Дневник плавания с Берингом к берегам Америки. 1741-1742

ГЛАВА 11 ВОЗВРАЩЕНИЕ НА КАМЧАТКУ

Поскольку все трудности разборки пакетбота и заготовления пищи были позади и поскольку для разнообразия мы иногда вытаскивали своими полусгнившими сетями столько рыбы, что одного улова хватало на восемь дней, благодаря множеству рук, удвоенной энергии и при постоянно дружеском подбадривании лейтенанта Вакселя мы замечательно преуспели, и к середине июля готовый корпус судна стоял на стапеле. Остальное время до 13 августа было потрачено на изготовление такелажа, рангоута и мачт, кузнечные работы и на утомительное вытапливание смолы из старых канатов[286], а также на возведение помоста для спуска судна, что причиняло более всего неприятностей, поскольку нам сильно не хватало дерева и других материалов. Дерево для помоста носили отовсюду из удаленных участков побережья; помост закрепили, нагрузив на него пушки.

Другие строили склад для материалов, которые мы оставляли. Третьи занимались строительством печи и приготовлением сухарей на дорогу[287]. Некоторые готовили бочки (которые быстро нужно было сделать для плавания) с железными обручами и веревками, потому что эта работа осталась ранее не сделанной в Охотске. Некоторые разведывали дно моря[288]. Никто не хотел сидеть сложа руки и не сидел по мере того, как все ближе и зримее для каждого становилась надежда на отплытие с этого острова на родину. Хотя надежда добыть еще шкуры выдр вызывала у некоторых желание провести здесь еще одну зиму[289], они наконец от стыда отказались от этой мысли.

8 августа все было готово к отплытию. Днем мы все помолились Богу, прося его об успешном спуске судна на воду (оно было посвящено Святому Апостолу Петру и названо его именем), и, завершив молитву, с Богом начали спуск.

Но, к нашему полному ужасу, случилось так, что судно осталось неподвижным и своим весом давило на помост, который, очевидно, был построен слишком низким. Тем не менее мы работали изо всех сил и, используя домкраты, подняли его так высоко, что ошибку можно было исправить с помощью нескольких толстых досок, подсунутых с боков между судном и помостом, после чего оно было благополучно спущено. Но к этому времени высокий прилив кончился, и завершение спуска пришлось отложить на следующий день, когда с приливом судно успешно спустили в море.

После этого мы трудились день и ночь. 11 августа на место установили мачту и закрепили вантами. Затем погрузили воду, провиант и багаж каждого.

Предварительно каждому пришлось заявить письменно о том, какой вес он хочет взять с собой[290]. Все, что превышало разрешенный вес, оставили.

Во время погрузки судна плотники продолжали строить небольшую шлюпку, которую можно было бы разместить на палубе и использовать при крайней необходимости.

Провиант нашего судна состоял из 25 пудов ржаной муки, пяти бочек засоленного мяса манати, двух пудов гороха и бочки соленой говядины, которая уцелела даже при нашей скудости на возвратном пути из Америки. Кроме того, каждому выдали по четыре фунта масла. Многие, кто был экономен, сберегли из своего бедного провианта столько, что при отплытии смогли испечь полпуда сухарей и взять их с собой. Те же, кто прежде жил слишком хорошо, сушили мясо манати.

13 августа мы со смятением в душе в последний раз покинули свои жилища и взошли на борт судна. Оно должно было либо донести нас до границ Азии и нашей любимой отчизны, либо, после стольких трудов, надежд и тоски, вынести по воле Всевышнего приговор нашему жалкому паломничеству. Когда мы все поднялись на судно, то впервые поняли, как заполнено его пространство и каким трудным поэтому будет плавание. Мы лежали друг на друге и ползали друг по другу. Свободнее всех было лейтенанту, мастеру Хитрову, мне и сыну лейтенанта в узкой каюте. Остальные 42 человека лежали в трюме, столь заполненном бочками с водой, провиантом и багажом, что им едва удавалось разместиться между ними и палубой. На три человека постоянно приходилось два места, поэтому вся команда была поделена на три вахты. Но так как пространство было все же переполнено, мы начали выбрасывать в море подушки, постели и одежду, которые взяли с собой с берега.

Новое судно имело 36 футов по килю и 42 фута от носа до кормы.

Тем временем мы видели, как песцы на берегу обследуют наши жилища с величайшим ликованием и занимают их, словно свои; казалось, они были изумлены, что никто их не прогоняет, как обычно. Кроме того, они за один налет нашли множество остатков жира и мяса, которые мы им оставили от всего сердца для развлечения.

Утром 14 августа мы особой молитвой просили Бога о помощи и поддержке нашего успешного плавания. Потом мы подняли якорь. Поскольку западный ветер помогал нам миновать юго-восточную оконечность острова, мы решили — хотя устье реки Камчатки и было вдвое ближе и наше судно едва ли могло выдержать осенний шторм — идти прямо в Авачинскую бухту. Мы плыли при слабом ветре и к полудню были уже в проливе между островом Беринга и островом, лежащим параллельно ему в пяти милях восточнее[291], а к вечеру достигли юго-восточной оконечности нашего острова[292].

