Девятью Девять

Глава XVII

Конча Харриган остановилась у мемориального креста в начале Ольвера-стрит.

— Что, мы здесь и будем ужинать? — спросил Мэтт.

Девушка приуныла.

— А вам не нравится?

— Когда-то нравилось. Поначалу идея была отличная — выстроить в самом центре города маленькую мексиканскую улочку и поддерживать традиции национального меньшинства. Ну да, здорово. Но с тех пор Ольвера-стрит просто задавили туризмом и художественными претензиями. Вы только посмотрите. Один сплошной сувенирный магазин, затейливый как черт знает что. Да, несколько мексиканцев держат тут свои лавочки и зарабатывают деньги, а что представляет собой остальное население? Сплошь туристы из Айовы и длинноволосые пижоны, пятьдесят на пятьдесят.

— Иными словами, — сказала Конча, — единственная разновидность туристов, которым следует угождать, — это такие, как вы.

— Дитя мое, у вас чертовская манера говорить правду самым нелестным образом. Да-да, у туристов из Айовы и у длинноволосых красавчиков столько же прав, сколько и у меня. Но Ольвера-стрит я все-таки не полюблю.

Конча оглядела улицу, тесно застроенную причудливыми домами.

— Наверное, в чем-то вы правы. Все получилось совсем по-другому, нежели задумывали. Моя мама входила в комитет планировки — как представитель семейства Пелайо. Видимо, поэтому мне здесь так нравится. На Ольвера-стрит я не Харриган, а Пелайо. Так правильнее. Но если вы хотите пойти в другое место…

Мэтт коснулся ее руки в перчатке.

— Нет-нет, можно и тут, если кто-нибудь из семейства Пелайо покажет мне местные красоты.

— Спасибо. Вы такой хороший.

Они зашагали по неровной мостовой. На Ольвера-стрит был воспрещен въезд транспорта, вокруг стояли бесчисленные сувенирные ларьки. Перед Мэттом тянулась нескончаемая вереница пепельниц в форме сомбреро, с надписью “На память о старом Лос-Анджелесе”.

— Потом на них будут рисовать Попая¹, — сказал он.

— Нам сюда. — Конча остановилась перед верандой на правой стороне улицы.

Моряк Попай — персонаж комиксов и мультфильмов, особенно популярных в 1930-е ГОДЫ.

На веранде тесно стояли простые, накрытые клеенкой столы, табуреты и скамьи, угольная печь, висела разнообразная кухонная утварь. Стены были украшены двумя литографиями — с изображением Девы Марии Гваделупской и Франклина Рузвельта. Слепец у входа неспешно перебирал струны арфы, в углу сидели с пивом и тако трое мексиканских крестьян.

С появлением Кончи кафе оживилось. Хозяйка радостно засуетилась, пожилая женщина, переворачивавшая тортильи на гриле, выкрикнула испанское приветствие, крестьяне подняли стаканы, а слепец, услышав фамилию Пелайо, заиграл медленный грустный вальс.

Здесь Конча становилась сеньоритой Пелайо не только по имени, но и по существу, и даже внешне. Бойко болтая с пухленькой миловидной хозяйкой, она словно бы сбросила с себя все харригановское и, несмотря на неброский дорогой наряд, превратилась в обыкновенную юную мексиканку.

Их сопроводили к столику с такой профессиональной учтивостью, что Мэтт почувствовал себя коронованной особой в гостях. Но коронованных особ снабжают переводчиком или обращаются к ним на родном языке, Мэтта же стремительный поток испанской речи совершенно сбил с толку.

— Она спрашивает, — Конча повернулась к нему, явно с некоторым трудом заставив себя вновь заговорить по-английски, — хотите ли вы кофе. Я предположила, что вы предпочтете пиво.

— Вот это называется — понимающая женщина! Конечно, пиво. Что, касательно остального меню у меня нет права голоса?

— Я заказала combination — всего понемножку. Вы ведь любите мексиканскую кухню?

