Доброе дело

Глава 22. От чего ушли, к тому и пришли

Дорогие мои читатели! Я, к сожалению, не имею возможности накрыть для вас поляну по случаю моего ДР, поэтому прошу принять угощение в виде внеочередной проды. Следующая глава, как обычно, в субботу. Приятного чтения!

Жаловаться на жизнь — занятие не самое приятное и уж точно бесполезное. Нет, понятно, неприятности и затруднения в жизни случаются, бывает, что и чередой идут, но что толку в жалобах? Можешь изменить жизнь к лучшему — меняй. Не можешь — терпи. Совсем всё плохо — терпи и меняй. А жалобы… Ну, иной раз можно, но потом всё равно терпеть и менять придётся. Видимо, так же полагал и старший губной пристав Шаболдин

С каким бы скрипом ни продвигался розыск по отравлению отставного палатного советника Гурова, руки свои пристав и не опускал в бессилии, и не поднимал, сдаваясь на милость судьбы. Перетряхивая аптекарей и травниц, вышел Шаболдин на некую Марфу Егорову Шишову, ранее в поле зрения губных не попадавшую. Было той бездетной вдове Шишовой тридцать девять лет от роду, жила она в маленьком домишке в Кондрашёвском тупике, зарабатывала на жизнь травничеством и состояла в гильдии целителей. Имя назвал губным один аптекарь, покупавший у Шишовой травки для приготовления зелий, разжигающих плотское влечение. Ещё одна мастерица по хитрым отварам и порошкам проговорилась, что раньше та Шишова в господском доме служила, да и сейчас среди её покупателей и заказчиков благородных барынь с господами хватает. Пристав послал за Шишовой троих стражников, но они нашли её уже мёртвую. Двое суток как мёртвую, если верить губному прозектору, определившему в качестве причины смерти сильный удар чем-то твёрдым по голове, нанесённый сзади. Из того, что убита Шишова была в своём доме, Шаболдин заключил, что убийцу она знала, раз впустила его к себе, и такой пакости от него не ждала, раз повернулась к нему спиной.

Убийству пристав, понятное дело, не обрадовался — произошло оно там, где он отвечает за сыск, так что если и не ему, то кому-то из его людей придётся этим заниматься. Но по-настоящему Шаболдин расстроился после обыска в доме Шишовой, в ходе которого среди много чего прочего были найдены и изъяты ингредиенты для приготовления аква-тофаны и десяток пустых склянок, по виду неотличимых от той, что подбросили младшему Погорелову, из чего следовало, что в нашем деле убитая вполне могла бы оказаться свидетельницей, а то и подозреваемой в соучастии.

Но, как я уже говорил, просто так Бориса Григорьевича из колеи не выбить. Да, саму Шишову допросить он уже не мог, зато прошёлся по её соседям, благодаря чему я получил возможность читать допросный лист некой мещанки Домны Федотовой Храповой, опознавшей по рисунку губного изографа Ольгу Гурову. Свидетельница из этой Храповой была, конечно, ещё та — когда именно приходила к Шишовой Гурова, она толком не помнила, с её слов выходило, что было это либо в конце лета, либо в начале осени, зато обстоятельства излагала вполне уверенно. По словам Храповой, «та барыня» пришла, когда Шишовой не было дома и довольно долго ждала её у калитки, потому Храпова посетительницу своей соседки смогла и разглядеть, и запомнить.

Дождавшись, когда я закончу с допросным листом, Шаболдин рассказал, что никаких записей в доме Шишовой найдено не было, должно быть, не вела она их, полагаясь на память, а посетителей её соседи и видели далеко не всех, и не было больше таких случаев, как с Ольгой Гуровой, так что если соседи кого и видели, не то что опознать — и вспомнить-то не могли.

— Тут ещё вот ведь что получается, — продолжал Шаболдин. — Приходила к Шишовой Ольга Кирилловна до отравления Захара Модестовича, и приходила, по всей вероятности, за отравой. Но нанести травнице столь сильный удар она никак не могла, тут больше Фёдор Захарович под подозрение просится.

Возражений у меня никаких не нашлось, да и пристав явно свою мысль излагать не закончил, поэтому я согласно кивнул.

— Но если убил Шишову и вправду Фёдор Гуров, то только ли за тем он к ней приходил? — вопросил пристав. — Мне, Алексей Филиппович, очень не нравится, что склянок пустых у Шишовой нашёлся десяток только.

Почему Шаболдин так обеспокоен количеством склянок, я сразу не сообразил, поэтому пристав принялся разъяснять, что тут к чему.

— Такие склянки обыкновенно дюжинами продаются, ежели не поштучно, — сказал он. — И если одну подбросили Погорелову, а десять осталось у Шишовой, то где ещё одна?

