Дневник плавания с Берингом к берегам Америки. 1741-1742

ГЛАВА 6 ШТОРМА НА МОРЕ

7 сентября ветер и погода были такими же, как и в предыдущий день. К полудню мы были уже более чем в двадцати милях от последнего острова. Днем усилившийся ветер и поднявшиеся волны заставили нас убавить паруса. Всю ночь продолжался свирепый шторм, поэтому мы шли только под треугольной бизанью. Вследствие этих обстоятельств, поздней осени и большого удаления от Авачи офицеры и экипаж внезапно упали духом. Нездоровая погода уже сейчас ежедневно сокращала число дееспособных людей[150], и многие жаловались на неслыханные бедствия. Начались сомнения, достигнем ли мы дома и не стоит ли провести зиму в Японии или Америке, хотя на самом деле никто к этому не склонялся.

8 сентября было облачно, но ветер ослаб и переменился с WtN до полудня на WtZ днем. Благодаря обоим этим ветрам мы постепенно плыли к югу и к вечеру оказались на 53-м градусе, то есть широте Авачи. Ночью стало совсем спокойно.

9 сентября к утру с востока подул легкий ветер, с которым мы продвигались до восьми часов со скоростью от полутора до двух узлов, затем ветер усилился, так что к десяти часам мы продолжали путь со скоростью четырех узлов, или мили[151] в час. Утром шел небольшой дождь и было пасмурно, но днем на горизонте стало совсем ясно, хотя солнце не показывалось. По счислению наше судно в двенадцать часов все еще находилось в 312 голландских милях от Авачи.

10 сентября ранним утром шел дождь, и было облачно. Однако около полудня проглянуло солнце, а позднее небо на горизонте постепенно очистилось. Ветер сначала был ZZW, а затем ZWtZ, и около полудня мы определили, что находимся в 298 милях от Авачи. Примечательно, что, несмотря на давний и обширный опыт, некоторые все еще не могли понять, что изменение направления ветра снова вызывалось близостью земли и что соответственно, не взирая на наше местонахождение, мы должны повернуть южнее, поскольку земля, несомненно, поворачивала на юг и ее следовало ожидать и под 54-м градусом. Более того, такое наблюдение было подтверждено появлением рогатых тупиков, чайки, прозванной „Джон из Гента”, и чайки, называемой англичанами „Вагель”[152], постоянно летевших с севера и запада к югу. Точно так же, как обычно близ земли, плавали и некоторые водоросли.

11 сентября ветер и погода были такими же, как накануне. Мы прошли двадцать миль за сутки и около полудня определили, что все еще находимся в 278 милях от Авачи. Сегодня мы снова видели признаки земли, те же, что и вчера.

12 сентября весь день было облачно и пасмурно, но тихо; появление птиц и различных плавающих предметов было столь же постоянным, как и раньше. Мы ожидали к вечеру благоприятного ветра, но ветер задул прямо с запада и принес с собою дождь. В это время мы продвинулись вперед всего на две мили.

13 сентября был ясный день. К утру задул ветер с NWtW и продолжал дуть до двух часов пополудни. Затем он стих. Кроме того, виднелось множество играющих китов, не предвещавших ничего хорошего.

14 сентября весь день и ночь был очень сильный шторм с северо-запада, и в полдень нам пришлось лечь в дрейф. Счисление показало 258 миль от Авачи.

15 сентября нас ободрил хороший день. В полдень мы снова увидели долгожданное солнце. К вечеру необычная прохлада усилила наши надежды на приход северного ветра, поскольку нам удалось с пяти часов утра при северо- западном ветре постепенно вернуться на намеченный курс, что случилось бы также, если бы мы находились на несколько градусов южнее или на двадцать миль дальше в открытом море, где, как они пытались себя убедить, мы якобы находились. Но на самом деле мы снова были под прикрытием земли, чему, однако, никто не поверил, хотя к вечеру сова, прилетевшая с берега, в течение получаса летала вокруг нашего судна, как и множество речных чаек[153]. К вечеру показались несколько резвящихся морских свиней. Они продолжали свою игру четверть часа и породили у нас две мысли: во-первых, что мы все-таки находимся близ земли и, во-вторых, что шторм неизбежен, потому что эти животные особо сигнализируют об изменениях на море и именно поэтому подвержены такой игре.

