Демонический Любовник

С утра ее нервозность показалась ей смешной. Да, она все еще съеживалась от мысли, что мастиф мог свободно разгуливать по дому, ведь он был большой и сильной собакой, и был бы очень опасным посетителем, если бы его нынешнее благодушие сменилось злостью, а собака, которая охраняла дом всю свою жизнь, вряд ли обладала кротким нравом. Что-то в нем, однако, привлекало, хотя одновременно и отталкивало; это была собака, которая странным образом казалась личностью, как некоторые из тех псов, которые глубоко доверяют своим хозяевам и привыкают смотреть на вещи также, как люди, из-за постоянного пребывания рядом с ними.

После завтрака Вероника отправилась проведать его и посмотреть, не страдал ли он от последствий своего странного недомогания предыдущей ночи. Он не вышел, чтобы поприветствовать ее, как она ожидала, учитывая его недавнее дружелюбие, и только когда она опустилась на колени у входа в его будку и позвала его, оттуда высунулась голова. Затуманенные глаза удивленно моргнули, увидев солнечный свет, и голова снова исчезла, и никакие призывы не побудили ее выглянуть снова, хотя собачьи глаза светились странным зеленым животным огнем из темноты будки; Веронике показалось, что слюна на челюстях животного слабо фосфоресцировала, и все «впечатление» от собаки, будки и окрестностей было таким отталкивающим, что она быстро встала и поспешила подальше от двора и его зловещего обитателя.

Но когда она дошла до лужайки перед террасой, она почти надумала вернуться; было странно так относиться к собаке; прошлым вечером она почти полюбила дружелюбного старика, да и как бы то ни было, животное, очевидно, было нездорово. Увидев в зарослях садовника, она подошла и заговорила с ним о состоянии собаки, и тот сказал ей, что животное отказалось от еды этим утром, и что ему не нравилась идея осматривать его самостоятельно; однако в деревне был очень хороший ветеринар, и если Мисс Мэйнеринг пожелает, он попросит его прийти и осмотреть пса, и Вероника согласилась, что это обязательно нужно будет сделать, если зверь не почувствует себя лучше к следующему утру.

Завернувшись в плащ Лукаса, который стал ее привычной одеждой теперь, когда на улице стало холоднее, Вероника отправилась на прогулку по речному берегу, пытаясь стереть из памяти изображение светящихся глаз и слабо сияющей слюны, которые она увидела в темноте будки. Ее путь пролегал мимо ряда стоявших ниже по переулку хибар, в которых жили рабочие; несколько детей, игравших на улице, смотрели на нее с жадным любопытством, а взгляды их старших родственников сквозь открытые двери были полны то жалости, то откровенной враждебности. Вероника пошла дальше; их мнения не волновали ее, ведь она принадлежала другому миру, чьи жители, дружелюбные или враждебные, обитали на другом плане существования, и только те человеческие существа могли быть ей близки, которые тоже ощутили свободу этого мира. Суровый мужчина, хоть и был к ней враждебен, каким-то неуловимым образом был ей ближе, чем Алек Батлер, как бы хорошо она ни была знакома с последним; а старый Доктор Уинтроп так и вовсе казался кровным родственником; она подумала, что ей стоит посоветоваться с ним, если Алек сделает ей предложение, а она была уверена, что он это сделает.

