С этого дня отношения мужчины и девушки сильно изменились, ибо ни один из них еще не пробудил в себе прежних сил, хоть они и оставались в них спящими. Девушка обнаружила, что интуитивно понимает цели и мотивы мужчины, который прежде казался ей таким странным, и хотя она все еще была настроена довольно враждебно, она перестала бояться его, и симпатия, произрастающая из понимания, незаметно для нее самой начала расцветать на задворках ее разума.
Мужчина, со своей стороны, с опаской наблюдал за тем, как будут разворачиваться события. Причины прежних поступков уже вырвались из прошлого, но когда и как они могли сказаться на настоящем, он не знал; поэтому он погрузился в работу, которая не допускала никаких душевных терзаний, ибо он должен был закончить со своими исследованиями и трансовыми опытами до того, как карма придет в действие, иначе одним небесам известно, какие проблемы могут возникнуть с этим делом. Более того, он все еще ничего не знал о природе сил, которые вступились за Веронику на дороге. Почему они не проявили себя раньше, когда он отправлял Веронику на опасные задания? Когда они решат вмешаться снова? Теперь, когда она обнаружила их, всегда ли они будут здесь присутствовать? На все эти вопросы он
пока не мог себе ответить, а потом уже могло стать слишком поздно.
Однако он решил продолжать с трансовой работой и четыре ночи подряд отправлял Веронику в астральные путешествия. Прежде он так не рисковал, заставляя ее настолько перенапрягаться, но теперь он не мог медлить, ведь карма могла вмешаться в это дело в любой момент. Так что ей приходилось покидать тело и если бы она однажды не смогла вернуться, тем было бы лучше для него, ведь он освободился бы от старых проблем, по крайней мере, на весь остаток данной инкарнации.
Столь продолжительная трансовая работа сильно сказывалась на девушке. Странный мир, в который она проваливалась, переступая порог сознания, постепенно становился ей знакомым, и теперь она могла вспоминать о нем в нормальном состоянии.
Никогда больше, с момента происшествия на дороге, ей больше не было страшно, ибо она знала, что на той стороне она сразу же испытает ощущение Присутствия и оно будет с ней до тех пор, пока она не вернется. О природе этого Присутствия она ничего не знала, но ее отношение к Нему, вдохновленное, вне всякого сомнения, ощущением силы Его личности, было похоже на отношение ребенка к строгому, но любимому учителю.
Хотя ее первое погружение в сферу невидимого так и осталось чистым листом в ее памяти, все последующие погружения казались ей невероятно реальными. Воспоминания, поначалу обрывочные и неполные, начали складываться в видимый и понятный узор. Она была уверена, что присутствовала на великих ритуалах, но они сильно отличались от того, что она раньше понимала под этим словом, а именно церковных служб, на которых один человек проводил ритуал для блага всей паствы, ведь здесь ритуал проводился многими людьми для блага кого-то одного.
Хотя каждое такое погружение и отличалось от других, в них все же можно было обнаружить нечто общее. Во-первых, после полета сквозь сине-черный космос, она видела сияние рассвета вдалеке и душа ее, по всей видимости, настраивалась на него также, как настраивалась на определенную цель торпеда, и устремлялась к нему всем своим существом. Затем она понимала, что свет исходит из определенного места, огороженного барьером, но таким барьером, какого она никогда не видела на земле, ибо его стены не были неподвижными и постоянно вращались, чем-то напоминая ленточную пилу, и блики света отражались от их медленно двигавшихся поверхностей. Ей казалось, что ее душа никак не сможет справиться с этим барьером, но затем под воздействием мощного, хотя и несколько судорожного усилия извне она поднималась выше и оказывалась по ту сторону преграды. Там она, словно бы во сне, медленно плавала в пространстве; до нее доносились слабые и отдаленные голоса; изображения, маленькие и как будто бы видимые сквозь плохо настроенный театральный бинокль, возникали перед ее взором; а потом начиналось что-то странное. Ей казалось, что существовал некий тонкий серебряный шнур, соединявший ее душу с телом, оставшимся под присмотром Лукаса, и по этому шнуру душа передавала все полученные ей впечатления на другой конец, в бессознательный разум, который заставлял ее тело воспроизводить их. Слова, которые она слышала, стимулировали рефлекторную активность голосовых связок ее далекого горла, а действия ведущего церемонии повторялись ее пустой телесной оболочкой. Во всем этом ее сознание не принимало никакого участия и ей казалось, что она лежит на глубине, под толщей голубой воды, и отстраненно наблюдает за тем, как ее душа получает какие-то сведения и передает их в мозг. Как будто бы ее тело, лишенное способности ощущать, лишенное воли, оставалось с Лукасом, а ее способность к ощущениям, отделенная от эмоций, оказалась по ту сторону барьера; но сама она, ее сознание, все то, что и было ей на самом деле, растворялось где-то, где не существовало ни
времени, ни пространства, осознавая одновременно и то, что делало ее тело, и те ощущения, которые возникали за барьером, но не была при этом соединена ни с тем, ни с другим.