Да, повод для беспокойства более чем достаточный. Если Шишова успела продать ещё одну склянку аква-тофаны, означать это могло лишь то, что скоро Борису Григорьевичу придётся вести розыск по ещё одному отравлению. Но вовсе не обязательно эта склянка досталась Фёдору Захаровичу, тем более Шаболдин присоветовал и ему, и брату его, и Ангелине Павловне обзавестись защитными артефактами. Вот прибить Шишову Фёдор Гуров очень даже мог, и если это он, странно даже, что не убил её раньше. Долго зажилась на свете мещанка Шишова, имевшая все основания оказаться очень важной, а то даже и единственной по нашему делу свидетельницей, даже слишком долго… А погибла очень своевременно — смерть нашла её пусть и ненамного, но всё равно раньше, чем губные. Вопрос тут в том, для кого своевременно.

Разумеется, этими своими сомнениями я незамедлительно с приставом поделился — не мне же одному тут сомневаться, пусть и Борис Григорьевич озаботится. На уверенности Шаболдина в виновности Фёдора и Ольги Гуровых оные сомнения, впрочем, никак не отразились, и пристава продолжал заботить только один вопрос — как дополнить эту его уверенность доказательствами. Ожидаемым следствием такого настроя стало решение пристава посвятить следующий день допросу Гуровых, особое внимание уделив при том Ольге Кирилловне. Я уже мысленно начал прикидывать, чем займусь в очередной свободный от розыскных забот день, как Борис Григорьевич огорошил меня сообщением, что его начальство выразило благосклонное отношение к моему участию в розыске, и окончательно добил просьбой поучаствовать в завтрашнем допросе.

— А что так? — от удивления я и спросить-то толком не смог.

— Да я, Алексей Филиппович, и сам не знаю, — развёл Шаболдин руками. — Вы же понимаете, причину такого решения мне не сказали.

Понимаю, да. И даже, как мне кажется, представляю, где о той причине узнать можно. Оно, конечно, не к спеху, но с Леонидом я при случае поговорю, сдаётся мне, без него тут не обошлось…

Уж не знаю, как там с начальственными требованиями относительно полного и неукоснительного соблюдения при розыске всех и всяческих правил, но в этот раз проявлять какую-то особую обходительность к Гуровым пристав явно не собирался. Утром мы с ним разогрелись чаем, а затем он послал за Ольгой Кирилловной, с которой решил начать, двух стражников, губного артефактора, чтобы тот поискал в доме ту самую двенадцатую склянку, и коляску.

— Ольга Кирилловна, — после доклада артефактора о том, что яд в доме не обнаружен, и исполнения всех необходимых формальностей Шаболдин перешёл к делу, — для чего вы посещали Марфу Егорову Шишову?

— А кто это? — Гурова попыталась изобразить недоумение, но до актёрского мастерства Ангелины Павловны ей было далеко.

— Травница, в дом коей в Кондрашёвском тупике вы приходили, — освежил ей память Шаболдин.

— А, эта, — «вспомнила» Гурова чуть более убедительно. — Я у неё покупала зелья для женского здоровья.

— И давно покупали? — поинтересовался пристав.

— В самых первых днях сентября месяца, — не замедлила с ответом Гурова. — Старший наш, Модест, как раз в гимназию пошёл.

— До того к Шишовой обращались?

— Нет, надобности не было.

— А после?

— Тоже нет, мне её снадобье сразу помогло, — даже я заметил, как Гурова напряглась.

— Хорошая травница, стало быть, — одобрительно отметил Шаболдин. Гурова натужно улыбнулась. — Вам же её кто-то из знакомых порекомендовал?

— Да, — улыбка у Гуровой получилась получше.

— И кто же? — также с улыбкой осведомился пристав.

— Н-не помню уже, — видно было, что отвечать Гурова желанием не горела.

— А вы постарайтесь вспомнить, Ольга Кирилловна, — обманчиво мягко посоветовал пристав. — И хорошо бы вам ничего при том не напутать, мы же ваши слова проверим потом со всем тщанием.

— Дарья Сергеевна Пяльцева, — нехотя сказала Гурова. — Полковника Пяльцева вдова.

Мы с Шаболдиным переглянулись — похоже, слово «вдова» насторожило нас обоих. Вот точно, предстоит Борису Григорьевичу проверить, при каких обстоятельствах умер тот полковник, а если пристав вдруг этого не сделает, так я ему напомню.

— Госпожа Пяльцева какие снадобья у Шишовой покупала? — спросил Шаболдин.

— Да я не знаю, — вопрос Гуровой явно не понравился, она одарила пристава недобрым взглядом и попыталась удобнее устроиться на стуле, для приятного сидения не предназначенном. Да, такое вот ухищрение, стимулирующее готовность отвечать. — Правда, не знаю! — добавила Гурова, видя, что ответ не понравился уже нам.

— Ладно, Ольга Кирилловна, не знаете вы — узнаем мы, — примирительно сказал пристав. Гурова, впрочем, от такого миролюбия напряглась, и не зря. — Вы мне лучше скажите, — продолжал Шаболдин, — супруг ваш Фёдор Захарович четыре дня назад где был?

— На службе, конечно, — слегка успокоилась Ольга Кирилловна.

— А в котором часу вернулся? — тут же спросил пристав.

— Да как обычно, в шесть пополудни, — с ответом Гурова несколько замялась.

