Дневник плавания с Берингом к берегам Америки. 1741-1742

ГЛАВА 1 ОТПЛЫТИЕ

Наконец, к концу мая было организовано все необходимое для путешествия, и 29 мая два пакетбота, „Св. Петр” и „Св. Павел”, вышли из гавани и встали на якорь на рейде бухты в ожидании ветра, благоприятного для окончательного отплытия.

На „Св. Петре” находились: капитан-командор Беринг в качестве командира, лейтенант Ваксель, флота мастер Хитров, штурман Хессельберг, подштурман Юшин, подлекарь Бетге, подконстапель Роселиус, гардемарин Синт, боцман Нильс Янсен, подшкипер Хотяинцов, Комиссар Лагунов, трубач, топограф Плениснер[25],остальные матросы, солдаты и пять сыновей камчатских казаков в качестве учеников матросов[26]: переводчик и люди, которые считались знающими все места вдоль побережья Камчатки, один из них был стрелком у меня на службе[27]; всего, включая сына лейтенанта[28], — 76 человек.

На другом пакетботе, „Св. Павел”, находились: капитан Алексей Чириков, лейтенант Чихачев, лейтенант Плаутин, профессор астрономии Делиль де ла Кройер, флота мастер Дементьев, штурман Елагин,

один гардемарин, комиссар, подлекарь Лау, и всего, с матросами, солдатами и сыновьями камчатских казаков, — 76 человек[29].

4 июня[30]: около девяти часов мы наконец вышли из Авачинской бухты в океан и начали собственно плавание при благоприятных ветре и погоде. Мы продвигались вперед с юго-западным и юго-юго-западным ветрами по начальному курсу на ост-зюйд-ост и зюйд-ост-тень-зюйд, а потому уже через восемь дней, 11 июня, находились в 155 голландских милях от Авачи, на 46° 47' северной широты. На следующий день, то есть 12 июня, мы увидели первые явные признаки земли, лежащей к югу или юго-востоку. В совершенно спокойной воде мы внезапно увидели множество различных морских растений, таких, как Quercus marina[31], плававших вокруг нашего судна. Мы также увидели чаек, крачек и уток-каменушек, все эти птицы обитают на суше и обычно не наблюдаются в море, вдали от суши. По этим признакам, естественно, следовало предполагать, что если мы будем придерживаться первоначального курса и далее, то вскоре достигнем земли.

Но именно тогда, когда важнее всего было помнить о нашей цели, наши офицеры начали вести себя неразумно. Они осмеивали все и отмахивались от всего, что говорилось теми, кто не был моряком, словно правила навигации заключали в себе все науки и единственные обладали убедительностью. И в то время, как этот единственный день — и сколько напрасных извинений прозвучало потом — мог решить исход всего предприятия, мы повернули к северу. Идя этим курсом, мы попали в первый небольшой шторм, принесший с собой и первое наше злоключение. В тумане и мороси мы потеряли „Св. Павла”[32], второй пакетбот под командованием капитана Чирикова. И больше его не видели.

Уже в этот ранний период возник замысел сообщать капитану-командору, который постоянно пребывал в своей каюте, не более того, что считалось необходимым. А потому с нами приключилась и другая беда: когда различные господа говорили, что видели землю на севере — утверждение не безошибочное, но весьма вероятное, — офицеры не прислушивались к этому и даже не принимали это в расчет, пока на возвратном пути, 24 сентября[33], неожиданно и к нашей тревоге под 51-м градусом не показалась земля и голоса сожаления не зазвучали, но слишком поздно! Согласно судовому журналу эта земля находилась там, где мы потеряли капитана Чирикова.

Уже тогда некоторые считали, что действительно видят землю, но это было попросту сочтено пустяком, потому что никто из морских офицеров сам ее не видел. Для офицеров большой честью было идти и идти вперед, чтобы потом они могли вовсю трубить о том, как далеко они были и как много — без всякой нужды! — выстрадали.

Проискав понапрасну несколько дней потерянный пакетбот „Св. Павел” и утратив всякую надежду с ним встретиться, мы снова пошли на юг, от 50-го к 46-му градусу, рассчитывая найти на этом курсе „Св. Павла” или Землю Компании.

Но мы не нашли ни того, ни другого: вновь, во второй раз, мы понапрасну ожидали, когда же Земля Компании появится в „надлежащем” месте. По этой причине ее неизбежно пришлось счесть воображаемой землей, фикцией, вымыслом нюрнбергских картографов[34]: либо мы, либо капитан Шпанберг[35] обязательно „наплыли” бы на нее, если бы она действительно существовала.

