — Отходи в сторону! — крикнул он, и мальчик вместе с матерью вышел из толпы.

Проводив их взглядом, приказчик начал выкрикивать имена остальных ребят. Данилка подошел к крайней телеге, и положив на нее свой узелок, стоял с опущенной головой. Говорить ему не хотелось. Да и не о чем. Сказать матери, чтобы не плакала, приласкаться к ней? При народе — неловко. Ведь он уж большой. Скоро сам будет зарабатывать.

Подводы тронулись.

Данилка поднял на мать затуманенные глаза.

— Мама, — вздрагивая от слез, он спрятал лицо на ее груди.

С трудом оторвался Данилка от матери.

Зычный окрик Гурьяна заставил его поспешно вытереть слезы. Кинув последний взгляд на окаменевшую от горя мать, мальчик зашагал за подводой. Когда обоз с ребятами поднялся на Веселую, Данилка оглянулся на завод. Он почувствовал, что здесь, на горном перевале, перешагнул ту невидимую грань, которая навсегда отделила его от беззаботного детства.

…Вздохнув, Данилка посмотрел на высокий горный хребет, уходящий неизвестно куда. Ребята говорили, что от Шуйды до Катавского завода шестьдесят верст. Как туда добраться? Идти пешком боязно. Много зверя. Просекой, где дорога, — заметят люди Мясникова и вернут обратно на рудники. Там ждет порка. От одной мысли, что его будут истязать, вскочил на ноги, сделал несколько шагов вперед и в страхе попятился обратно к дереву. Сквозь кусты показалась лохматая голова человека.

«Каторжник», — промелькнуло в голове Данилки.

В ввалившихся глазах незнакомца, в его изможденном лице было столько мольбы, что подросток сразу успокоился, особенно когда он услышал:

— Урус, малай, дай ашать.

— Ты кто?

— Башкур, Ахмед. Бежал от Ваньки Мясник, — заговорил он. — Шел Шуйда искать свой тархан Шарип. Тапир шагать, нога плохой.

Подойдя ближе к беглецу, Данилка увидел, что у башкира руки закованы в кандалы, что он бос, одет в жалкие лохмотья, едва прикрывавшие тело.

— Шуйда башкур есть? — после долгого молчания спросил Ахмед.

— Нет, башкиры откочевали на Белорецк, — ответил Данилка.

Из груди беглеца вырвался тяжелый вздох.

— Как тапир? Пропадайт тайга? — в голосе Ахмеда было столько отчаянья, что Данилка забыл о собственных горестях.

«Надо идти на рудник за хлебом. Дождусь вечера и в темноте проберусь в казарму, ребята не выдадут, а сторож будет спать», — подумал он и сказал Ахмеду:

— Ты меня жди, я принесу хлеба.

— Латна, — кивнул тот головой.

Стоял тихий вечер. Тайга, казалось, нежилась, отдыхала после знойного дня. Данилка обошел стороной разработки, где еще слышались голоса работавших ребят и, проникнув незаметно в казарму, достал из ящика с инструментами напильник, сунул за пазуху краюху хлеба и, оглянувшись еще раз, вышел. Заметив, что ребята возвращаются в казарму, он юркнул за угол.

Наступила ночь. Данилка осторожно обошел серое здание казармы и, когда рудник оказался далеко позади, подросток побежал к кустарнику, где ждал его Ахмед.

— На, поешь, — подавая хлеб беглецу, сказал Данилка и, усевшись возле своего нового знакомого, стал наблюдать за быстро исчезающей краюхой хлеба.

— Ты, поди, пить хочешь? — не дожидаясь ответа, Кайгородов содрал с дерева бересту и, сделав из нее подобие стакана, быстро спустился к ручью. Когда Ахмед утолил жажду, Данилка вытащил напильник и снял ему кандалы.

Из-за Шуйды поднималась луна. Залила мерцающим светом тайгу и осветила фигуры двух людей: молитвенно склоненного башкира и русоголового подростка, который смущенно слушал быструю речь беглеца. В ней звучала клятва верности Данилке и ненависть к хозяину тяжелых камней.

Перед рассветом друзья расстались. Один из них осторожно крался вдоль просеки на Катав, второй, опустив голову, медленно шел к рудничной казарме.