Она не могла принять решения по поводу Алека. Ее прежнее Я было бы вполне удовлетворено его простой, приятной внешностью, но ее нынешнее Я познало Лукаса со всеми его глубинами и высотами. Она разрывалась между двумя своими личностями, она чувствовала, что по своей воле могла выбрать одну или другую, но она не могла выбрать сразу обе, их невозможно было соединить. Если бы она пожелала вновь стать Вероникой с холмов Суррей, то ей нужно было бы вернуться по той дороге, которую открывал перед ней Батлер. Она не могла вернуться самостоятельно; как только она проникла в скрытое царство, рассеченная вуаль вновь вернулась на место; только близкий союз с обитателем внешнего мира мог вернуть ее назад. Всё это подсказывала ей внутренняя интуиция, которая день ото дня становилась все более острой; временами Веронике казалось, что это был какой-то голос, и она боролась с соблазном персонифицировать его; мой Друг из Мира Теней, называла она его, и представляла в виде яркого, светящегося Существа, которое двигалось на огненных ногах, и было того же порядка создания, что и Присутствие, к которому она привыкла за время тех странных полетов души, в которые отправлял ее Лукас в далекие дни, проведенные в доме в Блумсбери Сквер. Она помнила огромную Руку, которая закрыла за ней врата невидимого мира, запечатав их Знаком Креста; ей запрещено было снова искать этот мир, но теперь странным, неведомым образом он, казалось, приближался к ней; неуловимо, постепенно, как вырисовывались очертания предметов по мере приближения рассвета, ее медленно оживавшие чувства начинали улавливать смутные очертания другого состояния существования; иногда она ощущала нематериальное присутствие, а иногда невидимый фактор в других живых существах, который, как ей казалось, неуловимым образом отражал их сокровенные мысли и тайные эссенции душ. Справедливые речи и приятные лица больше ничего не значили для Вероники, ведь она судила по этим тонким эманациям, словно собака, которая, как говорили, могла учуять хозяина, и она испытывала комфорт или дискомфорт в зависимости от оттенка этого тонкого аромата. Именно слабость духовного аромата делала Батлера неприятным ей; мысленно она сравнивала его с лимонадом, сделанным кем-то, кто ненавидел лимоны; слабый привкус негативного присутствия портил чистую воду одиночества, и вкуса личности для общения было недостаточно; в его голосе не было чувства, а в его физическом присутствии – силы. Глядя на его гладко выбритое, привлекательное лицо и большое сильное тело, Вероника задавалась вопросом, не была ли проблема в ней самой; неужели ее вкус в отношении этих неуловимых духовных ароматов был безнадежно испорчен знакомством с Лукасом? Могла ли она, если больше не будет получать нездоровых стимулов, вернуться к здоровой, но безвкусной диете? Все раннее воспитание Вероники, воздействие ее домашней жизни и ее религиозное образование толкали ее забыть кошмарный сон последних месяцев и вернуться к здоровой нормальной жизни, которую символизировал Батлер.

Казалось, будто ее ангел-хранитель стоял на распутье и говорил ей: "На этом пути тебя ждет покой и простое счастье. А на этом пути – битва и шторм, и душу придется вырывать из огня. Мы не хотим для тебя такой судьбы, поэтому предоставили тебе альтернативу, чтобы выбор твой был свободным".

Но она узнала Лукаса и она не сможет забыть его. Он открыл для ее души широкие пространства, сквозь которые шли дороги за горизонт; он показал ей необходимость в просторе; сможет ли она осесть в тесном окружении защитных стен, которые будут возведены вокруг нее, если она свяжет свою судьбу с Алеком? Сможет ли дружба с уважаемыми в деревне людьми компенсировать ей закрытие завесы?

Не сможет! Вероника знала, что не сможет, и только лишь потому, что она увидела зловещую сторону Незримого, она могла задумываться о таких вещах. Маленький холодный ветерок, который затихал также внезапно, как и возникал – странный блеск в глазах мастифа в темноте его будки – если бы не подобные вещи, она бы даже не посмотрела в сторону Батлера, но они, казалось, олицетворяли странный мир незнакомых кошмаров, который в любой момент мог настичь ее и от которого он, лишь он один мог защитить ее; если она останется одна, то шаг за шагом будет постепенно заходить все дальше в невидимый мир, высоты и глубины которого она видела прежде лишь мимолетными проблесками.