Словно те, кто уже находились под подозрением из- за своих человеческих ошибок, не могли столь же сильно ошибаться и в картографии. Например, один человек показал наш курс на карте мира у Канады, а другой яростно спорил со мной, что Кантон находится под 45°, а Мальдивские острова — в Средиземном море[36].

Итак, мы полностью отказались от попыток найти Землю Компании, хотя не было иной причины уходить так далеко на юг, кроме как всерьез ее искать, и 26 июня окончательно направились на восток, постепенно поворачивая на север, поэтому на каждый градус широты мы неизбежно отклонялись на два-три градуса по долготе. Идя несколько дней этим курсом, мы снова достигли 52° широты, где вновь обнаружили многочисленные признаки того, что неподалеку на севере расположена земля. Мы постоянно плыли вдоль нее чуть менее четырех недель, до 16 июля, и в тот день, когда мы впервые увидели землю, находились на 59 градусах и нескольких минутах северной широты и 59 градусах долготы от Авачи, на расстоянии от нее почти в 500 голландских миль. Не следует удивляться, что события четырехнедельного плавания на столь большое расстояние описаны так кратко. Объяснение заключается в том, что, плывя вперед при постоянно благоприятных ветре и погоде, мы видели лишь небо и воду и слышали particulas exclamandiet admirandi[37] офицеров о том, как жестоко мы ошибались, считая, что Америка отделена от Камчатки лишь узким проливом, а нашли мы ее так далеко!

Кроме того, те же самые офицеры грубо и саркастически отвергали все предположения и предложения, как бы обоснованны и своевременны они ни были. Их властность и весьма своенравное обращение — они воображали, что перевозят грузы по рекам из Якутска в Охотск и имеют дело со „служилыми” и несчастными арестантами[38], принужденными тянуть лямку и держать рот на замке, — были причиной, по которой я и другие не открывали рта, поскольку всем нам было прямо сказано: „Вы ничего не понимаете. В конце концов вы не моряки”.

Конечно, они уже присутствовали на Божьем совете!

И это, учитывая все, что мы видели и могли бы обсудить для всеобщего блага, а также во имя государственных интересов!

Впервые за время пребывания на русской службе мне представилась грустная возможность увидеть, как — несмотря на все затраченные усилия, великие расходы и снабжение всеми необходимыми припасами — потенциально величайшие и выгодные предприятия множество раз не оправдывали ожиданий. Лишь при взаимной и истинной гармонии интересов и действий людей и при отсутствии особых умыслов и корысти малое начало может перерасти в великое предприятие, а скромный аванс быть вознагражден тысячекратно.

Но здесь надо отметить, что большинство офицеров десять лет прожили в Сибири, каждый как хотел, и переняли манеры и спесь безграмотной черни; или по собственному умыслу совершенно забылись, в силу привычки сами вводили себя в заблуждение и считали себя глубоко оскорбленными, если кто-либо говорил то, чего они не знали. Примером тому даже капитан Шпанберг. Он вел себя с членами Академии Наук таким образом, что можно сказать: он сознавал себя капитаном, но не позабыл еще самых низких матросских выходок[39].

Все это время мы постоянно видели признаки того, что идем вдоль суши, каковые я хочу представить здесь на всеобщее разумное суждение, как я много раз безуспешно пытался представить их офицерам. Мы часто видели образчики водорослей, а иногда они приплывали с севера сразу в большом количестве, особенно Quercus marina glandifera Bauhini; Alga dentata Raji; Fuci membranadei calyciformes[40] — виды, всегда растущие на глубине двухтрех футов на скалах под водой, совершенно истрепанные, что верно свидетельствовало об их пребывании некоторое время на берегу, после чего они были смыты отливом и так далеко унесены течением; и Fucus clavae effigie[41], которые очень часто встречаются на глубине двух саженей, но не растут нигде вокруг Камчатки. Если бы они долгое время плавали в море, Fucus lapathi sanguinei foliis Tourn[42] из-за хрупкости были бы порваны волнами или с аппетитом съедены морскими животными, которых мы постоянно видели в больших количествах. Мы также видели красных и белых жалящих актиний, которые растут под водой на глубине от 5 до 6 футов, если измерять при отливе, на скалистых берегах. Как сам я наблюдал в Пенжинском море[43], они никогда не встречаются далее, чем в пятнадцати или двадцати милях от берега. Часто проплывало даже большое количество травы, похожей на тростник (Gramen paniculatum arundinaceum, panicula densa spadicea)[44], являвшейся безошибочным признаком земли, потому что это растение встречается повсюду на побережье Камчатки, а также в Америке и его скопления давно были бы разметаны из-за сухости стеблей, если бы их не несло прямо от суши течением. Не говорю уже о нескольких иных типах растений, которые я видел повседневно и ежечасно отмечал их в своем путевом дневнике.

