Доброе дело

Глава 10. Минус одна

— Скажите, Ангелина Павловна, известно ли вам, что ваш супруг незадолго до смерти забрал из банка сорок тысяч рублей? — спросил Шаболдин с должной учтивостью, не оставлявшей, однако, бывшей актрисе никаких возможностей уйти от ответа.

— Известно, — ответ вдова подтвердила изящным наклоном головы. Ну да, актриса, она актриса и есть…

— Не поделитесь подробностями? — пристав был прямо-таки сама любезность. А что бы ему и не полюбезничать с красивой женщиной, если она правдиво отвечает на его вопросы? Ну пока что правдиво, посмотрим, что дальше будет…

— Я готова, — не очень уверенно начала вдова, — но…

— Но? — в голосе Бориса Григорьевича появилось некоторое нетерпение и даже недовольство — так, самую малость.

— Я бы просила вас, господин старший пристав, не передавать мой ответ родным Захарушки…

Так, кажется, сейчас будет интересно. Я приготовился со всем вниманием слушать продолжение допроса.

— Заранее обещать вам такое я, Ангелина Павловна, никак не могу, — всё ещё учтиво, но уже с ясно слышимой суховатостью сказал Шаболдин. — Однако же настоятельно советую отвечать.

— Вы же, господин старший пристав, законы знаете, — грустно улыбнулась бывшая актриса. Шаболдин согласно кивнул. — И понимаете, что при наличии детей от первой своей супруги завещать мне более десятой части своих денег Захарушка не мог, — тут уже согласились с Гуровой мы оба. Да, на наследование женщинами ограничения в законе есть. По меркам бывшего моего мира дикость ещё та, здесь же на законодательном уровне считается, что женщина, ежели не было у неё в браке собственного источника дохода, правильно распорядиться деньгами не сможет, а потому, если есть другие наследники, преимущество отдаётся им. А у вдовы Захара Модестовича Гурова своего дохода в замужестве как раз и не было, из театра-то она, выйдя замуж, ушла…

— Но всё, подаренное мужем в браке, за вдовой сохраняется, — напомнила Ангелина Павловна соответствующее положение закона.

М-да, умнейшая женщина, должен заметить. Рассказ свой вдова строила так, что нам с Борисом Григорьевичем уже третий раз подряд приходилось с нею соглашаться, к чему она нас явственным образом пыталась приучить. Интересно, зачем?

— Вот Захарушка на те деньги купил облигации казённого железнодорожного займа, да мне их и подарил, — с улыбкой закончила она.

— Вот как? — деловито осведомился пристав. — У вас и дарственная есть?

— Есть, — подтвердила вдова.

— Позволите взглянуть? — не унимался Шаболдин.

— Она вместе с облигациями хранится у присяжного поверенного Манькова.

— Почему не у Друбича?

— Захарушка не хотел, чтобы бумаги, касаемые этого дарения, хранились в месте, про которое всем в доме известно, — в этот раз улыбка Ангелины Павловны выглядела слегка виноватой, будто она просила нас простить эту маленькую хитрость её покойного мужа. — Более того, он и мне велел, ежели его родственники оспорят мои права, саму дарственную в дом не приносить и им не показывать, пусть суд бы запросил её у поверенного.

— Что же, в известной осторожности Захару Модестовичу не откажешь, — кивнул Шаболдин. — Однако же, Ангелина Павловна, я бы хотел с этой дарственной ознакомиться. Поэтому, если у вас нет возражений, мы прямо сейчас отправимся к присяжному поверенному Манькову. Вы как, Алексей Филиппович, с нами?

Отказываться я не стал, благо, контора Манькова располагалась совсем недалеко, и вскоре мы с Борисом Григорьевичем удостоверились в наличии как самих облигаций, так и надлежащим образом составленной дарственной на них. Пришлось признать, что вопрос с наследством для своей супруги Захар Модестович решил успешно — оспорить дарственную в суде никакой возможности не имелось. Меня же эта история убедила и в том, что сам покойный искренне считал свой второй брак счастливым, иначе бы не сделал супруге столь щедрый подарок.

