Джони, о-е! Или назад в СССР-4!

Глава 20

— Слушай, ну конечно приезжай! Если отпустят, конечно. Вместе сподручнее будет, да и мастер ты такой, что мало кого знаю таких. Главное у тебя — система. От А до Я. И можешь вычленять и отделять главное от второстепенного.

— Это когда же ты понял это?

— Генерал присылает видеоплёнки с твоими тренировками. Видно же, как ты тело готовишь. И на чём акцентируешься. У меня такое ощущение, что ты за полгода из кого хочешь боевика сделаешь.

— Ха! За полгода и ты из кого угодно боевика сделаешь. Тут главное — дыхание, концентрация и правильные схемы движения.

— Вот и приезжай. Правильные схемы движения… Откуда только ты знаешь эти «правильные схемы движения»?

— Налью?

— Наливай!

Это была середина лета восемьдесят первого года, а летом восемьдесят четвёртого меня «отпустили». Перестроечный процесс, как говорил известный исторический персонаж, всё-таки пошёл и я, психанув после разговора с Юрием Владимировичем, который таки стал генеральным секретарём, написал заявление об увольнении из органов.

Да, Леонид Ильич, хоть и не в восемьдесят первом, а в восемьдесят втором, но, таки, умер. Юрий Владимирович сказал, что остановилось сердце. Ну, ему виднее. Он до самой смерти генсека так и был самым близким его, кхе-кхе, товарищем по партии. И они, таки снова, как и в моём времени, вывели Юрия Владимировича из КГБ и ввели в состав ЦК.

Как сказал мне Леонид Ильич:

— А кого ещё? На них ведь ни на ком клейма ставить негде. Все, блять, масоны и прочие иезуиты.

Я тогда просто пожал плечами, так как, кто масон, а кто нет, на Руси хрен разберёшь. Похоже, что, действительно — все, только из разных лож.

Кровь моя оказалась не волшебным лекарством, излечивающим все болезни, а сильнейшим стимулирующим и питательным средством. Она очищала организм от токсинов и иной дряни, убирая воспаления, но восстановить разрушенные жизнью органы не могла. Вот изношенный левый желудочек и заклинило. Сердце пытались пересадить, но что-то врачи напортачили, и моего любимого генсека загубили. Умный был дядька. Управленецот Бога! Да-а-а…

К сожалению, я не видел управленца в Юрии Владимировиче. Этого я ему не говорил, конечно. Не враг своему здоровью, ха-ха… Однако, понял, что украинско-днепропетровская свора его скоро сожрёт. Хотя, вроде и вооружил я его своим мощнейшим «послезнанием».

Вот и напросился я к нему на приём и стал просить отпустить меня «на свободу».

Юрий Владимирович снова стал говорить про институт, военную академию и соответствующую карьеру, прельщая генеральскими погонами, но я ему честно признался, что плохой из меня «лизоблюд» и что меня «сожрёт» первый же полковник-начальник курса, ибо пошлю я его сразу далеко, а он меня упрячет надолго. И Юрий Владимирович потом будет долго искать мою могилку среди заснеженной тундры. А вот если он меня отпустит на малую Родину, то я останусь под присмотром его доверенных лиц и по первому щелчку пальцев предстану пред его светлы очи.

К чести Юрия Владимировича, он, постукивая пальцами по столу в своём новом Кремлёвском кабинете и поглядывая на меня сквозь стёкла очков, думал не долго.

— Ты, конечно, вроде как, уже и не нужен тут в Москве. Как уже мы поняли, кровь твой — не гарантия вечной жизни. А здоровье у меня после пересадки, гхм-гхм, да-а-а-а, вроде как неплохое. Да и прав, не службист ты. Совсем с субординацией у тебя плохо. Страха нет. Гхм… Короче… Езжай в свой Владивосток и занимайся своим самбо и каратэ. А мы тут сами как-нибудь…

— Да-а-а, — подумал я. — Именно, что «как-нибудь». Запустила троцкистская гидра свои щупальца во все сферы управления СССР. Ещё в году шестидесятом можно было бы попытаться отрубить главные щупальца. А сейчас — слишком поздно. Разрослась гидра, расплодившись почкованием, блять. Да ещё эти масоны… Тьфу! Ну их нахрен! Без бутылки у меня на эту тему без матов не думалось.

Так и попал я в восемьдесят третьем году во Владивосток. На «пенсию» меня не отпустили, ибо по документам мне снова стало двадцать два года, и я только что окончил Хабаровский институт физкультуры.