В полночь 16 сентября задул юго-восточный ветер, продолжавшийся до девяти часов, но затем он внезапно сменил направление на западное, затем на северное, а оттуда снова вернулся на запад, и примерно до трех часов пополудни, когда начался дождь, ветер оставался юго-юго-западным. Однако до полудня мы ушли с этим ветром так далеко вперед, что в двенадцать часов определили, что находимся в 240 милях от Авачи. Это была наша первая игра с юго-восточным ветром; позднее мы встречали его столь часто и столь хорошо с ним познакомились, что узнавали его выходки загодя. Днем мы видели очень много водорослей, плывших навстречу нашему судну с севера, такие же большие охапки, что и 2 августа и позднее, когда мы шли вдоль американских островов и между ними.

17 сентября дули свирепые и в то же время очень переменчивые ветра. Однако по большей части ветер оставался NWtW. В полдень мы определили, что находимся в 234 милях от Авачи. В этот день мы постоянно видели птиц, летевших с севера на запад.

18 сентября шли ливни, ветер был ZWtZ. В полдень мы находились в 229 милях от Авачи. На закате я наблюдал целые стаи небольших куликов и других наземных птиц, летящих с севера на запад.

19 сентября мы наслаждались ясной погодой, хотя было довольно холодно. Дул ветер с NWtW. В полдень мы были в 226 милях от Авачи и в разное время видели морского бобра, или морскую выдру.

20 сентября ветер и погода были такими же, как и накануне. Ночью ветер полностью стих.

21 сентября мы радовались очень приятной погоде и постоянному солнцу; в то же время море было спокойнее, чем все предыдущие два месяца. К вечеру во второй раз задул юго-восточный ветер, который, однако, в час пополуночи переменился на NWtW.

22 сентября стояла очень приятная погода, дул ветер NWtN.

23 сентября штормило весь день и всю ночь, и мы плыли на север при юго-западном ветре. Вечером умер второй человек на нашем судне, гренадер Третьяков[154].

24 сентября большую часть дня было облачно. К вечеру, к величайшему своему ужасу и потрясению, мы увидели землю, лежавшую перед нами под 51-м градусом. Большую землю и высокие горы, покрытые снегом, мы увидели на расстоянии от шести до восьми миль, но многочисленные острова были всего в трех-четырех милях от нас[155]. Мы взяли пеленг суши, но, поскольку слишком приблизились к ней, слишком далеко ушли на север и при юго-западном ветре плыли прямо на нее, не будучи в состоянии обогнуть ее с юга, нам пришлось быстро повернуть обратно в море на восток. В этом не было бы необходимости, если бы мы вняли всем признакам того, что идем поблизости от земли, которые давно появились в таком изобилии, и если бы мы пошли дальше на юг. Теперь же неудачное предложение мастера Хитрова пойти еще дальше на север, к нашему несчастью, было почти одобрено этим утром, потому что он воображал, что земля простирается прямо на запад по 56-му градусу, а также думал, что мы уже в открытом море. Величайшей удачей было то, что мы увидели землю еще днем и до начала разыгравшегося вскоре шторма; в противном случае мы, конечно, наткнулись бы на землю ночью, или против нашей воли нас снесло бы юго-восточным ветром и без всякого шанса на спасение разбило бы вдребезги, выбросив на берег.

В таком смятении мы случайно услышали странную вещь: офицеры начали говорить, что, по нашему счислению, именно в этом месте мы потеряли капитана Чирикова. Тогда, плывя во второй раз на юг и только что пережив шторм, мы услышали от людей, что на севере видна земля, чему в то время мы не поверили и потому потеряли верный путь, как я уже писал. Без сомнения, капитан Чириков высаживался здесь на берег. Это обстоятельство я уже упоминал в начале настоящего рассказа[156].