— Обожаю. А что такое играет слепой?

Конча прикусила губу.

— Любимую песню мамы. Это печальная песня — о том, как у бедняка когда-то было большое ранчо, а теперь остались только четыре кукурузных поля и прежнее счастье ушло. Ya todo Acabo. Acabo похоже на “Ихавод” — прошла слава[21]. Видите, я могу каламбурить на двух языках.

— Не умничайте. Я только начал вас понимать.

— Понимать?

— Да. Вы здесь на своем месте. Вы подходящего возраста. Вы — человеческое существо… по крайней мере, пока не начинаете развлекаться за мой счет.

— Ну и кто теперь выкладывает нелестную правду? Так что же я за человек?

— Очень неплохой, насколько я вижу. Человек, который греет, не обжигая, и остужает, не замораживая. Вы цельная, не то что дома. Никаких брешей, противоречий, рывков. Здесь вы — законченная натура.

Вместо ответа Конча начала тихонько подпевать арфисту. Голос у нее был не особенно сильный, но звучал легко, приятно и чисто. Как у Грейси Аллен[22], внезапно подумал Мэтт. Крестьяне оторвались от пива, улыбнулись и подхватили в лад. Комната наполнилась нежной грустью.

— Вот вы где! — произнес чей-то грубый голос.

Мэтт оторвал взгляд от Кончи и увидел Грегори Рэндала, чье невероятно красивое, как у воскового манекена, лицо было искажено сильным чувством, весьма напоминающим гнев.

— Потрясающе! — продолжал Рэндал. — Ты изменяешь мне здесь, перед этими… мужланами!

— Привет, Грег, — сказал Мэтт.

— Заткнись! Я должен был раньше догадаться, что значит твое внезапное желание помочь, Дункан. В нашем мире никто ничего не делает задаром, это я хорошо усвоил. Но думал, что могу доверять старому товарищу по студенческому братству! — патетически выкрикнул Грегори.

— Разве я виноват, что твоя девушка не любит рыбу?

— Рыбу? Причем тут рыба? Теперь-то я вижу твои замыслы насквозь. Как только я тебе о ней рассказал, ты затеял недоброе. Красивая девушка, у которой много денег и мало здравого смысла… неразумное богатенькое дитя. В самый раз для тебя, да? Ты напоил меня до бесчувствия и воспользовался моей машиной, чтобы съездить к Харриганам. Умно сработано, Дункан. Ты прилип к старику и добился его расположения. Небось, восторженно слушал дурацкие речи, которые мне поперек глотки вставали. Наверное, ты много чего наплел про меня, пока готовил себе мягкое гнездышко!

— Грегори, — заметила Конча, — тебе не кажется, что ты сказал достаточно?

— Я еще и не начинал! Наслышан уже, как вы друг другу глазки строите! Впрочем, я готов тебя простить, Конча. Ты молода и не понимаешь, что происходит. Но я не хочу, чтобы о моей невесте ходили подобные слухи.

— Пожалуй, я закрою глаза на отсутствие логики в твоем высказывании, — ответила девушка, — но не на общий смысл. А теперь, пожалуйста, уходи.

— Только если ты пойдешь со мной. Конча, дорогая, отделайся от этого человека раз и навсегда, и я все прощу. Я…

— Ах, все простишь?! — Конча, сверкая черными глазами, поднялась. — Придержи язык, Грегори! Небезопасно бросать мне вызов на моей территории — твое хорошенькое личико может изрядно пострадать! Убирайся отсюда! — Она указала на дверь широким жестом и добавила несколько энергичных фраз по-испански. Несомненно, это были конкретные указания, куда именно Грегори следует пойти.

Трое крестьян переглянулись и дружно встали, готовые защищать сеньориту Пелайо. Оставив лень за столиком, вместе с пивом, они шагнули вперед, гибкие и грозные.

— Отзовите свою гвардию, дорогая, — сказал Мэтт. — Я сам справлюсь.