Из моей квартиры на Суханова один снова сделали мой дом, а не явочную квартиру, а я сделал в ней ремонт. С помощью цыганистых ребят Романа Григорьевича. Он появился в тот день, когда я, вдыхая всей грудью сырой, но такой родной, воздух, сошёл с трапа самолёта во Владивостокском аэропорту. Стоял он у выхода из зоны выдачи багажа, вращая на указательном пальце правой руки ключи от моего мерседеса.

— Вот сорвутся они с пальца, и расколошматишь ты пульт от сигнализации.

— Не сорвутся, — осклабился цыган золотым ртом. — Подвезти?

— Ключи отдай, — вздохнув, потребовал я.

Он протянул связку.

— Тебя подвезти, — спросил я.

— Не-е-е… Я на Иркиных жигулях. Столик в «Волне» заказал на вечер, как ты и просил. Зачем тебе эта «Волна»? В «Арагви» кухня лучше.

— Там «Варьете». Девчонки с голыми ножками. И музыканты неплохие.

— Музыканты везде неплохие. А девочки… Ты после своего университета не охренел от девочек?

Я улыбнулся.

— В «Волне» морепродукты готовят хорошо. Говорят, — поправился я, так как знал об этом из своего будущего.

— Э-э-э, — пренебрежительно скривился цыган. — Морепродукты хорошо готовят в «Дарах моря» на Ленинской. Хочешь, там покушаем?

— Чем тебе «Волна» не нравится?

Цыган снова скривился.

— Э-э-э… Там «третья смена» западает, и не спортсмены, а «синепёрые». Сидельцы бывшие. Тухлый народец…

— Да, ты и сам вроде как, той же масти, — удивился я.

— Давно это было, — посмурнел Роман Григорьевич. — Остепенился я.

— Ой, ли? — улыбнулся ему в ответ и прищурил один глаз.

Барон тоже прищурился и снова засиял солнечной улыбкой, но промолчал.

— Ладно, разъёхались, — сказал он. — Мне ещё Ирке машину надо вернуть. Приветпередать?

— Обязательно! Как она?

— Нормально! Что ей станется? Торговая мафия бессмертна!

— Это точно, — согласился я. — Пойду, а то машину разберут на сувениры.

— Это, да… Зря ты её сюда привёз. Это в Москве их уже сотни, а во Владике только первые праворукие японки появились. Две штуки. Ха-ха…А у тебя «мерс» новый.

— Это W-201. Экономичная городская модель. Он кушает бензин, как верблюд воду. Залил и можно про него забыть.

— Ну, да. Чёрный… С люком…С такой акустикой, что позавидует Большой театр… Звукоизояция… АБС… Коробка — автомат… Я прокатился и себе такой хочу. Продай?

— Сам сделай. Говорю тебе, давай автосервис тут поставим?

— Тут поставишь…

Цыган скривился.

— Менты, администрация сразу на шею сядут. Спортсмены… Ты ещё не в курсе. Не спеши раскручиваться… И машину куда-нибудь спрячь пока. Угонят.

Я покрутил головой.

— Угонялка у них ещё не выросла.

— Ха! — хмыкнул цыган. — Не угонят, так изуродуют. Пару раз попробуют, не получится и сожгут. Да и вообще… Привлёк ты к себе ненужное внимание, Женя.

Я и сам это понимал, но оставлять новую машину в Москве не хотел.

— Будет то, что будет, — философски изрёк я и отправился к мерседесу, вокруг которого крутились таксисты и милиционер в форме.

— О, мужик! — Тут же обратился ко мне щупловатый, с хитро бегающими глазами, мужичонка. — Не продаёшь, случайно, тачку?

— Вот? — спросил я, доброжелательно улыбаясь. — Вот, ис зе мэтэ?

— Иностранец, что ли? — удивился мужичонка, и отстранился.

— Какой, такой иностранец⁈ Почему иностранец⁈ У нас же пограничная зона! — взбодрился милиционер.

Он был в звании капитана и с подозрительно спокойным «гэбэшным» взглядом.

Я вздохнул и, достав из внутреннего кармана куртки, сверкнул раскрытой милицейской «корочкой» сотрудника московского главка.

— Понятно, — произнёс «капитан». — Расходимся, товарищи.

— А чего мне, блять, стесняться? — подумал я. — Задолбало стесняться и скромничать! Хотя-я-я… Что-то не помню я, чтобы особо скромничал… Хе-хе-хе… Но там я был в облике миллионера Пьера Делаваля, а тут — «обычного мента». Ну, ладно, не обычного, а заместителя руководителя подразделения «антитеррор» по физической и специальной подготовке в звании капитана. Командировали меня в подчинение Рамзину, тоже уже ставшему капитаном милиции. Мне предлагали возглавить отдел, потому, что я по званию был выше Рамзина, но какой из меня руководитель спецназа, если я кроме «боевой физкультуры», иными воинскими, не то, что премудростями, но и терминами не обладаю. А Рамзину просто накинули «лишнее» милицейское звание, хотя по гэбэшным учётам он продолжал оставаться старшим лейтенантом.