Именно этот ужас заставлял ее видеть всё лучшее, что было в Батлере и том, что он мог ей предложить, и очень ценить тихую, хотя и однообразную жизнь, видя в ней альтернативу высотам и кошмарам, которые Лукас, казалось, был все еще способен открыть для нее, хоть он и был мертв, и ценить простой, дружелюбный, традиционно считавшийся хорошим характер Алека, хоть он и не шел ни в какое сравнение с тем страстным огнем, что горел в Лукасе.

И именно такие мысли заставили ее одарить его редкой, спокойной улыбкой Моны Лизы, когда она открыла дверь, чтобы впустить его, когда он пришел повидаться с ней этим вечером, и эта улыбка, последовавшая за устранением материальных препятствий, окончательно укрепила его решение.

Не дожидаясь, когда они зайдут в комнату, будучи наполовину внутри и наполовину снаружи, он заключил ее в объятия.

– Вероника, – сказал он, – Вы знаете, зачем я пришел?

Он смотрел сверху вниз в ее большие, серо-голубые глаза, и впервые почувствовал укол сомнения, ведь глаза ее были словно бы под вуалью, смотрели куда-то вдаль и видели что-то, чего не мог видеть он; в этой девушке была глубина, которую он не мог объяснить, что-то, что выходило далеко за пределы его понимания, и он даже не мог толком объяснить природу этого ощущения. Однако Вероника оставалась пассивной и не отталкивала его, и позволила увести ее к камину, где она мягко высвободилась из его объятий и села в свое привычное кресло.

Он встал рядом с ней.

– Вероника, – сказал он. – Я хочу, чтобы вы стали моей женой.

Вероника не ответила. Положив подбородок на руки, она неподвижно сидела, глядя в огонь. Среди углей ее воображение нарисовало лицо Лукаса и она мысленно спросила его: «Если я это сделаю, как это отразится на вас? Нужна ли я вам еще в вашем новом состоянии? Сочтете ли вы, что я нарушила верность вам, если я воспользуюсь этим средством спасения от того, с чем не могу справиться? Я отдала себя вам, когда поцеловала вас здесь, на этом самом месте, где теперь стоит он, в ту последнюю ночь вашей жизни; и теперь, когда я знаю, что вы для меня умерли, обещание мое вдвойне значимо. Если я нужна вам, то я останусь, если же нет, то последую этим путем отступления, который мне предложен».

Слабый звук, донесшийся с другой стороны комнаты, заставил ее очнуться; мертвый лист, поднятый каким-то блуждающим потоком воздуха, перелетел через подоконник и упал на полированный пол.

– Будь проклято это окно! – воскликнул Батлер, которого подобное вмешательство заставило прийти в ярость, и пройдя в другой конец комнаты в своих тяжелых охотничьих ботинках, он с грохотом его закрыл. Вернувшись к камину, он снова встал перед девушкой.

– Ну же, Вероника? – сказал он. – Каким будет ваш ответ?

Веронике показалось, что холодная, невидимая тьма проникла в комнату сквозь открытое окно. Ее прежний страх перед Незримым вернулся с новой силой, и, повернувшись к Батлеру, как к спасительной башне, она протянула ему руки; он схватил их своей сильной, теплой хваткой, и, встав перед ней на одно колено, приблизил к ней свое взволнованное лицо. Но когда она посмотрела ему в глаза, то внезапно осознала, что ей было совершенно нечего ему дать, ибо душа ее последовала за другим мужчиной в темноту; затем, глядя поверх его головы, она увидела, что свет лампы стал менее ярким, а тени из углов комнаты начали стекаться к камину, и внезапно еще сильнее сжала руки, которые держали ее. И все же она ничего не могла пообещать ему; не могла, как бы ей ни было страшно, закрыть себе путь в невидимый мир.

Она неуверенно поднялась на ноги.