Он вышел вслед за отступающим Грегори на улицу. Продавец кедровых орехов почуял близкую драку и с восторгом предвкушения принялся созывать compañeros.

Грегори встал спиной к лотку, в котором продавали тыквы-горлянки и изделия из плетеной соломы.

— Давай, — подзадорил он. — Будь настоящим мужчиной, защити прекрасную даму. Сам знаешь, что ты сильнее. Иначе бы ты не рискнул сыграть со мной такую подлую шутку.

— А ты знаешь, что ты слабее, поэтому думаешь, что тебе сойдет с рук любая гадость! Ну так сейчас получишь хороший урок. Мне плевать, что ты, мелкий биржевой крысеныш, думаешь про меня, но молоть чушь о Конче и о ее отце не смей!

— А ну, подойди, подойди!

— И ты еще называешь Кончу глупой девчонкой! Сам сначала вырасти, нытик сопливый! Сейчас я тебе профиль-то попорчу…

И тут Мэтт заметил с краю собирающейся толпы Артура. Следовало догадаться, что Грегори ни за что не выследил бы их и не придумал столько мерзостей в одиночку. Но прежде чем Мэтт успел задуматься о присутствии молодого Харригана, тот выставил тощую ногу и ловко подставил ему подножку. Мэтт всей тяжестью грохнулся на грубые булыжники мостовой, а Грегори и Артур немедленно навалились сверху.

События следующей минуты проще передать с помощью киномонтажа, нежели с помощью обыкновенной прозы. Трое верных рабов Кончи немедленно влезли в драку и оттащили противников Мэтта. Но двое каких-то бездельников, увидев, что силы неравны, вступили в бой на стороне Рэндала и Харригана. Проходившие мимо моряки бросили своих девиц и присоединились к потасовке, с трогательной беспристрастностью охаживая кулаками и тех и других. Скорее всего, именно один из них опрокинул ларек с горлянками, владелец которого немедленно бросился в бой. Мэтт так и не узнал, кто вытащил нож, оставивший свежую царапину на щеке, уже украшенной шрамом. Он был слишком занят, отбиваясь от Грегори

В то время как остальные с удовольствием отводили душу, Грегори неожиданно взбесился и дошел до боевого экстаза викинга, возомнившего себя берсерком. Сначала он намеревался задушить Мэтта, но потом ему в руки каким-то образом попала разбитая горлянка, и Грегори попытался выколоть противнику глаза.

Драка — одно дело, но совсем другое — схватка с маньяком, особенно если маньяка подстрекает приятель, которому не терпится свести свои счеты. Когда острый осколок в третий раз на считанные миллиметры промахнулся мимо глаза, Мэтт заскучал по мирной компании Свами Зюсмауля, обладателя безобидной привычки терять пистолеты. От пистолета он бы сейчас тоже не отказался.

Послышался полицейский свисток.

Мэтт почувствовал, как Конча схватила его за руку. Девушка шепнула:

— Уходим!

В следующее мгновение они очутились в живописном подвальном магазинчике. Стены были сплошь уставлены свечами, посредине стоял чан со свечным салом.

— Ты никого не видел, Хесус, — сказала Конча.

Хесус широко ухмыльнулся и выразительным жестом сомкнул большой и средний палец в кольцо:

— О’кей, сеньорита Пелайо.

Они вышли черным ходом, пробрались через лабиринт водопроводных труб, миновали маленькую деревянную дверцу и оказались в переулке. Конча остановилась, чтобы вытереть кровь с лица Мэтта, потом взяла его под руку и вывела на Мейн-стрит. Она тащила спутника за собой — быстро, но не слишком, дабы не вызывать подозрений, — по району Плаза, потом через дорогу, в церковь Владычицы Небесной.

Внутреннее убранство старой церкви было выдержано в темных тонах, а главный алтарь сиял белизной. Служба не шла, но сияние свечей озаряло молчаливые фигуры, смиренно стоявшие на коленях возле скамей.

— Убежище, — прошептала Конча. — Почтенная древняя традиция.