Когда Шаболдин велел губному стражнику, правившему коляской, возвращаться в управу, вдова Гурова явно подобралась. Хм, похоже, она полагала, что после визита к Манькову пристав её отпустит, а то ещё и отвезёт домой. Ну уж нет, Борис Григорьевич умеет быть настойчивым, когда ему это надо. Да и у меня вопросы к Ангелине Павловне оставались, вот и посмотрим, насколько у нас с приставом совпадают интересы.

— О причинах, побудивших Захара Модестовича подарить вам облигации именно в то время, вам, Ангелина Павловна, что-либо известно? — вот это Шаболдин удачно зашёл, больно уж ко времени пришёлся подарок.

— Захарушка был не очень здоров, — нехотя сказала вдова. — А в последний год стал всё чаще говорить, что осталось ему недолго. Господи, да кто же мог подумать, что так оно и случится!..

Похоже, мы с Шаболдиным оба не могли понять, играет ли Ангелина Павловна или же говорит искренне. Я, во всяком случае, уж точно не мог, поэтому разрядил своё непонимание, задав вдове вопрос:

— Скажите, Ангелина Павловна, содержанием завещания Захара Модестовича вы не интересовались потому что вам он наследство уже обеспечил?

— Мой муж ничего про завещание не говорил, — повторила она свои прежние показания, — а я и не спрашивала. Вы правы, мне Захарушка наследство обеспечил. Но я не спрашивала и до того.

— Правильно ли я вас понял, Ангелина Павловна, что Захар Модестович человеком был скрытным и осторожным? — захотел я уточнить.

— Захарушка просто не любил говорить о своих делах с теми, кого они не касались, — ответила вдова. — Меня не касались дела с наследством его родни, он со мной о них и не говорил.

Что же, позиция очень удобная. Не в том смысле, что именно так Ангелина Павловна себя в браке и вела, как раз в это я верил с большим трудом, а в том, что ей было до крайности удобно отвечать так на допросе — я, мол, не я, лошадь не моя и вообще, моя хата с краю, ничего не знаю. Стоило в очередной раз признать, что вдова оказалась женщиной умной, причём не просто умной для актрисы (не так это и сложно, как я выяснил во время своего визита в театр), но и умной вообще. И если, с учётом того, что мы теперь знали, мужа отравила всё-таки она, то разоблачить её нам с приставом будет очень, очень и очень сложно. Другое дело, что как раз тут я уже был почти уверен — Ангелина Павловна этого не делала. Незачем ей это.

Так же, должно быть, полагал и Шаболдин, потому что вдову он отпустил, после чего, довольно потирая руки, обратился ко мне:

— Что, Алексей Филиппович, похоже, только Фёдор и Ольга Гуровы у нас подозреваемыми и остались!

Как ни крути, так оно и выходило, но что-то не давало мне с Борисом Григорьевичем согласиться. Предвидение? Нет, оно-то как раз предательски помалкивало. Зато по дальним закоулкам сознания тихонечко блуждали сомнения — то ли мы чего-то не увидели, то ли увидели, но не поняли, то ли поняли, но не так, как оно следовало бы. Да и слишком уж просто всё получалось, что само по себе настораживало. Но вот толком эти мои сомнения мне не то что сформулировать, а даже представить не удавалось, поэтому Шаболдину я их высказал очень кратко и в самых осторожных и необязательных выражениях.

— Ну, не знаю, Алексей Филиппович, не знаю, — покачал пристав головой. — Я, сказать по чести, тоже не всё тут пока что понимаю, но сдаётся мне, вопрос здесь не в том, виновны младшие Гуровы или нет, а в том, как их виновность доказать.