Пока ехал из аэропорта во Владивосток, прикидывал, куда поставить машину.

— Значок мерседеса свернут сразу, — думал я. В Москве пять раз крепил новый.

— Ирина Григорьевна, — сказал я в трубку мобильного телефона, набрав сестру цыганского барона. — Узнаёте?

— Ой! Женечка! Наконец-то услышались! Прямо боюсь представить, какой ты стал!

— Приходите сегодня в «Волну» в семь вечера. Роман столик для нас заказал.

— Ах, паршивец, не сказал ведь!

— Так, я ж для себя его заказывал. Вот и приглашаю вас.

— Э-э-э… Прекращай «выкать». Я чувствую себя старухой. Ромка говорил, ты таким стал мачо…

В голосе Ирины Григорьевны появились томно-гнусавые нотки. Я улыбнулся. Мне частично восстановили мою отличительную черту — лопоухость, хотя можно было бы оставить и так. Зато с оттопыренными ушами меня и мама родная узнает. К кому я, кстати, сейчас и ехал.

Я позвонил Женькиной матери накануне и сказал, что приезжаю во Владивосток. Она сначала говорила со мной настороженно, но, в конце концов узнала мой голос и спросила:

— Скажи, женя, ведь тогда, когда я приезжала в Москву, это был не ты?

Я подумал и сказал.

— Не я, мама. Тогда я был в таком закрытом городе, что не мог оттуда выбраться. Потом тебе расскажу. Э-э-э… То, что можно.

— Не надо мне ничего знать, — сказала она. — Приезжай.

И вот я ехал.

— Ирина Григорьевна, э-э-э, я машину хочу у вас во дворе магазина поставить, — ошарашил я завмагшу своим хамством.

— Мерседес⁈ — спросила она. — Если только на пару дней.

— Думаю, я завтра решу вопрос с гаражом. Поспрошаю на районе.

— В центре? — ещё больше удивилась Ирина Григорьевна. — Не найдёшь. Давай я поговорю в гараже Крайкома партии?

— Да, не-е-е… Там во дворах на сопке есть гаражи. Сниму какой-нибудь…

— О! Правильно ты подсказал! Возле крайкомовского дома есть гаражи. Я у них поспрашиваю. Э-э-э… Не я, конечно. Зашлю кое-кого…

— А сегодня я поставлю, окей?

— Да, ставь, конечно. А ты… — в голосе Ирины Григорьевны послышались нотки смущения, — радио продолжаешь заниматься?

— Нет, Ирина Григорьевна, но для вас, всё что угодно! Э-э-э… В разумных пределах, конечно, а не коммерческой основе.

— Не коммерческой? А что так? Хороший бизнес. Сейчас можно.

Я не стал ей говорить по телефону, что у меня есть в планах, а лишь засмеялся.

— Вот сегодня выпьем и трезво всё обсудим.

— Хорошо, — повеселела Ирина Григорьевна. — Я могу подругу взять? Очень молодая девушка. Тебе понравится.

— Даже так? — хмыкнул я. — Если для меня, то лучше не надо. Посидим узким деловым кругом.

— Тогда уж треугольником, — хмыкнула в ответ Ирина. — Тогда этим вечером я буду твоей девушкой, не возражаешь?

В её голосе послышалась настороженность.

— Обязательно! — бодрым тоном согласился я. — Это и хотел предложить, но стеснялся.

— Ха-ха! Стеснительный ты наш! Ой! Всё! Товар пришёл! До вечера! Целую!

Последнее слово было сказано явно не для меня, а для кого-то, только что вошедшего в её кабинет. Я усмехнулся. Отлично! Проблему с машиной, хотя бы на сегодня, решил! Загоню во двор, зачихлю… Нормально.

На бухту Тихую я приехал и попал под перекрёстный обстрел соседок и пацанвы. На камеечке, что стояла рядом с бельевой площадкой, сидела тетя Валя Банных, мать Славки Федосеева, бабушка Мишки, и дворничиха. Они с подозрением вцепились глазами в мой мерседес, а я остановил машину и вышел к ним.

— Здравствуйте, соседки! — поздоровался я бодрым голосом. — Не признаёте?

Соседки напрягли мозги.

— Не признаём, добрый молодец, — сказала бабушка Мишки, видевшая меня всего-то раза два, так как жила и гостила во Владивостоке наездами.

— Так это Женька Дряхлов! — воскликнула тётя Валя Банных. — Точно — Женька. Я его по ушам узнала. А так… И не признаешь. Давно тебя не было. Вырос-то как!

