Дерьмо

СЫПЬ

Следующее утро начинаю с захода в туалет. Посидев на напоминающем поднос унитазе, оставляю кучку, издающую сильную вонь, но не являющую ни малейших признаков наличия чужеродного монстра. И все же я знаю, что он там, во мне, ворочается и растет, выжидает свой час, как Артур Скаргил[18], обосновавшийся в здоровом теле британской политики восьмидесятых. Враг внутри.

Выхожу и навещаю еще двух проституток, тайку и черную. Черномазая смотрит на мои яйца так, словно никогда не видела белого мяса. А может, дело в сыпи. В этом отношении улучшений нет.

Только ухудшения.

Послеполуденная смена начинается с выпивки — «хайнекен» и «дженевер». Парень в баре предлагает кокаин. Хорошая штука. После него можешь пить как супермен. Хотя мне это ни к чему.

В другом баре беру бутылку «гролша» и вдруг замечаю, что у них есть пирожки с дурью. Пробую раз. Потом второй. Парень за стойкой советует быть поосторожней, но я только смеюсь и беру еще. В голове прилично шумит.

Догоняет уже на выходе, и тут мне становится совсем тошно.

Эти хиппари пытались меня отравить. Меня, гребаного полицейского. Натравлю на них голландскую полицию, чтобы прикрыли раздолбаев. Останавливаюсь, пошатываясь, у дороги. Переходить не хватает духу — со всех сторон мчатся трамваи, велосипедисты, а тут еще совсем близко канал, и я в таком состоянии… вот же сволочи эти голландцы…

…и почему только ЕЭС не прикроет эту лавочку…

Меня заносит в какой-то узкий переулок… я на кого-то натыкаюсь… кто-то кричит, но я продолжаю идти, словно в гребаном кошмаре, где ты не смеешь оглянуться. Возвращаюсь в отель. Блейдси лежит на кровати в своей комнате, смотрит телевизор. Иду в сортир, меня проносит, и теперь я вижу — там что-то есть. Смотреть не могу. Сижу, успокаиваюсь, потом иду к Блейдси.

Он лежит лицом к стене и бубнит, так что я слышу только голос, но плохо разбираю слова. Похоже, мой приятель в стельку пьян. Выясняется, что он встретил трех парней из Лондона, и они нарезались по полной. Мы треплемся о том о сем, пока речь не заходит о музыке. Я упоминаю, что мне нравятся «Мотаун», Марвин, «Смоки» и тому подобное; вернее, нравились, пока до меня не дошло, что держать дома музыку черножопых есть признак слабости, и тогда я выбросил все альбомы.

Голос Блейдси звучит в моей затуманенной голове высоким непрекращающимся писком.

— Как же это тебе, расисту, может нравиться «Мотаун»? — завывает он. — То есть, я хочу сказать, как ты можешь быть расистом и любить Марвина Гэя[19]?

— Марвин Гэй не черный.

— Что ты говоришь?

— Для меня он не был черным. Черным был тот хер, который его убил. Вот он был гребаным ниггером.

— Но его же убил собственный отец!

— Да. Черный.

Я уже ничего не чувствую. Не чувствую, как встаю, как подхожу к нему, но чувствую, что хватаю Блейдси за горло, и слышу, как он кричит:

— Что ты делаешь, Брюс? Это же я! Я!

Я знаю, что это он, но хочу придушить придурка, выбить из него дерьмо, перекрыть ему кислород. Ради его же блага.

Всех не спасешь

Парень на мосту

Убивать легко

Почему же спасать так трудно

Остановить их

Остановить его

Стены дрожат от крика, и я выпускаю ее из рук… его шею…

Ну, каково оно?

Когда я выхожу, он все еще лежит на кровати, потирая свою тощую гусиную шею и хватая ртом воздух.

Не могу поверить. Я напал на Блейдси. Моего приятеля. Моего спутника. Брата Блейдса. Товарища. Друга. Спускаюсь по узкой лесенке, прохожу мимо недовольного блондина за стойкой. Из-под фонарного столба мне улыбается потертая уличная сучка. Захожу в бар и заказываю «хайнекен». Из головы не выходит Блейдси, этот жалкий пришибленный мудак, которому так мало надо и который не понимает, какую злость пробуждают его отношение к жизни и манеры в нас, остальных, которым в этом мире никогда и ничего не бывает достаточно.

Сажусь на стул; в груди что-то стучит. Руки дрожат, в ушах звенят голоса, говорящие на непонятном языке, но по их тону ясно — ничего хорошего они не сулят.

Блейдси. Я должен вернуться к Блейдси.

Блейдси.

Чем дольше наша дружба, тем сильнее овладевает мной стремление унизить и уничтожить это жалкое создание. Он должен понять, кто он такой на самом деле. Должен почувствовать, осознать и признать свою неадекватность как представителя человеческой расы, а признав, совершить благородный жест и отказаться от членства в обществе людей. И я помогу ему.

Но сначала надо ширнуться.