Для спора с приставом у меня не имелось никаких серьёзных аргументов, а соглашаться не давали те самые сомнения, поэтому я попросту отмолчался. Так или иначе, надо продолжать накапливать сведения и рано или поздно их количество перейдёт в качество. Загвоздка тут состояла в том, что в накоплении тех самых сведений мне пока что участвовать было сложнее, чем приставу, а потому и в обдумывании их я от Бориса Григорьевича натуральнейшим образом зависел. Нет, никакого соперничества, но понимание того, что большую часть общего дела делаю не я, как-то не радовало. Впрочем, я сразу сообразил, что переживать мне по этому поводу не следует — пристав честно исполняет службу, вот и собирает сведения. Собирает, надо отдать ему должное, старательно и добросовестно.

Идти в дом Гуровых Шаболдин сегодня не собирался, поскольку вопрос со снятыми Захаром Модестовичем деньгами уже прояснил. Вместо этого пристав вознамерился привести в порядок накопившиеся бумаги — допросные листы, полученные из различных мест справки, списки с денежных бумаг и прочее, а также продумать дальнейшие свои действия. Но и эту работу он пока что оставил на потом и распорядился подать чаю.

За чаем мы с Борисом Григорьевичем снова разделили между собой работу, опыт показал, что так дело продвигается лучше. Я взялся ещё раз поговорить с Николаем Погореловым и попробовать уточнить его показания относительно поведения домочадцев и гостей от ухода из столовой Ангелины Павловны и до появления в доме губных, а Шаболдин повторил своё желание засесть за бумаги. Так что после чаепития я отправился к Погореловым.

…Младший Погорелов выглядел теперь куда лучше, нежели в губной управе. Оно и понятно — домашний арест, фактически им отбываемый, в любом случае лучше содержания в камере. Возвращение домой сына, пусть и с ограничениями свободы, привело и к благоприятным переменам в наружности и поведении его родных — Матвей Николаевич встретил меня с самым искренним радушием, сразу же пригласив отобедать, Анна Модестовна будто сбросила несколько лет и выглядела сейчас очень даже привлекательно, Елизавета Матвеевна обзавелась лёгким румянцем, чего в прошлый раз я у неё и близко не видел. Для поддержания доверительности в разговорах отказываться от приглашения к обеду я не посчитал возможным, и написал Вареньке короткую записку, с которой к нам тут же отрядили мальчишку из прислуги — телефона в доме Погореловых не было. Интересно, кстати, почему — да, дорого, но что-то не верилось, будто профессор Царской академии не может себе такое позволить.

До того, как все сели за стол, я как раз успел побеседовать с Николаем Погореловым. Повторяя свои показания в спокойной домашней обстановке, Погорелов-младший на удивление подробно и обстоятельно перечислил, в каком порядке младшие Гуровы и гости поднимались на третий этаж, в каком спускались обратно в столовую, вот только о перемещениях прислуги сказать ничего не смог. Впрочем, держась вместе с хозяевами и гостями, он просто не мог эти перемещения видеть. Забегая вперёд, добавлю, что мать и сестра слова Николая полностью подтвердили.

Сам обед понравился мне царившим за столом дружелюбием, а вот по поданным кушаньям можно было предположить, что в доме действует, как сказали бы в прошлой моей жизни, режим экономии. Нет-нет, всё было приготовлено отменно, стол сервирован на должном уровне, но исходные продукты, с которыми работали на кухне, явно обошлись Матвею Николаевичу очень и очень дёшево. Тут же вспомнилось и отсутствие в доме телефона, зародив во мне стойкую уверенность, что то ли старший Погорелов стеснён в средствах, то ли он откладывает деньги на какую-то крупную трату. Понятно, прямо спрашивать хозяина дома об этом было бы с моей стороны недопустимо, однако же выяснить причины подобной скромности не мешало. Пока что я решил, что стоит спросить Леонида, он-то как раз знать их мог.