— Женя⁈ — тётя Фрося Федосеева удивилась. — Какой взрослый! Взрослее моего Славки выглядит. А ведь младше же?

— Младше, тётя Фрося. На три года.

— А! — она махнула рукой. — Не едят ничего. Вот и мелкие.

— Ага, — подумал я. — Славка уже точно слез с гашиша и перешёл на опиаты. Вот и худой.

— Женька Дряхлов? Это ведь ты кусты с сиренью обломал?

— Я, тётя Даша, — кивнул головой я.

— Я вот тебя метлой, — сказала она грозя старческим кулаком и засмеялась дребезжащим смехом.

— Экая у тебя машина! — тётя Валя закивала из стороны в сторону головой. — Волга, что ли новая?

— Да какая «Волга»⁈ — крикнул Андрюшка Федосеев. — Мерседес это! Охренеть! Джон, это ты⁈

Он подошёл ближе, оторвавшись от подъезда.

— Привет! — сказал я, протягивая руку с раскрытой для рукопожатия ладонью. — Славка дома?

Андрей нахмурился и приблизив своё лицо к моему уху тихо сказал:

— Повесился Славка. Схоронили три дня как. Мамка сдвинулась. Вот караулю её. Находит вдруг и кричать начинает. Вон и Танька вышла. С нами пока живёт.

— О, бля!- только и выговорил я.

— Может, помянем?

Андрей с надеждой посмотрел на меня.

— Обязательно помянем, Андрей, но не сегодня. Только с аэропорта. В Хабаре учился. Сейчас приехал к матери. Потом домой.

— А-а-а… Ты же на Семёновскую переехал…

Андрей был младше меня на год. Подошла Татьяна. Она училась в параллельном «б» классе.

— Женя? Привет! Не узнать тебя. Повзрослел. Кооператором заделался? На мерседесах ездишь.

— В Хабаровске на физкультурном учился. Подрабатывал с парнями. Усилки клепали, то сё…

— А! Вы же тогда в новогодний вечер играли. Нас ещё не пускали, а мы с девчонками маски надели и прошли с Танькой Голиковой. Из одиннадцатого дома. Помнишь её? Она тоже университет закончила, в школе учителем будет.

— Танюш, мне к маме надо. Триста лет дома не был. ТЫ, это… Возьми вот эти деньги и передай матери.

Я нырнул во внутренний карман и, достав портмоне, вынул из него сотенную купюру.

— Ни фига себе! — вырвалось у Андрея.

— Не надо, Женя! — неуверенно проговорила Татьяна, но деньги взяла.

— Ты знаешь, что мы со Славкой дружили. Жаль, что меня не было здесь четыре дня назад.

— О! Жека! — воскликнул Семёныч, увидев меня перед дверью. — Привет! Заходи!

Я шагнул в тёмную с улицы прихожую.

— Настя, Женя приехал!

— Мама, это я, — сказал я, ожидая услышать, как в анекдоте: «Нет, сынок, мама — это я».

В зальной двери появилась Анастасия Александровна.

— Включи свет, Евгений Семёнович, — попросила Женькина мать строгим голосом.

— Да, он это! Чего ты? Пусть заходит, в зале и рассмотришь. Неудобно так-то.

— Ничего. Потерпит. Я столько лет терпела.

— О, как! — подумалось мне, и я мысленно хмыкнул. — Момент истины? Да и по барабану. Не примет мамаша, так шагну в сторону и…

Щёлкнул выключатель, до которого Семёныч дотянулся через меня.

— Вроде, он, Женька… И где же ты шлялся? Семь лет! Только письма и фотографии. Но от тебя хоть это. А от Сашки вообще ничего! Тоже где-нибудь в секретном ящике сидит! Будь они прокляты!

Мать, вместо того, чтобы подойти ко мне, вдруг вернулась в зал. Я, подтолкнутый Семёнычем, шагнул вслед за ней. Женькина мать стояла глядя в окно на волнующееся серое море и руки её весели вдоль тела словно плети.

Подойдя ближе, я положил свою правую ладонь ей на правое плечо. Она положила на неё голову. Я обнял мать, развернул и поцеловал в лоб. От неё пахло котлетами.

— Словно покойницу, — сказала она.

— Ну, Настя! — взмолился Семёныч.

— Что, Настя⁈ — вскрикнула женщина и тихо заплакала. — Как вы мне дороги, мужики! Отец его всю мне душу вымотал своими командировками. Тоже вес засекреченный, спасу нет. Теперь эти… На долго хоть приехал?

Она вытерла фартуком заплаканные глаза.

— Э-э-э… Да, вроде, навсегда. Кхм-кхм… Кажется.