24 сентября я наблюдал два явления, которые никогда прежде не видел в своей жизни, а именно ignes lambentes[157] — Кастора и Поллукса, прозываемые моряками огнями Св. Эльма[158], а затем ужасающе быстрое движение облаков, которые во время шторма, как стрелы, проносились у нас перед глазами. Случалось даже, что облака устремлялись навстречу друг другу с одинаковой быстротой[159].

Чтобы уйти от земли, до полудня 25 сентября мы дрейфовали перед началом все усиливавшегося и длительного шторма с нижними парусами, треугольной бизанью и фоком (точно так же, как и предыдущей ночью) на юго- восток, постоянно подвергаясь опасности потерять рангоут и мачты из-за очень сильного ветра. Днем мы шли только под треугольной бизанью, потому что находились уже достаточно далеко от земли и благодаря западному ветру более не опасались, что нас вынесет на сушу.

26 сентября западный ветер несколько утих, но море, приведенное в слишком сильное волнение, продолжало катить волны в прежнем направлении, и мы уже третий день плыли назад на юго-восток.

Ночью 27 сентября мы снова попали в свирепый шторм с юго-восточным ветром, который, однако, через час переменился на западный, продолжая дуть с величайшей силой; мы слышали, как время от времени ветер завывал с таким свирепым свистом, яростью и бешенством, что мы ежеминутно подвергались опасности потерять мачту или руль или даже получить повреждения самого корпуса судна из-за силы волн, которые ударялись, словно пушечные ядра, и мы каждое мгновение ожидали последнего смертельного удара. Старый опытный штурман Андреас Хессельберг не мог припомнить, чтобы ему за пятьдесят лет плавания по морям пришлось испытать нечто подобное.

28 сентября шторм продолжался с еще большей свирепостью; смешалось все: град, молнии и дождь. Пятый день мы продолжали дрейфовать назад к юго-востоку.

29 сентября весь день казалось, что шторм ослабеет. Однако около десяти часов вечера ветер, внезапно переменившийся на юго-восточный, снова возвестил о самом свирепом шторме, после чего еще раз переменился на западный и продолжал дуть, как и прежде.

30 сентября в пять часов утра мы встретились с пришедшим с юго-запада штормом такой свирепости, с каким не встречались ни до, ни после. Мы не могли вообразить себе, что шторм может быть еще сильнее или что нам удастся его выдержать. Каждое мгновение мы ожидали, что наше судно потерпит крушение. Невозможно было ни сидеть, ни лежать, ни стоять. Никто не мог оставаться на своем посту, и мы находились во власти Божией во всякий миг, когда небеса пожелали бы взять нас. Половина наших людей лежали больные и слабые, а вторая половина в силу необходимости старалась держаться здоровой, но совершенно обезумела от ужасающих волн и качки судна.

Конечно, много молились, но богохульства, накопившиеся за десять лет пребывания в Сибири, не давали молитвам быть услышанными. С судна мы не видели и на сажень вперед, потому что оно беспрестанно зарывалось между жестокими волнами. К тому же мы не могли готовить пищу, а холодного у нас ничего не было, кроме подгоревших сухарей, которые тоже подходили к концу. В такой ситуации ни в ком нельзя было найти ни мужества, ни помощи. Слишком поздно они стали сознавать, что дела не велись должным образом и что они плохо справлялись с ними. Пусть никто не думает, что опасности этой ситуации преувеличены, и поверит, что даже самое умное перо не смогло бы достаточно ярко описать наши бедствия.

1 октября тот же страшный шторм с юго-запада продолжался с той же свирепостью[160]. И теперь офицеры впервые начали рассуждать, что если Бог поможет пережить шторм, то следует искать гавань в Америке, учитывая, что стоит поздняя осень, погода тяжка и неустойчива, что нас отнесло слишком далеко назад на восток и большая часть людей больны и слабы и потому невозможно уйти на несколько градусов дальше на юг. Но я не верил в искренность этих помыслов, поскольку и имущество, и приказчики каждого из них оставались на Камчатке.

2 октября шторм начал стихать, но морю понадобилось более суток, чтобы успокоились высокие валы; ветер оставался юго-западным, вокруг царил мрак. С 24 сентября нас отнесло назад к востоку более чем на пятьдесят миль. У нас было 24 больных и двое умерших.