Она обмакнула руку в чашу у входа, перекрестилась и двинулась по центральному проходу, затем опустилась на колени и несколько мгновений стояла неподвижно. Мэтт неловко топтался рядом, не зная, чего от него ожидают.

— Все нормально, — тихо проговорила девушка, вставая. — Вам необязательно что-либо делать.

Мэтт молча последовал за ней. У решетки алтаря Конча вновь преклонила колени. Мэтт проскользнул на пустую скамью, сел и огляделся. В старой — по американским меркам — церкви царили мир и тишина. До него стало доходить нечто смутное, нечто, чего он не сумел постичь ни в ходе всех своих исторических изысканий для писательского проекта, ни даже во время своего визита сюда в Страстную пятницу.

Конча наконец поднялась. Перед образом Святой Девы Гваделупской она помедлила и зажгла лампадку. Губы девушки чуть заметно шевелились. С серьезным лицом она повернулась к Мэтту.

— Пойдем? — спросил тот.

Конча неторопливо шагнула к двери.

— Да, пожалуй. Вас уже наверняка перестали искать. Мы доберемся до машины… — Она замолчала, ее рука повисла в воздухе на полпути к чаше. — Нет. Пожалуйста, сядьте. Вон туда.

Мэтт, озадаченный, но послушный, уселся на скамью под образом святого Эмигдия. Конча опустилась на колени в проходе, затем села рядом. В этой части церкви никого, кроме них, не было.

Девушка взяла Мэтта за руку и крепко сжала — он ощутил тепло даже через перчатку. Но в ее жесте не было кокетства — только искренность и доверие.

— Здесь так спокойно, — сказала она. — Я больше не принадлежу миру. Я чувствую самое главное, а на остальное просто смотрю и совершенно не переживаю.

— И что же самое главное?

Конча кивком указала на алтарь:

— Вот это. И как я себя здесь чувствую. И еще немножко вы… сознание, что с вами можно поговорить. Хорошо, что вы здесь, Мэтт. Я даже не ожидала. Я думала, что приведу вас сюда и буду мучиться, но все получилось прекрасно. Поэтому я могу говорить…

Мэтт, в утешительном молчании, погладил ее руку.

— Господи, — сказала девушка, — упокой душу моего отца с миром.

Она надолго замолчала.

— Я пыталась, — наконец произнесла Конча, — выстроить рассказ логически, чтобы вы поняли причину, но логики тут нет. Когда пытаешься рассуждать логически, только хуже становится. Поэтому придется просто сказать напрямик. Это причина всего. Именно поэтому я хотела уйти в монастырь, поэтому я, как вы заметили, нервничаю, поэтому я должна выяснить, кто побывал в кабинете и зачем. Вы не поверите, но… Знаете, Мэтт, я думаю… может быть, отец убил маму.

Что скажешь на такое? Мэтт сидел молча, по-прежнему сжимая напряженную руку девушки и ожидая продолжения — какой-то фразы, на которую он мог бы ответить. Смысл слов Кончи с трудом дошел до него — они были слишком внезапны и ужасны, чтобы осознать их так быстро.

Молчание нарушил смех Кончи — резкий, громкий, но тут же прервавшийся.

— Звучит так нелепо, когда говоришь напрямую… И внезапно я поняла, что ошиблась. Нельзя сказать такое здесь — и поверить. Говоришь и понимаешь, что сошла с ума, если хотя бы подумала об этом. Но все-таки…

— С чего вы вообще взяли?

— Я была в школе, когда мама умерла. Мы не виделись несколько месяцев, потом мне прислали телеграмму, и я поехала домой… а она уже умерла.