В тот день мы были в приподнятом настроении, потому что при ясной и приятной погоде шли мимо острова, где знали все горы и долины, по чьим тропинкам столько раз с трудом взбирались в поисках пищи и по другим надобностям и на котором дали названия согласно разным обстоятельствам и событиям. Тем самым милость и милосердие Господни стали ясны всем, еще ярче напоминая, какими жалкими мы приплыли сюда 6 ноября, как чудесно нашли себе пропитание на этом голом острове и, несмотря на тяжкие труды, стали еще здоровее, крепче и сильнее; и чем более мы смотрели на остров, прощаясь с ним, тем яснее отражалось, как в зеркале, удивительное и любящее Божье руководство.

Поздно вечером мы, благодарение Богу, отплыли так далеко, что находились против самой выступающей оконечности острова.

В воскресенье, 15 августа, до полудня дул легкий ветер, и мы по-прежнему видели южную сторону острова. К ночи ветер усилился, но когда мы пошли по ветру и оставили дрейфовать в море лангбот, который так хорошо служил нам до сих пор, но теперь стал лишь помехой нашему судну, мы полностью потеряли остров из виду и, при весьма благоприятных погоде и ветре, прямым курсом вест-тень-зюйд пошли в Авачу.

Однако к полудню нас внезапно охватил ужас, потому что наше судно сразу заполнилось водой через неизвестную течь, каковое событие казалось еще опаснее, поскольку все знали прочность нового судна, а из-за тесноты и сильного ветра все мешали друг другу. Кроме того, поскольку судно было так плотно загружено, было чрезвычайно трудно обнаружить причину течи. К тому же помпы, когда они стали всего более необходимы, оказались забиты многочисленными щепками, остававшимися в трюме, потому что кто-то позабыл подставить под них котлы. В таких обстоятельствах паруса немедленно были убраны. Одни передвигали багаж и искали течь. Другие не переставая вычерпывали воду котлами. Третьи выбрасывали в море железные пушечные ядра и картечь, взятые с берега[293]. И, к великому счастью, случилось так, что, когда корабль облегчили и течь заткнули — течь между тем была обнаружена нашим плотником именно там, где он и предполагал, и оказалась теперь выше ватерлинии, — мы поняли, что избежали и этой опасности и не утонем. Но коль скоро это происшествие послужило нам случайным предостережением, мы не преминули улучшить надзор и поставить в трюме котлы под помпами. Также стало ясно, что течь возникла, когда корабль во время спуска поднимали домкратами, верхняя часть которых упиралась ниже ватерлинии, и пригнанные доски легко было сместить, так как для ускорения строительства они скреплялись лишь железными гвоздями без единого деревянного нагеля.

16 августа мы продолжали идти прежним курсом. Во вторник, 17 августа, мы внезапно увидели Камчатку; мы вышли напротив Кроноцкого мыса и оказались едва ли не в миле от берега, поскольку заметили его при сумрачной и туманной погоде. Тем не менее мы придерживались плана плыть в гавань, от которой все еще находились примерно в тридцати милях. Однако, поскольку вдоль Камчатского побережья все время стоял либо полный штиль, либо дул противный ветер, мы провели еще девять дней, закрепив снасти, пока наконец 26 августа, сутки без перерыва идя на веслах, не подошли ночью к входу в бухту и вечером 27 августа не бросили якорь в долгожданной гавани.

Как ни велика была всеобщая радость от нашего благополучного прибытия, все же неблагоприятные и неожиданные известия, которые мы получили от камчадалов по прибытии, привели нас в еще большее волнение и заставили полностью забыть о себе. Все считали нас погибшими и скорбели таким образом: оставленная нами собственность попала в чужие руки и была по большей части расхищена. Поэтому радость и печаль зачастую быстро сменяли друг друга в зависимости от сути новостей. Все мы слишком привыкли к невзгодам и убогой жизни, считали, что это будет продолжаться всегда, и думали, что настоящее нам только снится.

На следующий день, от всего сердца поблагодарив Всемогущего Господа в общей молитве за его милосердную защиту, наше чудесное спасение и счастливое возвращение в Азию и одновременно на родину каждого, морские офицеры решили отправиться в Охотск этой же осенью. Я попрощался с ними и приготовился пешком идти за тридцать миль на Большую реку к своим, по которым так стосковался[294]. Я благополучно прибыл туда 5 сентября и присоединился к торжественному празднованию именин Ее Величества всемилостивейшей Императрицы.

По прошествии нескольких недель нам сообщили, что из-за сильного противного ветра корабль, отплывший в Охотск, возвратился в гавань, чтобы провести там зиму. Но с Большой реки известие, что мы вернулись в порт, не было передано на галиот „Охотск” из-за небрежности командира[295], хотя галиот отплыл из устья реки в Охотск лишь на третий день после получения в остроге этой вести. Из-за этих двух происшествий нас числили среди мертвых на восемь месяцев дольше, чем было необходимо.