Но постепенно все начало меняться; по мере накопления опыта скрытая сторона вещей становилась все менее незнакомой для нее и после того, как она ощутила Присутствие в происшествии на дороге, ее уверенность в себе, когда она находилась вне тела, стала возрастать; она больше не чувствовала себя оторванным листом, который кружили ветры космоса, но управляла своим полетом самостоятельно и, ведомая естественным любопытством, все сильнее и сильнее концентрировалась на тех сценах, которые разыгрывались перед ее взором, так что со временем все большая часть ее личности проникала вместе с ее образом на другую сторону барьера и в результате на пятую ночь непрерывных трансовых опытов сцена ее сна стала совершенно реальной и материализовалась перед ее глазами, и она обнаружила, что стоит на широком мощеном тротуаре в окружении людей в капюшонах и смотрит прямо в глаза одному из них, тому, который сидел на возвышении за алтарем. Какое-то время они просто смотрели друг на друга, удивленные внезапной встречей, но затем, поднявшись со своего места, человек в капюшоне указал на нее пальцем и провибрировал странное Слово, не предусмотренное ритуалом. Грохот, раздавшийся в этот момент, был похож на грохот тысячи землетрясений; казалось, наружу вырвались молнии, буря и гром, чтобы вместе обрушиться на нее. Нечто вроде черной волны подхватило ее и понесло прочь, словно соломинку во время наводнения. Задыхаясь, утопая в этих черных водах, она, в большей степени разумом, чем глазами, осмотрелась в поисках Присутствия, которое всегда было рядом с ней, и как только она это сделала, то сразу же ощутила, что оно подхватило, приподняло и вытащило ее из водоворота, а затем, высадив ее на берегу, громогласно сказало:
– Возвращайся, дочь моя, и Мы закроем за тобой врата. Не пытайся войти в них снова, пока Мы сами не призовем тебя.
Все ниже и ниже падала ее душа с прежних высот, пока, наконец, с немалым шоком и стоном не ворвалась в собственное тело в полном сознании; позади нее с грохотом опустилось нечто среднее между гильотиной и подъемной решеткой, и она скорее почувствовала, чем увидела, как огромная Рука совершила знак Крестного Знамения.
Она лежала на спине на полу, а Лукас давил коленом на ее грудь и сжимал ее запястья.
– Боже мой, – сказал он, – Как же вы сильны! Я думал, что не смогу вас удержать. Что случилось?
Вероника осмотрела синяки на своих запястьях и, собравшись с мыслями, рассказала ему о произошедшем все, что смогла вспомнить. К концу ее рассказала лицо его стало пепельно-серым.
– Как вы думаете, тот мужчина, которого вы видели, запомнил ваше лицо?
– Он довольно долго смотрел на меня, – ответила Вероника.
– Тогда вам следовало бы убраться отсюда прямо сейчас и мы спишем все на сплетни Эшлоттов.
Он прервался, а затем продолжил говорить, как будто бы обращаясь к себе самому.