Никто так и не объяснил отчего. Говорили, как сильно мама болела, глаза и все такое, но ничего конкретного. И это меня тревожило. Я любила маму, Мэтт. Вы не представляете, как много она для меня значила, гораздо больше, чем остальные, даже папа. И однажды я искала кое-что в папином кабинете и случайно уронила ту книжку про лекарства, и она открылась… там, где вы видели. На странице про белену. Мне стало любопытно. Ну и вот. Я прочитала про белену, про то, как можно отравить человека, закапывая белену ему в глаза. У мамы были глазные капли. Можно подмешать что-нибудь в них, если знать что, и никаких подозрений не возникнет. Даже не нужно находиться поблизости, когда все случится.

— Но ваш отец! Как вы могли подумать, что он…

— Они не были счастливы. От меня это скрывали, но я знала. Дети многое знают. Мама и папа любили друг друга, они оба были прекрасными людьми, но страдали в браке. Abuelita — моя бабушка по маме — ненавидела Харриганов и все, что с ними связано. Дедушка Руфус, суровый и жестокий, ловко сколотил состояние из денег, которые иначе достались бы Пелайо. При при жизни бабушки мама защищала отца и твердила, что его нельзя винить в делах дедушки Руфуса. Но когда abuelita умерла, мама сама заговорила точно так же. Как будто в нее вселился бабушкин дух. Она ничего не могла с собой поделать. Она любила папу, но иногда ненавидела Харриганов. Они страдали, пусть даже папа был очень терпелив, и я подумала: если однажды мама вынудила его зайти слишком далеко… Ужасная мысль. Я не хотела об этом думать, но мысль оказалась сильнее меня, она росла, как раковая опухоль. Она вошла в меня, стала плотью и кровью, и вот я уже считала своего отца убийцей и чувствовала себя… ну, не знаю… наверное, как Гамлет. Ведь там было то же самое — “тлетворный сок полночных трав” в чаше, то есть белена. Я все нашла в книжке, все, только белену нельзя влить в ухо, нужно через глаза, а у нее как раз глазные капли…

— Разве вы не могли выяснить точно?

— Как? Если я пыталась расспрашивать про мамину смерть, на меня шикали. Об этом не желал говорить даже Артур. И у Дженет в тот день был выходной, поэтому она ничего не знала, и выходило совсем уж подозрительно… Ужасно, Мэтт. Я даже начала желать… Нет, я не желала смерти отцу. Но мне хотелось, чтобы он понес наказание, если моя догадка верна. В доме все изменилось. Еще до того, как меня стали одолевать мысли. Как будто отец выстроил стену, такую высокую, что я не могла через нее заглянуть, а он смотрел поверх и улыбался, но я-то знала, что стена есть и за ней он что-то скрывает. А потом, когда он умер… как будто по моей вине. Я… почти этого хотела. И когда оно случилось… Вы понимаете?

Она замолчала и уткнулась лицом в плечо Мэтта. Ее тело содрогалось от рыданий. Мэтт погладил девушку по спине, посмотрел на дарохранительницу на алтаре и на святого Эмигдия и понял, что никогда не найдет нужных слов.

Две старухи-мексиканки в бесформенных черных платьях и черных платках остановились в проходе, чтобы перекреститься, и обернулись, заслышав рыдания.

— Habrán perdido a su niñito[23], — сказала одна, с сочувствием глядя на молодую пару.

— Dios los tenga en su bondad[24], — пробормотала вторая.

Конча выпрямилась и вытерла глаза.

— Вот. Теперь вы знаете, почему я такая нелепая. Нет. Не надо ничего говорить. Что тут скажешь. Пожалуйста, отвезите меня домой.

— Отведи его обратно в камеру, — приказал лейтенант Маршалл.

Свами Махопадхайя Вирасенанда, вялый и потный, улыбнулся с издевательской учтивостью:

— Вы невероятно добры, лейтенант.

— Уведите его.

Свами увели.

— Я знаю, что прав насчет ограбления, — сказал Маршалл, обращаясь к стенографисту, — но ничего не могу поделать. Зюсмауль так перетрусил из-за убийства, что из него и слова не вытянешь. Но то и другое связано, никаких сомнений нет. Кто же сообщник?

Стенографист пожал плечами.

