Демонический Любовник

Лукас захлопнул за собой дверь и повернул ключ. Комната ложи находилась на расстоянии от дома и обители Эшлоттов в подвале. Прошло бы некоторое время, прежде чем братья смогли бы выбраться. Он бросился по длинному плиточному коридору в кабинет, схватил бумаги из личного сейфа и помчался наверх в свою спальню. Там он собрал столько вещей, сколько могло поместиться в вещевой мешок; затем он снова помчался вниз.

Грохот у двери в конце коридора указывал на то, что он спустился как раз вовремя, и, схватив охапку писем, которые выпали из ящика на коврик в прихожей, он покинул старый дом в Блумсбери Сквер, в котором так долго жил и в котором свершалась работа всей его жизни. Перед ним открывался новый жизненный путь; что он принесет ему, он не знал, и никогда еще ни один человек так основательно не сжигал за собой мосты.

Вскоре он уже снова мчался по той же дороге, по которой увозил Веронику между заходом Луны и восходом Солнца этого богатого событиями дня, дороге, по которой он уже возвращался между восходом и полуднем; возбуждение от произошедшего придавало ему сил и он не чувствовал усталости, но стоило ему выбраться из плотного Лондонского потока машин на простор загородных дорог и получить время на размышления, как до него тут же дошло осознание собственного положения. Во-первых, он потерял работу и него быть крайне мало шансов получить хоть какую-то другую, не имея рекомендаций. Он ухмыльнулся при мысли о выражении на лицах братьев, если бы их попросили о рекомендациях или спросили о причине увольнения. Не то, чтобы у него не было ни гроша; у него была небольшая сумма в банке, но, как он отметил, вдвоем они не протянули бы долго на эти деньги; у Вероники не было ничего, кроме того, было на ней, а он имел лишь немногим больше. Может быть, они и могли бы до бесконечности «отсиживаться» в рыболовном домике генерала и он даже смог бы что-то заработать благодаря своей ручке, но этого в лучшем случае хватило бы им на пропитание.

Лукас не был склонен к интроспекции; если бы был, то он бы понял, что с имеющимися у него ресурсами он один протянул бы в два раза дольше, чем вдвоем; он не посмел бы использовать Веронику снова и не было ни одной причины, почему он не мог бы порвать с ней; никто не обязан держать секретаря, который ему не требуется; но как бы то ни было, ему не приходило в голову отказаться от ее. Впервые в жизни странная природа этого человека создала связь; у него пока не было времени все обдумать, но слова журналиста «Влюбленный человек способен на все» породила в нем некую вспышку само-разоблачения. Был ли он влюблен в Веронику? Вряд ли он мог ответить себе на этот вопрос; он знал только, что он возвращался к ней, словно бы ведомый инстинктом почтовый голубь, так быстро, как только

мог ехать его мотоцикл. Она была единственным близким ему созданием среди чужого и враждебного мира; лишившись Вероники, он был бы совершенно одинок, и за Веронику он отчаянно цеплялся.

Преодоленное расстояние начало сказываться на нем, и он выглядел очень утомленным, когда смотрел вниз с гребня холмов на долину Бекерин, раскинувшуюся внизу под полуденным солнцем. Когда он достиг неровной, проделанной телегой колеи, идущей вдоль берега, все, что он мог, это твердо удерживать мотоцикл, а когда он слез с него у передней двери старого дома, он едва мог стоять на ногах. Зная, что звонить в колокольчик бесполезно, он прошел вокруг, через кусты, к лужайке, на которую выходили окна единственной жилой комнаты в этом месте, и Вероника, сидевшая за чаем, подняла глаза и увидела мужчину, идущего по траве нетвердой походкой и стучащегося в застекленную дверь, чтобы его впустили. Она вскочила и открыла ему, и он молча переступил порог и плюхнулся в кресло у стола. Она ничего не спросила, она никогда ничего не спрашивала; он был далеким, непостижимым созданием, на которое она не имела никаких прав, но ее женские инстинкты заставили ее налить ему чашку чая и удовлетворенно наблюдать за тем, как он пьет. Его лицо и одежда были покрыты пылью и он как никогда более походил на статую некоего падшего Египетского короля в забытой могиле, поглощенной песками пустыни.

«Чувства», которые он вызывал, странным образом изменились; он больше не казался ни властным, ни отрешенным; мистическая сила, которую он, казалось, всегда излучал, исчезла, и он выглядел просто очень уставшим мужчиной, и каким-то непостижимым образом он теперь был намного сильнее с ней связан. Он пил, но не стал есть; и когда третья чашка чая отодвинулась от его покрытых пылью губ, он с трудом поднялся на ноги и положил руку Веронике на плечо.

