Дневник плавания с Берингом к берегам Америки. 1741-1742

ВСТУПЛЕНИЕ

Теперь, вновь ступив на благословенную землю России и оправившись от трудного четырнадцатимесячного путешествия для исследования побережья Америки на северо-востоке, когда я часто терял надежду остаться в живых и дальше служить России, я чувствовал себя обязанным предварить другие сведения кратким, беспристрастным и правдивым отчетом о путешествии и о том, что с нами случилось во время оного.

В 1725 году Петра I, великого Государя, достойного самой славной памяти, открытие Камчатки и советы Парижской Академии наук побудили узнать, сколь далека на востоке Америка от северо-восточного края Камчатки, не подходит ли Америка на севере ближе всего к Чукотскому мысу (который древние называли Promontorium Tabin[1]) или даже — как считали многие — не образует ли Чукотский мыс сухопутного моста с Америкой. Соответственно в 1725 году он послал туда для исследований капитана Беринга и других офицеров[2].

Если бы бот „Св. Гавриил” при первой попытке поплыл северо-восточным или восточным курсом, от 51-го к 61-му градусу северной широты, или так далеко, как побережье Камчатки простирается от мыса Лопатка до Чукотского мыса, было бы весьма просто без лишних затрат и промедлений высадиться на Американских островах, отстоящих на 20 — 30 миль, или на американском континенте на удалении 50, 60 или 70 миль[3]. Однако командиры удовлетворились кратким обследованием Камчатки от мыса Лопатка до мыса Сердце-Камень, который вовсе не является Чукотским мысом и даже не близок к нему, пройдя северным курсом вдоль побережья и не теряя землю из виду, разве только она бывала закрыта туманом. Таким образом, двойная цель путешествия нисколько не была достигнута, так как, будь Америка столь близко к Азии, казаки на своих байдарах там бы уже высаживались. В разных случаях они уже проходили этим путем от устья Анадыря. В 1732 году геодезист Гвоздев с несколькими казаками дошел на „Св. Гаврииле” значительно дальше, до 66-го градуса северной широты[4].

Итак, по возвращении капитана Беринга любознательный мир получил лишь карту и неполный отчет о Камчатке (месте уже хорошо известном), а также несколько устных заверений анадырских казаков, что указанный Чукотский мыс действительно отделен от Америки океаном, тогда как на 51-й параллели, напротив Лопатки, есть несколько богатых островов, как говорят, простирающихся к Японии; в прошлом там бывали казаки с немногими малоискусными геодезистами и обследовали тринадцать островов[5].

По возвращении капитана Беринга в Москву в 1730 году сразу же стало ясно, сколь мало была им достигнута цель, намеченная Государем, и сколь большая оставалась надежда на то, что Американский материк близок. К тому же значительный интерес проявлялся к получению надежных сведений о землях между мысом Лопатка и Японией. Из этих надежды и интереса родилась вторая экспедиция, столь дорогая и трудная из-за долгого пути, далекой цели и мучительной доставки продовольствия и материалов. Возможно, она была бы менее дорогой и трудной, если бы предприятие основывалось на непредубежденном и скрупулезном обобщении сведений о тех дальних районах Азии и их истинном состоянии, тем более что они уже стали известны при первой экспедиции.

Я опускаю десять лет непрерывной подготовки к этому плаванию, иные бесконечные трудности, расходы, гибель людей и животных в 1733 — 1741 годах, а также обстоятельства и результаты отдельного плавания капитана Шпанберга[6], которые ничего общего не имеют с моими задачами. Я обращаюсь исключительно к тому, что касается плавания капитана-командора (и капитана Чирикова[7], пока оба пакетбота были вместе в море) и что произошло с 6 июня 1741 года, когда мы отплыли из гавани Святого Петра и Святого Павла[8] в Аваче, до 26 августа 1742 года, когда мы вновь достигли этой гавани. Но коль скоро известно, что меня отправили в 1738 году из Санкт-Петербурга только на Камчатку изучать растения, животных и минералы[9] и я нимало не собирался участвовать в предприятиях этих офицеров, я коротко объясню, каким образом тем не менее оказался в их компании.

