Джони, о-е! Или назад в СССР-4!

Глава 11

Интересно, что в своём «потерянном» сознании я тоже существовал, как некая единица. Или, скорее, как, Э-э-э… некая субстанция, которая пыталась вырваться из тела по причине тесноты, но это у неё никак не получалось. Зато другому разуму в теле нравилось. Ха! Конечно! Мне бы тоже нравилось, если бы я занимал столько пространства. Самое смешное, что второй разум вроде как не имел ничего против присутствия в голове Женьки и моего разума, но сквозь его пузыристую оболочку я проникнуть не мог.

А тот разум старался, да… И чувствовал, что мне не комфортно быть зажатым между его «раздувшимся самомнением» и ментальной оболочкой Женьки. Он даже немного сдулся, освобождая мне пространство и я перестал ощущать боль.

— О! — воскликнул я мысленно. — Я назвал его — «он». Почему я думаю, что это разум, а не какая-нибудь опухоль мозга? И как я вообще могу что-то видеть внутри черепной коробки? Или это не коробка?

Я «задумался» и понял, что это точно не черепная коробка, а что-то немного большее.

— Ха! Интересно! Значит разум находится не в теле, а… Где? Если считать разумом мыслительный процесс, то он происходит в так называемых «извилинах». Ха-ха! В виде электрических импульсов, ха-ха… А значит разум — субстанция электро-магнитная. Так что-ли? Наверное так.

Размышления о физической сущности разума немного отвлекли меня от произошедшей интервенции Женькиной ментальной оболочки и успокоили. Я попробовал напрячься и отодвинуть «пузырь» с чужим разумом и, к моему изумлению, частично преуспел. Мне, словно стало легче дышать.

— Что это за хрень? — спросил я сам себя, но понял, что этот вопрос понял и разум, так как тот «задёргался» в своём «пузыре» и даже хотел что-то ответить. Однако, как я не «морщил ум», но не то чтобы понять его не смог, я его даже не услышал. А он ведь точно что-то пытался мне сообщить, говорил что-то.

Как не странно, но даже в беспамятстве я чувствовал Женькино тело. Чувствовал, что лежу в своей постели и глубоко дышу грудью. И ещё чувствовал, что могу очнуться в любой момент… Или проснуться… Так это я что, не потерял сознание, а просто уснул. А что такое вообще, это «потерял сознание»? Вроде, как кратковременная остановка сердца?

Тут я понял, что это была не потеря сознания, а попытка отключить меня от управления этим телом.

— Ни хрена себе! — выругался, а потом спросил сам себя я. — Это «нечто» пыталось захватить над телом власть? И что? Какой результат? Похоже никакой. Как «оно» сидело в своём пузыре, так и сидит, а я вроде как себя чувствую. Э-э-э… Не себя, конечно, а тело Женьки. Но за эти годы я уже сросся с ним, свыкся. Да и не видел я себя изнутри никогда, как бы не медитировал. А сейчас, гляди ка, вот тебе сердце, вот тебе печень, селезёнка, почки. Всё работает, как часы, кстати благодаря мне, а не какому-то второму разуму, сидевшему, оказывается, в той же самой, что и у меня, оболочке. Тихо сидевшему, между прочим, до поры до времени. Что сейчас-то случилось? Что не так? Что разбудило его? И вообще, кто это?

«Это» запульсировало пузырём, вроде как пытаясь мне что-то сигнализировать.

— Не понимаю тебя, — сказал мысленно я, покрутив головой.

И голова спящего Женьки послушно повторила движения.

— О, как! Ха-ха! Шевелится! — обрадовался я и проснулся.

Однако, даже лёжа в своей постели и видя окружающий мир Женькиными, то есть, — моими глазами, у меня не проходило ощущение заполненности «моей» головы некоей чужеродной субстанцией.

— Может быть, это сон? — подумалось мне. — Может быть, у меня в голове растёт опухоль и это всего лишь ощущения от неё? Надо бы провериться. Но где?

Только в Британии в клинике Джона Сомерсета я мог чувствовать себя уверенным за своё здоровье и в принципе за свою безопасность. Юридически мной были так оформлены документы на бизнес, что без меня в нескольких ипостасях, то есть как Пьера Делаваля или — если он де юре исчезнет — другим моим «личинам» сей бизнес переходит в благотворительный фонд. Причём, в фонд не известно для всех, кроме моего нотариуса, какой. Завещание было окончательным и не подвергалось изменениям или аннулированию.

И поэтому, никому из моих партнёров не было выгодно убивать меня, ни Сомерсету, ни «гэбэшникам», ни молдовано-цыганскому «барону» Роману Григорьевичу.

Тревога наполнила мою душу. То есть, я, вдруг почувствовав себя плохо, пытался встатьс постели и тут у меня произошёл сердечный сбой, приостановилось сердце. Из-за этого я потерял сознание. А во время потери сознание что только не привидится. Было в моей прошлой жизни такое несколько раз, когда видишь себя во время потери сознания, чуть ли не со стороны. Ага… Так и тут?