— Придет время — расколется. Все раскалываются…

— Время… Конечно. Но хотел бы я знать…

Вошел сержант Краутер с пачкой бумаг:

— Вот последние рапорты, лейтенант.

— Ничего интересного?

— Абсолютно ничего.

Маршалл полистал бумаги.

— Здесь сказано обо всех людях, мужчинах и женщинах, о которых Харриган собирал информацию?

— Да. Отчеты исчерпывающие, но заурядные. Ни одного жулика, кроме Агасфера и Свами. Если хотите знать мое мнение, это кто-то из них.

— В своей категории — да. Краутер, убийство Харригана с равными шансами работа дилетанта или профессионала. Мотив есть там и тут — наследство либо молчание. Круг профессионалов теперь сузился до Агасфера, кем бы он ни был, милого юного Робина и Зюсмауля, а завещание ограничивает список подозреваемых Артуром и Кончей.

— Ставлю на Свами, — с чувством произнес Краутер. — Знаю я этих предсказателей.

Маршалл перечитал отчеты повнимательнее и положил на стол.

— Рутина. Не самое увлекательное чтение, но никуда не денешься. Наконец-то можно двигаться дальше.

— Куда?

— Попытайтесь выяснить, каким образом человек в желтом одеянии протиснулся в крысиную нору, ну или вынудите столп церкви снять оборону и признаться в лжесвидетельстве. Если вы справитесь хотя бы с одной из этих задач, Краутер, я лично приколю вам свой лейтенантский значок.

— Комиссия по делам гражданской службы не разрешит, — практично заметил Краутер. — Что вы намерены делать завтра?

Лейтенант встал и потянулся:

— Господи, как я устал. Невозможно отоспаться, если в доме двухлетний ребенок. Что касается завтрашнего дня, то я, несчастный, отправлюсь в монастырь.

— Куда-куда? — опешил сержант Краутер.

— Не хотите куда-нибудь зайти? — спросил Мэтт, когда они пересекали Вайн-стрит.

— Нет, спасибо.

Они уже добрались до Хайленд-авеню, когда Конча вновь заговорила.

— Я рада, что так вышло с Грегом.

— Рады? С его-то подлыми штучками?

— Да, конечно, подло со стороны Артура науськать Грега на нас — наверняка тут без Артура не обошлось! Но все равно хорошо. Нам пришлось зайти в церковь, и я наконец выговорилась.

— Все к лучшему… и так далее.

— Но вечер пошел не так, как я планировала.

— А как вы планировали? Игры и веселье с друзьями семьи Пелайо?

— Нет, — Конча говорила тихо, отвернувшись. — У меня были другие планы, Мэтт, пока мы… не зашли в церковь.

— Какие же?

— Я думала, мы потанцуем, а вы выпьете.

— Здравая мысль. Еще не поздно.

— Нет. Слишком поздно. Мы бы пошли танцевать, вы бы выпили, а потом… потом не повезли бы меня домой.

— Хорош бы я был! Думаете, я бы заснул у вас на плече или… Погодите. Что значит “не повез бы домой”? А куда бы я вас повез?

— Куда-нибудь. Сами знаете. Куда возят… — она на мгновение запнулась, — женщин.

Мэтт притормозил и в недоумении уставился на Кончу:

— Вы хотите сказать, что…

Она смотрела на него с вызовом:

— Я так чувствовала! Мир разваливался на части. Мама, отец, газеты, подозрения и ненависть в доме… Я решила, что должна…

— Тоже провалиться к чертям! — не выдержал Мэтт. — Слушайте, милая моя. Вы славная девочка. Иногда даже более того. Но неужели вы думаете, что я такой подонок, чтобы…

— Знаю. Именно поэтому вам бы пришлось выпить. Мэтт внезапно расхохотался.

— Господи, какая прелесть! Вы рассчитывали ослабить мое сопротивление? Захватить меня беспомощным, невинного и простодушного, а потом… Черт возьми, Конча, я сейчас остановлю машину и отшлепаю вас, чтобы научить уму-разуму! Откуда эта безумная идея?