– Я немного посплю, малышка; я совершенно вымотан. Присмотрите за мной. Не оставляйте меня одного.

И он упал, как был, в запыленной одежде, на широкую кожаную софу, стоявшую возле камина.

Он не объяснил ей, почему она должна была присматривать за ним, пока он спит, ему было бы трудно объяснить это даже себе самому, но он чувствовал огромное отвращение при мысли о том, чтобы остаться в одиночестве; но было ли это вызвано страхом перед Темным Лучом и его атакой, затмившим его разум, или же он, впервые открыв для себя важность партнерства, наслаждался им, как новоиспеченные богачи наслаждаются роскошью, он не смог бы сказать.

Вероника наблюдала за тем, как тускнеет золотой полуденный свет, а затем шарканье в коридоре возвестило о приходе старой смотрительницы с ужином. Когда она увидела спящего на софе Лукаса, она пробормотала что-то неразборчивое и ушла за второй тарелкой; она, казалось, вполне смирилась с их присутствием в доме, за который несла ответственность.

Разбуженный ее перемещениями, Лукас проснулся и пошел смыть с себя пыль. Когда он снимал свое мотоциклетное облачение, он почувствовал что-то большое в своем кармане и вытащил кипу писем, которую схватил, когда покидал дом. Два письма были для Эшлоттов, остальные – для Братства, и одно было адресовано лично ему. Письма Эшлоттов он разорвал и бросил в камин, он не посмел бы рискнуть отправить их им, его безопасность в значительной степени зависела от неведения братьев о его местонахождении, ибо сложно сфокусировать оккультную силу, если не имеешь представления о том, в какую точку

пространства ее нужно направить. Письма для Братства он бегло прочел из чистого любопытства; их отправителям придется долго ждать ответа; наконец, он открыл письмо, адресованное лично ему. Оно было написано кратко и по существу, и без лишних предисловий информировало его о том, что генерал Соуберри мирно ушел из жизни в своем доме в Уокинг рано утром предыдущего дня, и что он является его главным наследником. Лукас издал долгий свист, почти переходящий в боевой клич. Какая поразительная удача, и как раз тогда, когда он нуждался в этом. Если в остальных его делах все будет настолько же удачно, то он отлично выкарабкается. Он положил письмо в карман и спустился к ужину, дружески погладив Веронику по спине, садясь за стол. Он болтал с ней на протяжении всей трапезы и она, как обычно, отвечала ему коротко и односложно, и он пообещал себе, что вскоре разбудит ее и сделает ее живым человеческим существом, и он предвкушал решение этой проблемы также, как мог бы предвкушать решение какой-либо сложной математической задачи или исправление дефекта в своем мотоцикле; Лукас и сам все еще был не совсем человеком, хотя и делал успехи в этом направлении.

После ужина, куря трубку и украдкой наблюдая за Вероникой, пока она читала, он вновь поздравил себя со своей большой удачей. Он стал владельцем этого дома, странного старого ветхого места, каким он по факту был; и здесь была Вероника – мало что могло сделать Веронику настолько очаровательной, и было удивительным опытом наблюдать за тем, как она раскрывается. Он не хотел ничего большего, кроме как остаться наедине со своими новообретенными ресурсами, чтобы продолжать наслаждаться тем новым опытом, который вошел в его жизнь.

Если бы только Братство оставило его в покое! Возможно, если он совсем исчезнет из их поля зрения, они со временем забудут о нем, или, во всяком случае, усмирят свою ярость. Он не хотел думать об этом Темном Луче и его воздействии, это было не лучшим предметом для размышления. Он вспомнил того американца немецкого происхождения, который предпочел броситься в Ниагарское ущелье, чем встретиться лицом к лицу с силой этого луча. Если бы не Вероника, он бы и сам совершил нечто подобное; но Вероника была здесь, вместе с этим только начавшимся новым опытом, чем-то таким, чего он никогда не знал прежде и сладость которого впервые испробовал – Вероника, мягкие изгибы подбородка и шеи которой оттенялись настольной лампой и которая удерживала все его внимание и интерес каким-то странным, непостижимым образом. Он страстно хотел добиться от нее хоть какого-то подобия ответа, вроде еще одной улыбки, как та, которой она одарила его перед его отъездом в Лондон; и он сидел здесь, разглядывая ее в этой тускло освещенной, задымленной комнате, размышляя, как он может снова заставить ее улыбнуться. Покорная, запуганная Вероника была ему не нужна, он хотел Веронику, которая действовала бы по собственной воле, и кроме всего прочего, улыбалась.