В 1740 году в прошении, направленном Высокоправительствующему Сенату, я покорно просил дозволения сопровождать капитана Шпанберга в другом предстоящем плавании — в Японию, чтобы, учитывая уже понесенные великие затраты, меня облекли заданием собрать подробные сведения об островах на пути, а также о самой Японии[10].

Но когда капитан-командор Беринг узнал о моем ненасытном желании посетить чужие земли и обследовать их состояние и диковины, он направил мне в феврале 1741 года особое письмо из гавани Святого Петра и Святого Павла, в котором просил прибыть к нему, чтобы обсудить со мной различные вопросы.

Я сразу понял, что меня хотят убедить присоединиться к экспедиции в Америку, и не стал понапрасну терять время: со служилым человеком я выехал на собачьих упряжках, чтобы с ним встретиться[11].

Как только я прибыл, он привел мне множество оснований необходимости и полезности услуг, которые я мог бы оказать[12], и как благосклонно мое предприятие будет воспринято в высоких сферах, если я решу стать его спутником.

Я ответил, что не имею приказа плыть в Америку, а сам не осмеливаюсь принять такое решение, тем более что я уже попросил дозволения Правительствующего Сената отправиться в Японию. Я добавил, что решение плыть в Америку можно счесть весьма вольным и бездумным нарушением, если американское путешествие затянется и меня не окажется на месте по прибытии приказа отправиться в Японию.

Но капитан-командор заверил меня, что возьмет на себя всю ответственность, а также обратится относительно меня с прошением в Правительствующий Сенат. Кроме того, он обещал также предоставить мне все возможности для достижения чего-либо существенного и, при необходимости, выделить мне людей, сколько потребно, так как мне придется оставить тех, кто мне здесь подчиняется[13].

Позднее, посовещавшись со всеми офицерами экспедиции, он также передал мне официальное письмо с предложением, хотя и касающимся лишь точного наблюдения минералов.

Поэтому я решил принять предложение ввиду того, что изучение Камчатки от этого никак не пострадало бы[14]. Надеюсь, что теперь все более благосклонно воспримут рассказ о моем предприятии, тем более что оно было лишено какого бы то ни было личного интереса, основываясь лишь на общем благе, особых интересах Академии Наук Ее Императорского Величества и на моем самом покорном чувстве долга. Кроме того, я не ожидаю взыскания за то, что сделал что-либо без приказа, поскольку дальнее расстояние не позволило мне послать предварительно свои предложения и ждать указаний предпринять дело, которое могло бы подождать несколько дней до моего собственного решения, но не указаний издалека[15].

Поэтому я также заранее ожидаю милостивого прощения, хотя после четырнадцатимесячного отсутствия и шестимесячного морского путешествия, весьма затянувшегося, тяжелого и опасного, я возвратился лишь с немногочисленными результатами и полезными открытиями, но не по своей вине, а потому, что капитан-командор плохо сдержал данное мне обещание: я увидел материк лишь на расстоянии и был с великой неохотою высажен на несколько часов лишь на трех островах, безо всякой помощи, словно преступнику с множеством саркастических комментариев в ответ на мое честное усердие. К тому же, поскольку капитан-командор не принимал от меня ни малейшего совета (он слишком полагался на собственное мнение), последствия и Божий суд явственно показали, насколько мои резоны отличались от его необоснованных предположений и как велико было, несмотря на крайнюю досаду, мое почтение к нему, его рангу и вытекающим из него преимуществам.

Досада по поводу столь долгой задержки в Сибири и необходимости еще долее оставаться там побуждала выполнить за одно лето то, что, по моим обоснованным выкладкам, необходимо требовало двух.