Что я предвидел, то и случилось. Снова возобновились разговоры о Камчатке, достичь которой в этом году молили Бога, потому что наше упорство важнее того, насколько от него могут пострадать наши личные интересы. Но радость длилась недолго. К десяти часам вечера снова задул юго-восточный ветер с обычными уже признаками, и опять начался жестокий шторм. Из-за этого мысли людей снова стали такими же шаткими и нестойкими, как и их зубы от цинги.

3 октября мы дрейфовали под треугольной бизанью из-за очень сильного шторма. Воздух впервые был прозрачен и чрезвычайно холоден.

4 октября стало немного спокойнее, воздух оставался чистым и очень холодным, хотя несколько часов светило солнце; мы шли под нижними парусами. Однако наша радость опять была недолгой и внезапно прервалась с приходом юго-восточного ветра с дождем, а позднее свирепого шторма с юго-запада. Но мы уже столь же привыкли к штормам, сколь и к ежедневным смертям.

5 октября мы шли под треугольной бизанью из-за сильнейшего шторма. Воздух был холоден и чрезвычайно прозрачен.

6 октября мы все еще шли под треугольной бизанью, потому что, хотя шторм немного утих, волны были по-прежнему очень высоки. Большую часть дня мы видели солнце, но некоторые шквалы наносили град и снег, а вскоре после этого мы дважды видели радугу. В то же время воздух был очень холоден. К вечеру мы увидели впервые за все путешествие множество небольших акул, плававших вокруг нашего корабля. Ночью ветер утих. В тот день на нашем корабле кончилась водка.

7 октября воздух был холоден и прозрачен. К утру, около семи часов, мы снова поставили нижние паруса, но с малой пользой из-за очень сильного волнения моря. Ветер был с ZWtW.

8 октября в течение дня ветер и погода были такими же, как и накануне. Однако в три часа пополудни несносный юго-восточный ветер внезапно задул с величайшей силой. Через два часа при западном ветре мы снова попали в очень сильный шторм с дождем и градом вперемешку. Тогда показалось, что они окончательно решили идти в Америку, потому что даже во время этого шторма мы шли на северо-восток под нижними парусами.

9 октября ветер и шторм стали еще более свирепыми. Весь день нас несло к северо-востоку, при этом все время светило солнце, и ночь была очень ясная.

10 октября шторм продолжался с той же силой. Лейтенант Ваксель пытался убедить капитана-командора, который из-за длительного бездействия снова свалился с цингой, что тот должен дать согласие идти к Американскому континенту и провести там зиму, поскольку невозможность достичь Камчатки стала очевидна, тем более что через несколько дней мы уже не сможем управлять парусами и судном из-за множества больных; иначе все погибнут в море вместе со всеми своими пожитками. Но капитан-командор, которого много раз обманывали, теперь доверял всем очень мало и свел свое мнение к тому, что следует дать обет и собрать деньги, чтобы передать половину их русским на постройку экспедиционной церкви в Аваче, а вторую половину — лютеранам на церковь в Выборге[161].

11 октября была прекрасная ясная и солнечная погода, ветер — WtNW, но мы плыли на юго-запад. К ночи ветер полностью стих, и в час пополуночи стало спокойно, как 21 сентября. Но вскоре снова задул сильный южный ветер. С ним мы столь быстро побежали на запад, что за единый час прошли милю и три четверти.

12 октября мы плыли с этим ветром на WtN. Но к полудню ветер переменился на юго-западный, и около шести часов вечера мы снова попали в бешеный шторм со снегом, дождем и градом. Видели мы и радугу.

13 октября шторм стих. Из-за противных западных ветров мы повернули западнее между югом и севером. До полудня мы часто видели солнце, но днем начали попеременно идти сплошной пеленой то дождь, то град. К вечеру мы снова увидели радугу.

14 октября море стало совершенно спокойным, воздух был чист, светило солнце, но было довольно холодно. В этот день снова говорили об Американском материке. Но коль скоро наши офицеры высказывают все, что взбредет в голову, я не намерен им верить, пока они заранее не обдумают, что хотят сказать, прежде всего потому, что до сих пор у них вовсе не было никаких размышлений, потому что они думают, делают и говорят лишь то, что подсказывают им глаза.