– Но что, ради всего святого, мне с ней делать? Я не могу отпустить ее, нет, я не смогу этого сделать.
Пауза.
– Точно, рыбацкая будка генерала. Спрячу ее там. За ней приглядит смотрительница. Она глухая, как пень. Делает, что говорят и не задает вопросов. Она знает, что я помогаю ему. Будет молчать, если ей заплатить. Сколько времени? Четверть двенадцатого. Ни одного поезда этим вечером. Завтра воскресенье, будь оно проклято; ни одного поезда в это богом забытое место. Мне придется самому увезти ее. Сто двадцать миль. Заседание совета завтра в десять; его нельзя пропустить. Двести сорок миль, если туда и обратно. Успею ли я? Должен.
Затем он, кажется, очнулся. Он подошел к шкафу, стоявшему в углу, и, порывшись на нижней полке, достал пыльный вещевой мешок.
– Сюда, Вероника, вы сложите всё, что в него поместится. Возьмите ночную сорочку, расческу и принадлежности для ванной, этого будет достаточно на первые дни. Я привезу вам ваши вещи позже. Поторопитесь.
– Но Мистер Лукас, что все это значит? Что вы собираетесь со мной сделать?
– Не задавайте вопросов, торопитесь, – и он, схватив ее за плечи, вытолкал ее из комнаты. -Наденьте самое теплое пальто, – крикнул он ей вслед.
Заразившись его настроением, она не стала медлить с выполнением его приказа, однако он быстрее переоделся в мотоциклетную форму и уже нетерпеливо ждал ее в коридоре, когда она спускалась.
– И это самая теплая вещь, которая у вас есть? – воскликнул он при виде тонкой накидки на ней. – Вот, возьмите это, – и схватив старый плащ, неизменно висевший при входе, он надел его на нее, застегивая и оборачивая его вокруг нее так, как если бы одевал ребенка. Он был настолько грязным, насколько вообще может быть грязным мужской макинтош, и пропах сильным трубочным табаком, который тот всегда курил, и Вероника, закутанная в жесткую ткань с головы до пят, чувствовала себя так, как если бы каким-то странным образом была окутана личностью этого человека.
Молча, как и всегда, она вышла следом за Лукасом в душную Лондонскую ночь в этом тяжелом пальто, давившем ей на плечи. От быстрой ходьбы Вероника задыхалась под его весом, пока они, наконец, не пришли в конюшню, где он оставлял мотоцикл. Он отпер грубую дверь и вывез мотоцикл наружу. Рев его двигателя эхом разнесся по округе и он, яростно проклиная его, привязал к себе Веронику и выехал со двора, прежде чем она успела поймать равновесие. Они так быстро летели по широким пустым ночным улицам, что уже совсем скоро Вероника ощутила прикосновение свежего воздуха к своему лицу и увидела очертания Хэрроу на холме слева.
Ветер, который освежал их, когда они выбрались из каменного города, теперь, на холме, резал их, словно нож. Никогда, до самой смерти своей не забудет Вероника этой поездки.
Лукасу нужно было преодолеть двести сорок миль менее чем за десять часов, а он еще хотел отдохнуть и перекусить перед обратной дорогой, ибо если бы он пришел на встречу совета смертельно уставшим, это вызвало бы множество вопросов, поэтому он должен был преодолевать в среднем тридцать миль в час и ехать по любому бездорожью, выжимая больше сорока там, где этого позволяли обстоятельства. Вероника цеплялась за него, словно глупая мартышка, и подпрыгивала на каждой кочке, а Лукас, стиснув челюсти, молился, чтобы удача не подвела его, ибо он не успел бы остановиться, если бы в свете фар вдруг возникло какое-нибудь препятствие.
Они все ехали и ехали, и открытая выхлопная труба ревела рядом с лодыжкой Вероники, а кочки, казалось, вытрясли из нее всю душу. Наконец, темнота начала проясняться и вдалеке показались очертания зданий, и Лукас, выключив фары, ехал дальше в призрачных сумерках, в которых было что-то очень и очень тревожное.