Кстати, о Леониде… Дело с системой обучения заводских артефакторов откладывать не хотелось, поэтому я собрался к концу присутственных часов ещё зайти к Шаболдину и как-то обеспечить себе свободное от розыска время. Идея, как выяснилось, оказалась вполне здравой — Борис Григорьевич сказал, что по опыту допросов прислуги одним днём дело не обойдётся, так что три дня у меня всяко освободились — про желание пристава привести в порядок бумаги тоже не забываем. А то и больше, потому как впечатлившись поведанными мною подробностями, что я уточнил у Погорелова, пристав загорелся желанием не только сравнить их с показаниями Гуровых, но и получить столь же обстоятельную картину передвижения по дому прислуги. Про явные признаки экономии денег в доме Погореловых я приставу тоже рассказал, он обещал попробовать выяснить причины негласным порядком. Перед тем, как я ушёл, мы договорились, что если Шаболдину что-то срочно от меня понадобится, он позвонит мне по телефону, но без острой необходимости постарается этого не делать.

Домой я вернулся в такое время, когда позвонить Леониду было ещё прилично, и откладывать приглашение не стал. Варенька, понятно, обрадовалась, что завтра я весь день проведу дома, а послезавтра она увидится с Татьянкой, понятно и то, каким именно образом она мне свою благодарность за такие благодеяния выразила. Уснула супруга после наших приятных занятий быстро, у меня же заснуть никак не получалось, зато появилась возможность подумать в самой что ни на есть спокойной обстановке.

Итак, как наше с Шаболдиным дело выглядит сейчас? Мы знаем, что травить мужа из-за наследства Ангелине Гуровой никакого прока не было — она это самое наследство уже получила. Честно сказать, такой поворот мне даже пришёлся по душе, потому что всё, что я успел узнать о вдове отставного палатного советника Гурова, вызывало у меня симпатию к ней — и необычные для женщины её рода занятий умственные способности, и то, что она сумела избежать привычной для большинства актрис участи содержанки, и её участие в устройстве жизни девиц, пострадавших от растлителей, да и актрисой она была, если верить знающим людям, замечательной. Сам-то я Ангелину Красавину на сцене не видел — едва вернувшись из Мюнхена, попал на военную службу, так что мне тогда было не до походов в театр, а уже вскоре после моего возвращения из Усть-Невского она вышла замуж и сцену оставила. Вот, кстати, интересно — вернётся она в театр или нет? С одной стороны, доход по облигациям пусть и невелик, но в течение длительного времени обеспечит ей сравнительно безбедную жизнь, с другой же стороны, такая жизнь хороша для дворянской вдовы, но удовольствуется ли ею великая, как про неё говорят, актриса? Так или иначе, я мысленно желал Ангелине Павловне всего самого хорошего.

С вдовы мои мысли перескочили на её убитого мужа. Вот тоже, жаль человека, и далеко не потому лишь, что он стал жертвой гнусного преступления. Зная обстоятельства жизни Ангелины Красавиной, я ясно видел, что осуждение и непринятие светом второго брака Захара Модестовича не имели под собой никакого основания. Тем больше уважения заслуживал покойный, пойдя наперекор мнению света и не унижаясь до оправданий своих поступков. И даже если Захар Гуров и вправду собирался наказать родню, изменив завещание, он был в своём праве. В конце концов, вот не верится мне, что родным он не пытался объяснить, что его новая жена никакая не содержанка, и раз уж даже после его объяснений они Ангелину Павловну не приняли, то кто им судья, как не глава семьи?

А ведь прав Шаболдин — под подозрением у нас только старший сын и сноха Захара Модестовича остаются. Да, ясности тут никакой пока не просматривалось, но… Некому больше, просто некому. Тем не менее, полностью принять этот вывод мне что-то мешало, и я не мог понять, что же именно. Ощущение того, что чего-то мы с приставом не видим и не понимаем, так и продолжало напоминать о себе, к моему откровенному неудовольствию. И дело тут не только в наследовании по обычаю, что заставило бы Фёдора Гурова делиться с младшим братом, нет. Что-то от нашего внимания ещё ускользнуло, что-то важное…

За всеми этими размышлениями меня начал-таки одолевать сон, и уже проваливаясь в него, я подумал, что теперь, когда Ангелину Павловну подозревать смысла уже не имело, мы так или иначе с младшими Гуровыми всё проясним. Никуда они от нас не денутся. С тем и уснул.