В Британию давно хотелось. Делавалю, как президенту аффелированного фонда, гостевой доступ на производственные объекты компании был разрешён в любое время, а мне очень хотелось посмотреть на творение моего разума и моих рук. На «детище», так сказать… Да-а-а… Правы криминальные психологи — тянет преступника на место преступления. Ха-ха! Да и заключить надо было контракты на использование интернет ресурсов Лондонского дата-центра. Бесплатный доступ у меня через сервер компании «Рэйнбоу» имелся, но если использовать в коммерческих, как собирался я, то нужны соответствующие разрешения от собственников.

Лондонский дата-центр оказывал услуги цифровизации и хранения не только Большой Британской библиотеки, но и маленьких университетских библиотек Англии, Уэльса, и Шотландии. Ирландцы пока не вняли разуму, ибо у них имелись противоречия с Британским правительством. Но в особенности меня интересовали научные учреждения Великобритании: Институт Бабрахама, Институт исследований лугов и окружающей среды, Центр Джона Иннеса, Институт исследования Ротамстеда, Редингский университет.

Сон куда-то улетучился. Я лежал на спине, впялившись в потолок. На полигоне и у меня в доме стояла абсолютная тишина. И дом, и фабрику грампластинок, и лаборатории мы отнесли несколько дальше в лес от старых военных построек, а поэтому казалось, что здесь совершенно другой, сказочный мир тишины и покоя. И всего-то в трёх километрах от шоссе.

Вообще-то этот танковый полигон в наше время назывался «Алабино», но сейчас о нём, практически никто не знал. Официально полигон был создан в 1952 году и сейчас представлял собой огромную территорию, на которой находятся множество специализированных учебных комплексов и полигонов. Один из них был арендован «Дзержинцами». Только в две тысячи тринадцатом году здесь прошли соревнования по танковому биатлону, а в четырнадцатом заложили первый камень «Парка Патриот».

Танки для тренировки сюда всегда завозили железнодорожными платформами через станцию «Кубинка». И, наверное, и сейчас где-то далеко проходили танковые тренировки, мы ездили смотреть, но территория раскинулась на пять тысяч гектаров, а поэтому до моих ушей не долетало ни звука.

Я, прихватив плед и вступив в тапки, вышел на улицу, сел на лавочку и, вдохнув прохладу ночи, снова задумался.

— Что дальше, Дава? — спрашивал один из персонажей сериала «Ликвидация» главного героя.

— Что дальше? — спрашивал я себя, чувствуя, что накатывается тоска.

К сожалению, я так и не свыкся ни с Женькиным телом, ни с «советской» жизнью. А больше всего я не привык находиться под постоянным надзором и быть постоянно кому-то должным. При СССР — да, нас пытались заставить принять факт того, что каждый гражданин обязан строить коммунизм, а уж пионер, комсомолец или, не бай Бог, коммунист, должны идти в первых рядах строителей… Да… И, честно говоря, я, крутясь, как белка в колесе на благо Родины, несколько подустал. А поговорить то мне и не с кем. Не создалось у меня ближнего круга лиц. Как у ребёнка, постоянно переезжающего с родителями из города в город.

Где мы заводим друзей? В школе, институте, на работе. А у меня? Даже института нормального не было. Остались в Британии несколько ребят из колледжа, хорошо ко мне относившиеся. Сьюзи, опять же… Но, ведь это когда я был Джоном… Правда, пластику на моём лице можно объяснить улучшением внешности. Не такая уж она критическая. Тем более, что Пьер получился красивее, Джона. А перекрасить волосы и отпустить бородку… Ха! Делов-то!

— Рвануть, что ли, по бездорожью? — мысленно спросил я себя. — Отдал долг Родине, положил кирпич в общественную стройку, — пора отскочить в сторону, чтобы строители коммунизма не затоптали.

Роковые дела, как-то сами собой покатились. Никольский с Романовым лихо взялись всё организовывать. Саша Кутиков тоже себе рок-группу собрал, но, в основном, звукозаписью занимается. Макаревич звал его к себе, но тот сказал буквально: «Мне и тут хорошо…». Зарплату я им плачу приличную. Концерты чуть ли не каждую неделю при полном, пока, аншлаге… Записи продаются неплохо. Сейчас пластинки выпускать начнут…

Причём, и госбезопасность, вроде как, «довольна». Снизился, говорят, протестный настрой молодёжи. Во как! Всего полгода работы клуба, а пар выпустили. Теперь, глядя на наш «Театр», дозволили «свою музыку» играть и на других концертных площадках Москвы. Правда, не обошлось без «черезвычайщины», и, прямо сказать, сатанизма. Всплыли такие коллективы, что никогда бы и не подумали, что есть такие в социалистическом обществе, движущемуся к коммунизму и «светлому будущему».

Во многих моих проектах хорошо себя показали студенты. С опережающими темпами шло возведение вышек и установка оборудования сотовой связи. Басов увлечён лазером и это благодаря и ему, в СССР появилось лазерное оружие. И он готов работать и дальше по алгоритму, выработанному мной с ним совместно.