Рассветное солнце застало их на вершине холма, под которым лежала окутанная туманом долина. Впервые с тех самых пор, как они начали эту безумную гонку, Лукас нарушил молчание.
– Это Бекерин, – сказал он, и они направились вниз сквозь редкий лес.
Они проехали по сонной, беспорядочно раскиданной деревушке и пересекли широкую мелководную речушку по горбатому мосту; потом, свернув на ухабистую поселочную дорогу, они еще с милю ехали по извилистому речному берегу. Толстые, неухоженные деревья смыкались вокруг них, и дикий берег прерывался бухтами и мысами, мешавшими движению. Мало кто мог проехать здесь, ибо вскоре дорога превращалась в еле видимый след от телеги и шины едва удерживались на скользкой траве.
Однако внезапно дорога снова расширилась и пара кирпичных столбов, удерживающих ржавые железные ворота, показалась с левой стороны; ворота, как и опорные столбы, и все остальное на этом зловещем речном берегу, были покрыты слоем зеленой слизи. Они были заперты на огромный висячий замок, но Лукас быстро решил эту проблему, проехав через то место, где колючая проволока, защищавшая ворота, упала на землю вместе со сгнившим столбом. Всё здесь выглядело так, словно бы кто -то решил построить особняк, но у него или не хватило на это средств, или же он просто передумал.
Они проехали по широкой подъездной дороге, покрытой зеленым бархатом густо растущего мха, и Вероника, наконец, смогла размять затекшие ноги, пока Лукас стучался в облупленную дверь, дефекты покраски которой скрывала всё та же вездесущая зеленая плесень.
Ржавый колокольчик уже не звенел и Лукас, после попыток достучаться, отдававшихся эхом в тихом доме, оставил Веронику в компании мотоцикла и пошел продираться сквозь заросли кустарника в поисках заднего входа, намереваясь, как он выразился, выкопать сиделку. Выкопать было единственным словом, подходившим в этой ситуации, ибо обычного человеческого пробуждения было бы явно недостаточно.
Где-то через полчаса Вероника, измученная и до смерти напуганная этим сырым и насквозь прогнившим местечком, услышала, как кто-то идет к ней по тихому дому; громко задребезжали болты и на пороге открывшейся двери возникло резкое и несколько недовольное лицо Лукаса, а из-за его плеча выглядывала некая ведьма.
В своем кожаном гоночном шлеме Лукас, прислонившийся к мраморным пилястрам крыльца, выглядел в точности как египетский жрец, а сгорбленная фигура рядом с ним казалась каким-то странным фамильяром, которого он призвал ради выполнения своей магической работы.
Выцветший малиновый халат был накинут поверх ее невероятно грязной розовой фланелевой ночной сорочки, ибо добропорядочную даму разбудили тем, что просто закинули полкирпича в окно ее спальни. Какие объяснения были предложены этой глухой даме, так и осталось тайной, но, по всей видимости, та небольшая пачка наличности, которую она держала в своей жилистой руке, была достаточным основанием просить ее о любой помощи.
Она посмотрела на Веронику сквозь свисавшие эльфийские пряди своих седых волос и назвав ее «дорогушей», пустилась в какие-то долгие объяснения, вероятно, пытаясь извиниться за состояние дома и сада, но так как у нее совершенно не было зубов, она не смогла разобрать ни единого слова.
Лукас закончил эту приветственную речь, просто отодвинув даму в сторону, и взяв за руку девушку, находившуюся в полуобморочном состоянии, повел ее в дом.
– Пойдемте, – сказал он, – В этом склепе есть одна вполне пристойная комната. Мы зажжем там огонь и это место начнет выглядеть более дружелюбно.
Он провел дрожавшую девушку по длинному коридору в комнату, которая, очевидно, служила бильярдной, хотя теперь никакого бильярдного стола там не было. Отполированный пол в ней был покрыт ковром, вдоль стен стояли низкие книжные шкафы, а с них на незваных гостей таращились огромные лакированные рыбы. В одном углу в стойке были ружья и повсюду валялись потрепанные рыболовные снасти.