Он не мог забыть эту улыбку; впервые какая-либо женщина продемонстрировала ему эту сторону своей природы; это был первый раз, в сущности, когда он стремился выманить ее наружу, ибо такими улыбками не одаривают циничных, хладнокровных мужчин, каким он так старался стать. Но на самом деле Лукас не был ни циничным, ни хладнокровным, он был горячим, эмоциональным, страстным мужчиной, но обучался в традиции, которая не понимала в полной мере человеческой природы, и обучался мужчинами, которые считали, что расе могут хорошо служить лишь те, кто не имеет никаких уз и привязанностей, забыв о том, что только через любовь к другому человеку мы можем научиться любить расу. Человек, который сильно любил, сможет перенести свою любовь с отдельной единицы на общую массу, и именно люди с фрустрированными привязанностями лучше всех послужили целям человечества; но человек, никогда не любивший, не знает, как нужно любить, потому что никогда не учился этому в единственно возможной школе, школе опыта.

И теперь Лукас проходил это обучение. Как он предполагал, они с Вероникой вместе проходили Путь Инициации в течение многих жизней, пока он не сошел с Тропы и их дороги затем не разошлись; но теперь, когда она вновь появилась на сцене его жизни, старое влияние вновь заявило о себе и он медленно возвращался обратно на Путь. Его эволюция дошла до точки – на той дороге, которой его душа шла сквозь вечность – где боковая дорога, которая шла как бы по сельской местности, вдруг свернула на дорогу Пути Правой Руки. Оккультисты знают, что периодически встречаются такие перекрестки, которые ведут с Пути Правой Руки на Путь Левой, с Пути Света на Путь Тьмы, и наоборот; те, кто идут Путем Света, Путем Правой Руки, как его называют, периодически подвергаются соблазну свернуть на эту опасную короткую тропу к силе, которая ведет их на Путь Тьмы; те же, кто следует Путем Левой Руки, ровно также получают возможность перейти на Путь Света. Но какой ценой для них самих! Ибо «дорога все время вьется вверх, да, до самого конца».[3] Те, кто посвятил себя злу, подвергаются искушениям точно также, как и те, кто посвятил себя добру; и как чувственные наслаждения манят обратно детей света, так и детей тьмы начинает пугать их одиночество, плод отделенности, которое является обязательным условием их служения; и если в своем одиночестве они образуют связь с кем-то, кто идет Путем Правой Руки, они должны либо заставить его присягнуть темному пути, либо сами будут притянуты к свету. В тот день на дороге Лукас не смог перетянуть Веронику на путь тьмы, ее ранняя подготовка, сильнейшая вещь в мире, оказалась слишком сильной даже для него, не смотря на ту власть, которой он обладал над ней, ибо очень редко бывает так, чтобы те, кто в раннем детстве воспитывался в рамках пусть даже самых поверхностных и простых религиозных учений, взывающих к определенному Имени, целиком попадали под влияние Темных Мастеров. Сельский священник, льющий немного теплой воды на маленькую фигурку в своих руках, ставит печать, которую очень трудно сломать, о чем хорошо осведомлены те, кто имеет дело со скрытой стороной вещей. Лукас, со всем своим интеллектом и образованием, не смог разрушить влияния старой деревенской женщины, учившей маленького ребенка его первым молитвам. Оставим теологам спор о заместительном искуплении, но факт остается фактом – существуют Имя и Знак, которые помогают, когда приходит то темное подводное течение, которое утягивает душу вниз к нечеловеческим ужасам.

Лукас, переживавший кризис в Ложе, был искушен в точности также, как святые, и потерпел неудачу в доказательстве своей темноты; из-за того, что он связал себя узами верности, он отказался от плодов своего с трудом добытого знания ради блага маленькой Вероники; он знал достаточно, чтобы обезопасить себя, но когда настало время испытания, его сердце изменило ему, он не смог извлечь выгоды из собственного предвидения, и он пал, в точности как и святые, жертвой запретной любви. Да, это была эгоистичная любовь, думающая лишь о собственном наслаждении, а вовсе не о благополучии своего объекта; да, его верность Веронике была вызвана лишь страхом потерять ее, а не заботой о ее благе, но все же это была любовь, пусть и прорастающее семя, а не прекрасный цветок.