И всякий раз, когда я обоснованно, с величайшей скромностью и терпением представлял подобные безошибочные признаки офицерам и советовал им повернуть на север, чтобы все мы скорее достигли земли, капитан-командор всегда разделял мое мнение. Но он видел, что голоса других офицеров перевешивают, и, несмотря на свой характер и авторитет, без всякой необходимости считал себя обязанным сдаться. Как и другие офицеры, он считал смешным и постыдным принимать от меня совет, поскольку я не был моряком. Поэтому он прямо сказал мне, что я не умею делать достоверные выводы об этих вещах. В море во многих местах имеются растения. Что я мог на это сказать?

Я заверил его, что хорошо знаком с этим предметом, и особенно с местами вокруг Зеленого Мыса и Бермудов, знаю названия растений и почему они могут там расти. Я сказал ему, что условия в северных районах, однако, отличаются, здесь морскую воду не так прогревает солнце, а потому она имеет другой состав. Я также рассказал ему, что это те виды растений, природу и среду обитания которых я очень хорошо знаю, и что каждый легко может понять, как их сюда принесло.

Все сочли смешным и невероятным, чтобы кто-либо мог поверить, что в море вообще существуют течения[45], хотя их действие было очевидно, поскольку предметы, плывшие в море, сохраняли определенное направление движения, часто противное направлению ветра. Например, здесь у нас дули юго-западные или юго-восточные ветра, а мы видели, как различные предметы плывут к нам с севера. Вследствие такого недоверия необходимые поправки из-за течений, которые следовало сделать при счислении, не были сделаны ни теперь, ни на возвратном пути. В результате многочисленные ошибки в отношении расстояния между континентами могли вкрасться из-за чрезмерной самонадеянности, особенно если учесть, что впоследствии, на возвратном пути, мы увидели собственными глазами, как близко мы все время шли от земли и как полно было море островами, а следовательно, и возможными течениями; произведенные измерения тоже оказались неверными.

Частое появление морских животных, необычное в открытом океане, было другим основанием, по которому можно было безошибочно заключить, что мы идем вдоль земли и недалеко от нее. Известно, что сердце тюленя имеет так называемые foramen ovale и ductus arteriosus Botalli[46] открытыми, что позволяет животному очень долго оставаться под водой, и что все рыбоядные животные могут промышлять пищу во всех частях океана на большом удалении от суши. Тем не менее известно, что тюлени редко удаляются более чем на десять миль от земли и никогда не удаляются более чем на двадцать. Поскольку мы часто видели тюленей, легко было догадаться, что земля должна быть неподалеку.

Постоянное появление камчатского морского бобра, или скорее морской выдры[47], служило еще более серьезным доказательством, так как это животное питается исключительно ракообразными и моллюсками. Поскольку строение его сердца не позволяет ему находиться под водой более двух минут без дыхания, оно должно постоянно оставаться вблизи берега, так как не может искать пищу уже на глубине от 60 до 100 саженей[48], да и не нашло бы ее там, если бы и могло. Следовательно, мы могли быть уверены, что идем вдоль берега, и я всегда считал это сильнейшим подтверждением того, что Америка находится напротив Камчатки к востоку между 51-м и 56-м градусами. На этой широте вышеупомянутых животных наблюдают лишь вдоль Камчатки в носящем уместное название Бобровом море[49], но не далеко к югу или далеко к северу. Нет очевидного объяснения тому, что они не наблюдаются также под 57-м или 58-м градусом вокруг Олютора или под 48-м или 49-м градусом на дальних Курильских островах, поскольку их находили почти на 60-м градусе у мыса Св. Ильи в Америке и даже на 10-м или меньших градусах в Бразилии, где Маркграф описывает их под названием „Ilya”.[50] Есть, однако, одно объяснение: это не азиатское, а истинно американское животное, и лишь пришелец и чужак на Камчатке[51]. Из-за огромного расстояния выше 56-го градуса на севере, а также из-за своей природы и отсутствия пищи ниже 56-го градуса на юге оно не может пересекать океан в этих местах, а только в так называемом Бобровом море, где ему приходится преодолевать не более двадцати миль по прямой[52] от побережья до побережья, каковые оно может проделать за 36 часов, не умерев по пути от голода.