Лукас усадил Веронику в одно из огромных кожаных кресел и открыл ставни, впустив в комнату яркий утренний свет, и когда ведьма, которая двигалась с удивительной для своих лет мышиной быстротой, вернулась с пучком хвороста и разожгла огонь в огромном открытом камине, помещение сразу же перестало казаться нежилым. У окна стоял овальный стол из красного дерева, инкрустированный в духе Викторианской эпохи, и Лукас с ведьмой вдвоем подтащили его к огню. В удивительно короткий срок на нем возникли бекон, яйца и чай, и два путешественника, которые с тех пор, как вошли в этот зловещий дом, не обращали друг на друга совершенно никакого внимания, уселись завтракать.
Они не обмолвились ни словом, хоть и сидели за одним столом, пока Лукас не закурил свою привычную трубку.
– Послушайте меня, Вероника, – начал он, – Постарайтесь внимательно выслушать и понять то, что я скажу вам, потому что это жизненно важно. Мы находимся в очень непростом положении, и вы, и я. Неприятностей еще можно попытаться избежать. Но если этого сделать не удастся, тогда на нас обрушится настоящий шквал. Скоро я обо всем узнаю. Все, что от вас требуется, это остаться здесь и сидеть как можно тише. Вы не должны пытаться поговорить с этой старой дамой, как бы ее ни звали, и она в любом случае не услышит вас, и вам нельзя пытаться поговорить с кем-либо еще. Нельзя связываться со знакомыми, особенно с Эшлоттами, и это очень важно, потому как если кто-либо узнает о вашем местонахождении, вы потеряете последний шанс на спасение. Поймите, Вероника, мы находимся в смертельной опасности, мы оба.
Веронике стоило лишь посмотреть на его напряженное лицо, чтобы понять, что он говорил правду, или, по крайней мере, то, что он считал таковой, но она не чувствовала совершенно никакого беспокойства. Она боялась этого дома и была напугана всей ситуацией, но она совершенно не переживала за свою собственную безопасность. Ее компаньон, однако, видел всё совершенно в другом свете.
Лукас, каждую минуту смотревший на часы, позволил себе получасовой отдых, а затем объявил, что должен вернуться обратно. Он поднялся с кресла и стоял, глядя на Веронику, как если бы ожидал чего-то большего с ее стороны. Однако она рассеянно смотрела на него в своей обычной манере, не понимая, чего хочет от нее это странное создание.
– Вы не проводите меня? – спросил он.
Она послушно поднялась, словно собака, и пошла за ним по кафельному коридору к двери. На крыльце он остановился и внимательно на нее посмотрел. Затем он внезапно схватил ее и притянул к себе.
– Вероника, – сказал он, – У вас нет никого, кроме меня, и у меня нет никого, кроме вас; мы должны держаться вместе. Скажите, что вы останетесь со мной, Вероника?
Мягкое маленькое сердце Вероники было тронуто. Она смотрела в напряженное, уставшее и напуганное лицо мужчины, стоявшего так близко к ней; все, что было до этого, тут же забылось, ибо теперь перед ней стоял другой Лукас, изменившийся и куда более мягкий. Почти непроизвольно она улыбнулась. Лукас впервые увидел ее улыбающейся и улыбка так сильно изменила ее лицо, что он с трудом узнал в ней прежнюю девушку, и еще не успев осознать, что он делает, он заключил ее в объятия и поцеловал в губы.
Кто знает, какая магия возникает при поцелуе? Лицо мужчины изменилось куда сильнее, чем лицо девушки. Судя по его взгляду, много разных мыслей пронеслось в его голове. Потом он неохотно отпустил ее и отошел. Наполовину взгромоздившись на мотоцикл, он замер и снова посмотрел на Веронику; затем он внезапно наклонился к ней.
– Я еще вернусь, – сказал он, – Я вернусь, дорогая, чего бы мне это ни стоило. Дождитесь меня, Вероника.