Девяносто девять бед и майор для круглого счета

5. Степан

Ксения Филаретовна (или как там её по батюшке?) оказалась чрезвычайно милой барышней. Однако я чувствовал себя рядом с ней не в своей тарелке.

Причём, напрягало не столько то, что «не в своей», сколько «в тарелке».

Я чувствовал себя, как тот Иванушка, которого в баньке намывают и в постель укладывают, чтобы потом в печь посадить. Хотя в постель ещё не укладывали. Но интуиция подсказывала: если предложат — не удержусь.

Второе, что несколько раздражало, это поистрепавшаяся хохма про «ведьму». Даже самая весёлая шутка на десятый раз становится несмешной. Флирт флиртом, а всё же можно и сказать по-человечески, где работаешь. Понятно, не все гордятся работой, например, в «Пятёрочке». Но важна же не должность, а чтобы человек был хороший.

И судимостей не имел.

Я же пока складывал мнение о Ксении Феофилактовне (дал же кто-то имя её батюшке, хрен вызубришь) преимущественно нижним интеллектом. А он, окромя механики в горизонтальных плоскостях, ни в чём не разбирался.

Конечно, сложно предположить, что это она устроила похищение с переворотом мебели. И через балкон она вряд ли бы за котом полезла, если бы знала, что дверь в квартиру пропавшего не заперта. Но рыжая совершенно точно в чём-то темнила. Так что ничего страшного, думаю, не случится, если она пройдёт со мной по квартирам.

Опять же, такой визит вызовет больше доверия со стороны жильцов.

В крайнем случае, выступит понятой.

Я надел отглаженную рубашку с лёгким пряным ароматом. Мелочь, а приятно. Ценят, ценят рядовые граждане сотрудников правопорядка!

Здраво взвесив аргументы «за» и «против», дежурную бригаду я решил всё же не вызывать. Зачем провоцировать неподчинение подчинённых? Мне уже показали, каким будет результат. Саботаж это или просто подстава, будет гораздо лучше, если я сам расследую это дело. Суну потом подчинённым под нос: вот, учитесь, как нужно работать!

…Благо, я уже в чистой рубашке.

На этаже располагались четыре квартиры. Я направился к тридцать седьмой, которая находилась рядом с квартирой Клыкова. Ксения, очень миленькая в летнем платьице и на каблучках (в полупрозрачной ночнушке она была тоже весьма ничего), поцокала за мной.

— Тут у нас Григорий Петрович живёт, — уведомила меня она.

Я позвонил.

За дверью, в глубине квартиры, послышались шаги. Но никто не открыл.

Я позвонил ещё раз.

С тем же эффектом.

— Откройте, по… — начала я громко, но ручка Ксении заткнула мне рот.

— С ума сошли! — зашипела она шёпотом. — Ещё про радугу поорите!

— Гомофоб, что ли?

— Лепрекон!

Фамилия была смутно знакома.

— Откуда мне про него должно быть известно? — уточнил я на всякий случай.

— Про зеленых человечков, которых люди видят, когда напьются, слышали?

Я рефлекторно кивнул, не очень понимая, к чему вопрос.

— Ну так он — один из них! — шикнула возмущённая Ксения, и пока я пытался сообразить, к чему был пассаж, несколько раз стукнула по двери и громко крикнула: — Григорий Петрович, к вам клиент!

У меня аж челюсть упала.

— У вас есть ботинки, которые нужно починить? — зашептала она. — Никто вам не починит их лучше, папой клянусь!

Чувствуя себя Алисой в Кроличьей Норе, я пытался осмыслить, во что меня втягивают. Тем временем в квартире действительно кто-то зашевелился. Послышалось щёлканье замка. Потом ещё одного. И ещё. И ещё.

— У него что, дома сокровища хранятся? — буркнул я вполголоса.

— Ни слова про сокровища, товарищ майор! — прошипела Ксения и натянула на лицо радостно-приветливое выражение, обращённое к двери.

В дверную щель на толстой цепочке высунулся морщинистый хрыч проспиртованного вида.

— Чего вам? — недовольно проскрипел он. — Не работаю я сёдни, клёпаный МРОТ! Приболел, тля.

Он попытался закрыть дверь, но я успел вставить ботинок в проём.

Крепкий ботинок. И подошва у него надёжная. Хрыч на первый взгляд хоть и тянул лет эдак на сто пятьдесят, но зажало мне стопу знатно.

— Я хотел кое-что уточнить, уважаемый Григорий Петрович… — и быстро сунул ему в лицо раскрытое удостоверение. — Про Клыкова Льва Николаевича из тридцать восьмой.

Ногу слегка попустило. Хватка старичка ослабла.

— Вот жешь и пить колотить! Не могу я. Болею, — проворчал он.

— У вас сосед пропал, — попытался я воззвать к совести и сочувствию.

— Вот и залепись, тля! Пошёл он на куй, в кузницу, глядь! Захлебал уже своим воем, баклан штопаный! — Старичок снова попытался закрыть дверь, но ногу-то я не убрал!

…И нога мне за это спасибо не сказала!

— Где вы были вчера ночью, господин Лепрекон? — сурово спросил я.

— А вы, гражданин начальник, за лекарством не сбегаете? — вдруг заискивающе засюсюкал тот. — Там вот внизу…

Он залез в карман, выгреб целую горсть монет и протянул трясущейся рукой. Я вспомнил про аптеку, подставил ладонь под мелочь и уже даже кивнул в знак согласия, как старичок продолжил:

— Мне бы всего один мерзавчик, тля… — он просительно изогнулся. — Здоровье поправить, трёпаный шрот. Овинник, пардон злодремучий, не даёт…

— Что ж вы, Григорий Петрович, монетки-то свои товарищу майору при исполнении суёте? Совсем страх потеряли? — с укоризной в голосе поинтересовалась молчавшая до того Ксения.

— У-у-у, ведьма рыжая! — старый хрыч погрозил клюкой и со всей силы впечатал палкой мне по ботинку.

Я взвыл, схватился за носок и запрыгал на одной ноге, рассыпая монеты по полу.

Дверь захлопнулась.

За нею послышались удаляющиеся шаги и сердитое бормотание.

— Очень больно? — участливо полюбопытствовала девушка и провела рукой по поджатой коленке.

Боль куда-то мгновенно испарилась, будто не было.

— Нет, — признался я.

— Вот и хорошо, — порадовалась Ксения, проводя пальчиками по моему предплечью.

И мне захорошело так, что даже мелькнула мысль, не хватанул ли я где того самого приворотного зелья? С клубничкой.

Хотя я у неё ничего не пил.

— Деньги собрать с пола нужно, — неуверенно предложил я. — Отдать.

— А-а! Ерунда! Они сейчас сами рассеются, — отмахнулась Ксения, очаровательно улыбаясь.

Я улыбнулся ей в ответ.

А потом скользнул взглядом по полу.

…Монет на полу не было. Только кучки пыли.

Я встряхнул головой, пытаясь избавиться от морока.

Но монет не было.

Задним числом до меня дошли слова Ксении про «рассеются».

А потом память внезапно выдала, откуда мне знакомо это слово: «лепрекон».

Да ну нафиг!

Тут реально лучше не только ничего не пить, но даже не дышать!

На этой оптимистичной мысли я шагнул к последней не посещённой квартире на площадке — сороковой.