Более того, в разное время мы видели целые стаи чаек, сидевших на воде. Эти птицы постоянно находятся вблизи берега, особенно в июне, когда рыба движется из моря к суше и вверх по рекам, обеспечивая птицам обильное пропитание. Кроме того, мы все время видели, как они летят на север или северо-запад, пока не скроются из виду, и, проплыв несколько часов на север, легко было понять, есть ли у них причина лететь именно в этом направлении, тем более что постоянный туман не позволял нашим глазам наблюдать далее, чем на несколько миль, — при том, что ветра на нашем пути были столь благоприятны, что для осуществления наших великих планов лучших мы не могли бы желать.

Я умалчиваю о нескольких обстоятельствах. Хотя другие мореплаватели в подобных путешествиях (что явствует из их дневников) стремятся обращать внимание на все подробности и извлекать из них пользу, здесь же самые явные и простые признаки и явные резоны игнорировались и отвергались. При таких условиях мы достигли земли через шесть недель после отплытия из Авачи, хотя легко могли бы достичь ее за три-четыре дня, идя северо-восточным курсом, и за двадцать дней, идя курсом, о котором договорились, если бы офицеры соблаговолили воспользоваться вышеупомянутыми правильными приметами и признаками земли. Действительно, в четверг, 16 июля, мы впервые увидели землю, а было решено, что если мы не увидим ее к 20 июля, то начнем обратное плавание в Авачу, поскольку запасы воды были нами уже использованы более чем наполовину.

На самом деле мы увидели землю 15 июля, но, поскольку об этом объявил я, а она не была еще столь четко видна, чтобы определить ее очертания, от этого отмахнулись, как от моей обычной причуды. Но на следующий день при чрезвычайно ясной погоде мы увидели ее точно там же. Земля в этом месте была высокой. Мы увидели горный хребет, простирающийся в глубь суши, при этом столь возвышенный, что с моря он был ясно виден за 16 немецких миль. Я не помню, чтобы мне доводилось видеть более высокий хребет во всей Сибири или на Камчатке[53]. Береговая линия здесь повсюду весьма изрезана, поэтому вблизи Большой земли было множество островов, а вдоль берега — бесчисленные бухты и гавани.

Обещавшись раз и навсегда придерживаться во всем истины и беспристрастия, не могу не упомянуть одно обстоятельство, которое не должно быть скрыто от высшего начальства, но может быть представлено иначе, чем имело место на самом деле.

Легко вообразить, как рады мы были наконец увидеть землю. Все спешили поздравить капитана-командора, коему более всех принадлежала честь открытия. Однако он не только отнесся к этому хладнокровно и без особенного удовольствия, но в самый разгар нашей радости стал даже пожимать плечами, глядя на Землю.

Если бы капитан-командор остался жив и захотел бы позднее предпринять что-либо против своих офицеров по неудовольствию их поведением, то нашлись бы некоторые, готовые толковать его безразличие как признак дурного к ним отношения. И все же капитан-командор лучше прозревал будущее, чем другие офицеры, и, оказавшись в каюте с Плениснером и со мной, сказал: „Сейчас мы воображаем, что все открыли, и многие полны ожиданий, строят воздушные замки! Но они не задумываются, где мы достигли земли, как далеки мы от дома и что еще может приключиться. Кто знает, не задуют ли пассаты и не помешают ли нашему возвращению? Мы не знаем этой земли. У нас недостаточно провианта, чтобы продержаться здесь зиму”.

Теперь, когда мы были вблизи суши, нисколько не удивительно было наблюдать борения страстей, самонадеянные слова о себе, будущих наградах, речи, полные страсти. Некоторые хотели немедленно идти к земле и искать какую-либо гавань; другие возражали, считая, что это очень опасно. Каждый действовал в одиночку, не делая никаких представлений капитану-командору. Комиссии и советы, которые на берегу проводились из-за любого пустяка, теперь вовсе не созывались[54], хотя надлежало рассмотреть дело величайшей важности — итог десяти лет Камчатской экспедиции, и единственное, до чего мы договорились, — что мы все заперты на одном судне!