15 октября весь день светило солнце, дули умеренные северо-западные ветра и море было спокойным.

16 октября погода была очень приятная и теплая, море — очень спокойное. К вечеру, в шесть часов, Бог послал нам сильный южный ветер, с которым мы поплыли со скоростью сначала три, а затем четыре узла. Ночью ветер переменился на восточный, поэтому мы продолжали плыть на пяти, шести и шести с половиной узлах. Как только рассвело, задул северо-восточный ветер и стал так силен, что мы осмелились продолжать путь только под нижними парусами.

17 октября весь день шел дождь. Теперь мы впервые целые сутки шли с устойчивым северо-восточным ветром, хотя он и был, пожалуй, слишком силен. После того как мы прошли 24 мили за двадцать часов, ветер стал таким сильным, что мы были вынуждены с четырех часов лечь в дрейф. Ночью довольно сильно штормило, но к утру стало стихать.

18 октября была переменная облачность, но очень холодно, море было сравнительно спокойным, ветер — NWtW. Весь день мы шли со скоростью более двух и двух с половиной узлов курсом ZWtW. Теперь у нас было уже 32 человека больных. Но все, и больные, и здоровые, поневоле были чрезвычайно удручены постоянно меняющимся ветром.

19 октября ветер, курс и погода были такими же, как и накануне. В этот день умер морской солдат Киселев[162].

20 октября ветер, курс и погода были такими же, как прежде, но ночью штормило. В этот день умер служилый Харитонов[163].

21 октября ветры, курс и погода были все те же. Но к вечеру мы попали в шторм, и умер морской солдат Лука Завьялов.

22 октября была ясная погода, солнце, сильный мороз, западный ветер, и мы проложили курс NtO прямо к материку, каковое решение внезапно было твердо принято, поскольку лейтенанту Вакселю сказали, что осталось только пятнадцать бочек воды, из которых две испортились и большая часть воды вытекла, когда экипаж запоздало попытался приладить на них обручи[164]. Перед плаванием деревянные обручи на водяных бочках должны были заменить железными, так как деревянные обручи портятся, если судно находится в длительном плавании. Но, поспешая с отправлением, офицеры объявили их вполне пригодными, не предвидя теперешних обстоятельств.

23 октября ветер переменился, а с ним — и готовность офицеров идти в Америку. Поэтому до полудня мы плыли на север с юго-восточным ветром, а днем и ночью — с восточным ветром, так что, несмотря на плохую погоду и сплошную пелену града, мы прошли за сутки 31 милю, то есть тем самым стали уходить от берегов Америки с тринадцатью бочками воды, чтобы либо достигнуть Камчатки, либо высадиться при первой же возможности на первом попавшемся подходящем острове. Мы открыто обсуждали эти варианты, чтобы поднять дух матросов и больных.

24 октября ветер и погода были такими же, как и накануне. Но к вечеру ветер стал северным. С ним мы прошли так далеко, что, по суждению Вакселя, находились в 134 милях от Авачи, а по мнению подштурмана Юшина — в 122 милях, и постепенно приближались к 53-й параллели, поскольку они не желали по пути находить еще какую-либо землю. Было принято решение придерживаться 52-го градуса, чтобы в случае острой нехватки воды мы могли использовать все ветра, которые дуют вдоль Камчатки. Если бы ветер стал северным, мы могли бы идти к первому или второму Курильским островам и встать там на якорь. Но если бы он стал южным, мы с большей легкостью могли бы идти в Авачинскую гавань. Что касается восточных ветров, то они были благоприятны для всего.