Учитывалось, что часто в начале июля побережье Камчатки между 56-м и 51-м градусами покрыто льдом. Поскольку ошибочно считалось, что этот дрейфующий лед приходит из пролива между Чукотским мысом и Америкой, хотя его никогда не наблюдали выше устья реки Анадырь к северо-востоку и очень редко от Анадыря до Олютора, в то время как он весь год наблюдается от реки Уки или Укинской бухты до устья реки Камчатки, а оттуда до мыса Лопатка, можно заключить лишь следующее:

1. Что это речной лед из Америки[16].

2. Что в этом районе суша должна быть ближе всего там, где каждый год регулярно отмечается дрейфующий лед.

3. Что он всегда приходит с восточными ветрами и обычно приносится на Камчатку на третий день после появления ветра, поэтому суша должна быть в этом районе ближе всего на востоке.

4. Что при прохождении по пути на север 56-го градуса северной широты дрейфующего льда не видно, а потому нечего более опасаться от него помех.

Тем не менее ошибочно полагалось, что льды могут задержать исследования, если в июне или июле корабли повернут на север, чтобы высадиться и начать изучение Чукотского мыса, где, как все полагали, земля ближе всего. Поэтому было решено идти последовательным курсом между востоком и югом, чтобы примерно на 20-м градусе долготы от Авачи сменить его и достигнуть 46-го или 45-го градусов северной широты, где, как предполагалось, находится земля, открытая голландской Компанией[17]. Они были уверены, что оттуда будет проще открыть Америку или, точнее, побережье Америки, простирающееся к западу неподалеку, согласно сообщениям Хуана де Гамы[18].

Но если бы никакой берег не встретился на этом пути, было решено идти дальше курсом между востоком и севером, а затем постепенно продвигаться на север, поскольку была надежда, что к тому времени, в середине июля, море будет свободно от льда и время не будет потеряно. Если бы земля встретилась, то вдоль американского побережья следовало идти на север до 64 — 66-го градуса северной широты, где находится крайняя северо-восточная точка Азии, или Чукотский мыс. Отсюда мы должны были направиться на запад и, определив расстояние между двумя континентами на севере, начать готовиться к возвращению в гавань. Однако, с учетом ветра и расстояния, было сочтено необходимой предосторожностью следовать вдоль побережья лишь в том случае, если хватит времени достичь Авачи к концу сентября[19], отложив все прочие исследования на другой год и второе плавание.

Дело в том, что капитан-командор твердо намеревался провести зиму в Америке и завершить оттуда весной, до возвращения в родную гавань, то, что нельзя было закончить в один сезон из-за короткого лета и дальнего расстояния. Такой план не только воспрепятствовал бы заболеванию экипажа цингой во время слишком продолжительного осеннего плавания и привел бы к получению точных знаний о состоянии Американского континента и его народах, но и позволил бы полезно и удачно завершить все предприятие.

Однако две неудачи мастера Хитрова[20] с самого начала сделали осуществление этого плана невозможным. Во-первых, по его вине весь готовый запас сухарей для обоих пакетботов был потерян в 1740 году в Охотске[21], в устье реки Охоты, а по другому упущению провиант, предназначенный для доставки в Авачу вместо первого, остался на Большой реке. Его предстоящая перевозка зимой на собачьих упряжках побудила коряков на реке Тигиль к мятежу еще до ее начала[22]. Чтобы доставить в порт до пяти пудов припасов на каждого моряка, коряков пришлось бы гнать в острог за 500 — 600 верст, из-за чего они решили, что затевается что-то иное; тем более что казаки из морского экипажа, обязанные выдворить их для этого из домов, обращались с ними жестоко и совсем не по-христиански и обременяли их многими дополнительными ненужными тяготами.

В таких обстоятельствах капитан-командор и другие офицеры, вероятно, считали себя принужденными принять решение о двух отдельных путешествиях для выполнения всего проекта[23], тем более что расследование бунта и препятствия, чинимые постоянным пьянством камчатского коменданта Колесова[24], задержали отплытие из гавани Святого Петра и Святого Павла до начала июня, хотя ранее оно планировалось на май, который был для этого более подходящим.