Размышляя и щурясь на звёзды, я всё больше склонялся к тому, что из Союза надо уезжать. И не только потому, что я вроде как «всё сделал». Нет, не по этому, а потому, что я, не указывая на «виновников» распада СССР, в принципе знал многих. Это кроме Яковлева, Лигачёва и ещё некоторых, коих я сдал. Но ведь я не назвал многих, кто может быть, и хотел, как лучше, а получил «как всегда». Многие потом быстро поняли свою ошибку, не удержав вожжи пятнадцати республик и позволив «сверзиться» птице-тройке с кручи, разорвав удила. Да-а-а…

Просто я видел, что организаторам польской перестройки в лице Папы Римского и Польских ксёндзев гэбэшникам противопоставить нечего. Упустили они сей процесс. А если от стран СЭВ отвалится Польша, то распадётся и весь Варшавский договор. Тем более, что Польша уже практически интегрировалась экономикой в Западную Европу. Да и выплачивать кредиты, как я понимал, никто за неё не собирался. Фактически, руководство Польши преднамеренно обанкротило свою страну, вложив кредитные средства в сырьевые отрасли, которые вскоре станут не востребованы. И от этого никуда не деться.

Шансы, что Союз не развалится, конечно же, оставались. Своими технологиями я выбивал аргументы у тех «всёпропальщиков», которые пугали санкциями и звёздными войнами, но процесс развала уже пошёл изнутри. Раскручивалось в Узбекистане хлопковое дело, которое не надо было «раскручивать». Не могло народное хозяйство СССР выполнять «нереальные планы» без приписок. Ну и раз уж план всё равно не выполняется, то почему бы ещё от него чуть-чуть не отщипнуть? Вот и щипали для малых хозрасчётных предприятий и артелей, оставшихся в национальных республиках.

Чёрт! Но больше всего меня испугало это нечто, поселившееся в моей голове. Отдаваться здешним эскулапам я не хотел. Боялся, что меня закроют. Я-то и сейчас оставался выездным, так как имел потребность периодического подтверждения банковских транзакций, заверяемых личным присутствием. Да-а-а… Только так и не иначе. Дурак я что ли переводить все свои деньги в СССР. До конца года надо дать письменные указания банку о графике перевода денежных средств в восьмидесятом году. Пытался куратор надавить на меня, но я аккуратно отбился.

Спустившись к речушке, протекавшей мимо моей избушки, я уселся на скамейку и, под журчание текущей воды, продолжил размышлять.

С Женькиной матерью, приезжавшей в январе, вообще получилась неприятность. Да что там неприятность? Истерика с матерью случилась. Даже вспоминать сейчас страшно. Она так ине прияла меня с изменённой внешностью и возмужавшим телом. И фотографии я ей высылал, и принимала она их нормально. А вот представляла меня себе она совсем другим. А уезжала через два дня, так и сказала: «Не мой ты сын». Да-а-а… Почти как в кинокартине «Ширли-мырли»: «Не мой ты сын, Васятка». Эх! Беда-а-а… Сейчас и во Владивосток не поедешь. Тоже ведь никто не признает. Паспорт паспортом, но бьют-то не по паспорту… А хочется во Владивосток. Вообще, к морю хочется. Но не к южному, а к настоящему, где млять, купаться можно, не опасаясь акул всяких или иглохвостов. У нас в Приморье, кроме ежей морских, опасаться не чего и не кого, а там на юге… Ну его нафиг.

Незаметно я успокоился и стал подрёмывать. Потеплело и я, свернув плед и убрав его под голову, разложился на широкой скамейке, собранной из подогнанных одна к другой досок и уснул.

До сентября мне пришлось полностью погрузиться в строительство граммофонной фабрики, так как на ней работали французские специалисты. Головные боли и ощущения чужеродной субстанции у меня в голове не беспокоили, и я, в суете, позабыл о них, когда как-то утром на пробежке мне снова не «ударило в голову», так, что потерял сознание прямо на бегу и «зарюхался» в кусты.

Я лежал в «отрубе» словно в нокауте и снова видел себя со стороны, и снова пребывая в состоянии прижатости к границе ментальной оболочки. Дальше, я понимал, имелись ещё другие оболочки, но понимал и то, что если мой разум перескочит дальше, то вернуться обратно и обладать телом уже никогда не сможет. А пузыристое нечто точно хотело выпихнуть меня за пределы разума. Так старалось, что разозлило меня до невозможности. Я, больше от боли, конечно, сам надулся и заорал так, что чужая оболочка дрогнула. А я, поняв, что в силах противостоять чужому напору, напрягся ещё сильнее. Я орал мысленно, но почти с такими же ощущениями, как я кричал «хиа», выполняя низом живота дыхательные упражнения «ибуки», при котором должна выделяться внутренняя энергия.

Не знаю, энергия мне помогла или просто «нечто» испугалось моего внутреннего «рыка», но пузырь снова сдулся до приемлемого для меня размера. Однако я, ещё раз набрав воздуха в Женькины лёгкие, сделал напряжённый выдох и пузырь пискнул, прижатый уже моим раздувшимся самолюбием.