Этот план, предложенный лейтенантом Вакселем, был бы самым разумным в том случае, если мы действительно хотели достичь Авачи и обошлись без дальнейших задержек. Однако будущее покажет, насколько тверды они оказались в своем плане и по каким причинам (из каковых ни одну нельзя было принимать всерьез) и по чьему подстрекательству пятью днями позднее они преступно отклонились от этого плана. Это и была причина нашей вынужденной зимовки и гибели многих людей и судна — нет, чуть ли не всех, — если бы Бог не явил над нами подлинное чудо, в коем роль офицеров была весьма мала; они убедились в этом по собственному разумению и совести. Более того, опасность и смерть внезапно настолько одержали верх на нашем судне, что умирали не только больные, но и люди, считавшие себя здоровыми, сменившись с вахты, падали замертво от изнеможения; не последними причинами этого были малые порции воды, отсутствие сухарей и водки, холод, сырость, вши, страх и ужас.

25 октября была очень ясная и солнечная погода, но даже при этом днем иногда шел град. Утром мы, к своему удивлению, заметили большой высокий остров[165] под 51-м градусом к северу от нас, который на пути в Америку был от нас в 40 милях к востоку. В полдень мы находились на 50° 35’ N.

26 октября море было очень спокойным, небо облачным, подмораживало, в разное время попеременно шли снег и град. К полудню мы подсчитали, что все еще находимся в 108 милях от Авачи.

27 октября к часу ночи задул юго-западный ветер, ночью и днем мы плыли с ним на северо-запад, чтобы достигнуть установленного 52-го градуса широты; в полдень мы вычислили, что все еще находимся в 90 милях от Авачи. Днем ветер стал столь сильным, что сменился штормом. Но, поскольку мы стали увереннее в себе и лучше узнали надежность своего судна и мачт, мы тем не менее весь день шли под марселем.

Теперь мы совершенно ясно видели, что находимся в проливе, потому что волны не были так высоки, даже когда поднимался шторм, а ветра уже не менялись столь быстро. Я заметил, что шторма были не так свирепы, как в сентябре, при столь же сильных ветрах. Причина этого заключается в том, что воздух, более холодный и тяжелый, оказывает большее давление на воду.

Поэтому я заключил, что это явление (то есть что волны, движимые ветром одной и той же силы, приходят к берегу осенью и зимой вдвое более высокими, чем весной и летом) вызвано давлением a centro versus peripheriam[166] из- за сопротивления берега. Более того, воздух осенью очищается благодаря частым граду и снегопадам, которые смиряют своим весом подъем волн. Этим же объясняется то, что теперь воздух чист и ясен, в то время как весной и летом, напротив, нет ничего, кроме тумана и пасмурности, поскольку западные, юго-западные и южные ветра, почти постоянные весной и летом, заполняют воздух лишь влагой, которая даже случайным северным ветром только колеблется, но совсем не уносится. С другой стороны, холод этого ветра конденсирует влагу в различных формах и осаждает ее из воздуха в виде града или снега. Поэтому же воздух становится чище после каждого шквала и впоследствии некоторое время остается спокойным, пока новая влага не накопится в том же месте.

28 октября мы снова удивились, увидев на рассвете, как сильно изменилась вода, из чего ясно заключили, что должны находиться вблизи суши. Когда бросили лот, то оказалось, что глубина составляет четырнадцать саженей. Вскоре после этого воздух очистился, и мы увидели остров, лежащий перед нами прямо по курсу на расстоянии одной мили на северо-востоке, к юго-западу относительно Американского материка; он был скорее низким, чем высоким, и имел берег плоский и песчаный[167].

Было ясно, что милосердная помощь Божья была нам оказана во второй раз, потому что мы погибли бы, если бы пришли сюда несколькими часами ранее во мраке ночи или если бы Господь сейчас не развеял туман. Можно было заключить, что, кроме этого острова, во многих местах вдоль нашего пути имелись и другие, которые мы прошли ночью, не сознавая этого, хотя это ясно показывали водоросли, постоянно плывущие по направлению к нам от берега, а также то, что в эти дни нырок, прозываемый „старик”[168], прилетал ночью на борт корабля. Эта птица проводит ночь на утесах и, подобно сове, налетает днем на все, что не может ясно разглядеть. Поэтому вокруг Авачи их ловят живьем голыми руками в большом количестве. Снабдившись верхним платьем, человек просто садится рядом с ними; они имеют обыкновение собираться под платьем, словно в гнезде.