Она промолчала.

— Ну, в чем дело?

Девушка не ответила.

— Вы злитесь, потому что я пообещал вас отшлепать? Если бы кто-нибудь прибегнул к этому способу много лет назад, жизнь в семействе Харриганов была бы намного проще!

Конча не откликалась.

Они в молчании миновали Сансет и свернули в переулок. Мэтт остановился перед домом.

— Вылезете здесь? Я загоню машину в гараж. Или вы со мной не разговариваете?

Конча подняла голову, и он увидел, что все это время она украдкой плакала.

— Вы… вы меня высмеяли.

Мэтт посмотрел на ее красные глаза, мокрые щеки, вспухшие губы, превратившие лицо в гротескную маску страха.

— Вы бы и сами сейчас посмеялись, если бы себя видели, — ласково сказал он.

Она подалась вперед, ухватила Мэтта за лацканы и разрыдалась у него на плече. Целую вечность он пытался успокоить девушку, бормоча какие-то нелепые фразы. Наконец Конча подняла голову, все еще шмыгая носом, но уже успокаиваясь.

— Неприятно, правда? Дважды за вечер. Мужчины не должны видеть, как женщины плачут. В кино это красиво, а в жизни просто ужас.

Она открыла сумочку и попыталась привести себя в порядок при тусклом свете приборной доски.

— Вдобавок мужчина, черт побери, понятия не имеет, что в такие моменты делать, — добавил Мэтт. — Теперь вам лучше?

— Да. Но пожалуйста… не смейтесь надо мной больше.

— Постараюсь.

— Артур вечно меня вышучивает, и дядя Джо, а иногда даже тетя Элен. Я думала, вы другой.

— Может, вы и правы.

— Вы очень от них отличаетесь. Вы настоящий, сильный, как будто пришли из другого мира. Я никогда не встречала никого похожего на вас.

— Таких парней десяток на дюжину, милая. Просто вы не там ищете.

— То, что я сказала — над чем вы посмеялись, — это неправда. Я соврала, потому что побоялась, что вы будете смеяться еще больше. Я подумала: если я постараюсь казаться… ну… опытной и знающей, вы отнесетесь серьезно…

— Что-то не пойму я вас.

— Если бы я сказала, что хочу отдаться вам, просто потому что устала от… Ну, иногда ведь так бывает, правда? Вы, наверное, читали.

— Только не с девушками вроде вас, Конча.

— Знаю. Теперь знаю. Но я подумала: вдруг получится… а если я открою истинные причины, он просто разозлится.

— Какие причины?

— А вы не понимаете? — Конча убрала сумочку и извернулась на сиденье, почти упав на колени и пристально глядя Мэтту в глаза. — Ты не понимаешь, милый?

— Идемте лучше в дом, иначе тетя Элен…

— Мэтт, я страшно тебя люблю. Это так больно, больнее смерти, ненависти и всего остального. Я…

Она подалась вперед и прижалась губами — неуклюже, невинно, нежно. Мэтт почти против воли обвил рукой теплую талию и с внезапной остротой осознал, что, может, душой Конча порой и ребенок, но телом — женщина, да еще какая.

— Послушай… — Он пытался урезонить не только ее, но и себя. — Не будем делать глупости. Так нельзя. Мы живем в постоянном напряжении. Вокруг все время что-то случается. Да и с нами тоже. Нельзя терять голову… и принимать решения впопыхах.

— Ты, наверное, не поверишь, — ласково сказала Конча, — но я впервые поцеловалась. Конечно, я прикасалась губами, но никогда не чувствовала настоящего поцелуя.

В сумраке салона казалось, что ее глаза теперь светятся собственным светом.

Мэтт мягко отодвинул девушку в противоположный угол.

— Это был первый и последний раз.

— Но, любимый!..

— Слава богу, что ты не пустила в ход свой план, — сказал Мэтт. — Я вдруг понял, что он мог и сработать.