– Мне нужно время, чтобы подумать, – сказала она. – Это слишком серьезно, мне необходимо время, чтобы принять решение. А теперь уходите, пожалуйста, Алек. Приходите завтра утром и я дам вам ответ.

Он встал перед ней.

– Как бы то ни было, – сказал он, – А я намерен поцеловать вас, прежде чем уйду, – и заключив ее в объятия, он поцеловал ее прямо в губы.

На мгновение перед глазами Вероники возникло лицо Лукаса, искаженное яростью и скрежещущее зубами. Батлер отпустил ее.

– Пока-пока, – сказал он, – Я вернусь рано утром, а если случится что-то, что сможет мне помешать, то я вам сообщу.

Вероника внезапно подумала, что будь она на месте поклонника, ничто не смогло бы помешать ей вернуться узнать свою судьбу, и закрыв за ним дверь, она стояла, прислушиваясь к его тяжелым, удаляющимся шагам на гравийной дорожке. Он дошел до края леса и шаги стихли, стоило ему ступить на мягкую земляную тропу. Но внезапно сердце Вероники замерло; тихо и молниеносно, словно тень, мимо окна пробежал мастиф, нюхая землю и идя по свежим следам уходящего человека.

Вероника, словно парализованная, оперлась на окно, чтобы не упасть. Должна ли она крикнуть, чтобы предупредить его? Может быть, ей стоит вооружиться чем-нибудь и пойти следом? Может быть, ей нужно бежать к хибарам за помощью? Пока она раздумывала, в ночи раздался дикий, ужасающий крик, и затем внезапно оборвался. Все смолкло. Колени Вероники подогнулись и она бесформенной грудой плюхнулась в ближайшее кресло.

Некоторое время она сидела, утонув головой в подушках. Затем она поднялась. Вернется ли пес обратно? Уставившись в темноту, она ждала, и ей не пришлось ждать долго. Смутная тень показалась на лужайке, а потом над ступенями, которые вели на террасу, возникла тяжелая голова и у двери возник пес.

Темная пенистая слюна свисала с его морды, а бока тяжело вздымались; это был старый пес и борьба его измотала. Девушка посмотрела животному в глаза и они наполнились странным свечением. Пес встал на задние лапы и положил передние на стекло. Вероника беспомощно и зачарованно наблюдала за тем, как ветхая деревянная конструкция напряглась, а затем поддалась защелка и дверь широко распахнулась; в проеме показались пятнистые плечи и замерли, как будто бы ожидая приглашения. Вероника не издала ни звука и даже не пошевелилась, и животное вошло в комнату.

Оно подошло к ней и положило морду на колени. Она все еще не шевелилась; на нее нахлынул страх перед зверем, убившим одного из ей подобных, и странный паралич не давал ей пошевелиться. Псу, казалось, передалось понимание того, какие чувства он у нее вызывает, ибо шерсть на его шее вздыбилась в гневе и он низко зарычал сквозь зубы; затем Вероника увидела, как зрачки его глаз медленно сузились до двух зеленовато-коричневых дисков, матовых, словно фарфор. Что-то щелкнуло в мозгах Вероники и прояснилось; на морду собаки наложилось лицо человека; старые, забытые истории об оборотнях всплыли в ее памяти, истории о созданиях, которые были наполовину животными, наполовину людьми, об оживленных магами телах зверей, а также клубок сказочных сказаний и историй о приведениях, а животное меж тем продолжало все также сидеть рядом с ней, высунув изо рта красный язык в усмешке, как если бы говоря «Ну наконец-то до тебя дошло».

И тогда Вероника потеряла сознание. Когда она пришла в себя, собаки уже не было, но дверь все еще была открыта; дрожащими руками она закрыла ее; а затем, в полубессознательном состоянии, не способная соображать, поплелась в свою комнату. Она пребывала между сном и бодрствованием до тех пор, пока за окнами не забрезжил серый рассвет, и лишь тогда ее настигло истощение и она забылась настоящим сном.