Здесь нам сопутствовала удача, заключенная в том, что разрушительный план мастера Хитрова не был принят. Он хотел встать на якорь здесь, в открытом море, спустить бот и набрать воды на берегу, невзирая на то, что мы все вместе насчитывали десяток слабых людей, которые не смогли бы поднять якорь со дна. И во время шторма, разразившегося тремя часами позднее, мы нашли бы здесь в волнах общую могилу.

29 октября мы продолжали идти своим курсом при том же ветре. Весь день временами шел дождь.

В утренние часы 30 октября под 50-м градусом и несколькими минутами широты мы вновь увидели два острова, отделенных друг от друга узким проливом, и приняли их за первые два Курильских острова[169], прежде всего по показаниям и подтверждениям их особенностей, сообщенным нашими камчадалами. Но поскольку никто не отважился бы ручаться за истинность этого предположения, то наши офицеры легкомысленно его отвергли и не слушали даже тех, кто думал, что видит за островами материк, хотя такой вывод можно было сделать и по четырем иным признакам, а именно: 1) по множеству морских выдр, показавшихся вокруг нашего судна, которых мы во время своего плавания никогда не встречали столь часто и которые действительно столь изобильны у Курильских островов; 2) по тому, что внезапно задул западный ветер как знак того, что мы идем под берегом; 3) обсервованной широте, которая совпадала с широтой первого Курильского острова; 4) густому туману на западе, как обычно над землей, в то время как на востоке было ясно.

Если теперь положение мыса Лопатка и первых двух островов сравнить с курсом, пройденным в течение следующих пяти дней плавания прямо на север, и соответственным расстоянием, с расстоянием, которое мы преодолели, идя курсом WtZ к острову Беринга, а также с расстоянием в двадцать миль от острова Беринга до устья реки Камчатки, то безо всякого сомнения видно, что мы находились у двух первых Курильских островов, хотя и до сего часа офицеры ни знать, ни думать об этом не желают[170]. К тому же им всегда придется отвечать на вопрос, почему они пошли к северу до 56-го градуса и, следовательно, отказались от собственного решения не подниматься без нужды выше 52-го градуса, чем они обрекли нас на зимовку и гибель судна.

Итак, вопреки всем резонам мы пошли на север, потому что, как сказал мастер Хитров лейтенанту Вакселю, иначе счисление нашей долготы не будет правильным, так как все еще насчитывалось более 60 миль до Авачи. Поэтому они скорее готовы были поставить на карту наше благополучие, чем признаться в ошибке, хотя при сокрытии ошибок вся прокладка, как и счисление, становятся неверными и ненадежными. В таком дальнем плавании, с многочисленными штормами и течениями и столь частыми изменениями курса, ошибка в 34 мили вовсе не была бы истолкована дурно, напротив, слишком высокая точность разумеющим дело людям показалась бы либо чудом, либо надувательством; особенно потому, что известный метод, используемый для определения долготы, за неимением более надежного, был действительно лучшим, но подверженным многим неточностям[171].

Но по многим обстоятельствам представляется, что за этим решением скрывалась некая тайная причина, происходящая из личных намерений; они хотели идти на север, чтобы необходимо стало плыть к устью Камчатки, а не в Авачу. Эти намерения достаточно ясно можно было вывести из неправильных сообщений капитану-командору, а также из соперничества лейтенанта Вакселя и мастера Хитрова. И потому наши последующие злоключения должны быть отнесены более на счет искусственных, нежели естественных причин!

31 октября, 1, 2 и 3 ноября не случилось ничего достойного упоминания, за исключением того, что наши больные стали вдруг умирать очень быстро и буквально один за другим и нам с трудом удавалось управлять судном или менять паруса. Однако мы шли к северу, до 51-го, 52-го, 53-го, 54-го, 55-го, до 56-го градуса — полностью преданные дву-[172] [173]

4 ноября в середине ночи мы плыли курсом WtZ с попутным ветром. Утром 5 ноября было приказано убавить парусов во избежание посадки на мель. Все стояли на палубе и смотрели вокруг в поисках земли, потому что ее наличие здесь было предсказано с математической точностью. К нашему общему удивлению, случилось так, что в девять часов мы увидели землю[174].