— Что же, Ольга Кирилловна, — Шаболдин, похоже, сделал вид, что не заметил эту заминку, — на том у меня к вам пока всё. Подождите в коридоре, сейчас допросный лист перепишут набело и дадут вам прочесть и подписать.

Я, кажется, говорил как-то, что подпись допрашиваемого лица на допросном листе обязательной тут не является? [1] Но Борис Григорьевич, надо полагать, решил подстраховаться, чтобы подкопаться в деле было не к чему. Как выяснилось, отправил он Ольгу Кирилловну ждать в коридоре не только по этой причине. Едва стражник закрыл за Гуровой дверь кабинета, пристав кратко изложил мне свой план дальнейших действий на сегодня. Какого-то особого прорыва, на мой взгляд, ожидать тут не стоило, но хоть насколько-то сдвинуть дело с места представлялось весьма вероятным, и потому я с этим планом согласился и предложение Шаболдина поучаствовать в его исполнении принял.

…Подписав допросный лист, Ольга Гурова благосклонно приняла предложение пристава доставить её домой. Впрочем, хватило этой её благосклонности ненадолго — ровно до того момента, как пристав, обходительно помогший ей забраться в коляску, сел в неё и сам, а с ним ещё я, а на запятки пристроились урядник и десятник губной стражи. Уж не знаю, испугалась чего Ольга Кирилловна или понадеялась, что всё само как-нибудь обойдётся, но вопросов по пути задавать не пыталась. Однако же, чего бы она ни боялась, действительность для неё оказалась ещё хуже — когда мы прибыли к дому Гуровых, пристав объявил своё желание опросить прислугу. Отвертеться у Ольги Кирилловны никакой возможности не было, но если бы можно было убивать взглядом, нам с Борисом Григорьевичем пришлось бы умереть не по одному разу.

Ольгу Гурову пристав отправил в её покои, приставив к дверям десятника, всех слуг собрали в прихожей под надзором урядника, затем Шаболдин по одному вызывал их в маленькую каморку для привратника, где в моём присутствии задавал каждому и каждой один-единственный вопрос: в котором часу вернулся домой Фёдор Захарович четыре дня назад? Из-за того, что вопрос был один и шибко развёрнутых ответов не предусматривал, управился Борис Григорьевич быстро, после чего поднялся к Гуровой и учтиво поблагодарил её за содействие розыску. Ольга Кирилловна только что не зашипела в ответ.

— Ну что, Алексей Филиппович, сами же всё слышали, — с довольным видом сказал пристав, когда мы уселись в коляску.

Да уж, слышал. Чуть менее половины опрошенных сказали, что вернулся в тот день Фёдор Гуров в восьмом часу пополудни, а не в шесть, как о том говорила его супруга, оставшиеся разделились примерно пополам на тех, кто подтвердил слова хозяйки, и тех кто даже приблизительное время возвращения хозяина не вспомнил. То есть стоило иметь в виду, что в день убийства Шишовой Фёдор Захарович вернулся домой часа на полтора позже обычного.

— Я гуровских слуг не по одному разу уже допрашивал, как родных их знаю, пусть и не надобна мне даром такая родня, — Борис Григорьевич пребывал в хорошем настроении и его тянуло поговорить. — Которые из слуг слова Ольги Кирилловны подтвердили, те и раньше хозяев всячески выгораживали, в меру своего разумения, конечно. Правду сказали те, кто не хочет властям прекословить, а которые не помнят, — тут даже на слух чувствовались жирные кавычки, — самыми хитрыми себя полагают. Да и пёс бы с ними, — беззаботно закончил пристав.

Да, основания для такой беззаботности у Шаболдина имелись. Пусть и опрашивал он слуг не под запись, но в моём же присутствии. Возникнут в суде вопросы — Шаболдин вызовет меня в свидетели и я, как верный подданный русского царя, под присягой дам показаниям пристава полное подтверждение, а уж моё-то слово для присяжных и судьи пустым не будет.

До исполнения следующего пункта плана Бориса Григорьевича у нас оставалось два с небольшим часа и я пригласил пристава на обед. Коляску и стражников Шаболдин по прибытии к моему дому отпустил, наказав им вернуться за нами через полтора часа.

…Фёдора Гурова мы перехватили у Московской городской управы. Уклоняться от поездки с нами он не стал, всю дорогу молчал и лишь в допросной сухо осведомился о причинах своего сюда попадания.

— Скажите, Фёдор Захарович, где вы были четыре дня назад от момента окончания службы до прибытия домой? — спросил Шаболдин, разъяснив Гурову, что это официальный допрос под запись. — Что присутственные часы закончились у вас в пять пополудни, а домой вы прибыли только в восьмом часу, мне уже известно, — добавил он, отсекая попытки лгать.

— У девицы Букриной, Алёны Фроловой, мещанки, — спокойно ответил Гуров. — Нумер двадцать первый в Денисовском переулке.

М-да, вот уж не ждали… Пристав, надо отдать ему должное, взял себя в руки почти мгновенно.

— И что, девица Букрина ваши слова подтвердит? — спросил он.

— Так её о том спросить и надо, а не меня, — спокойствие Гурова было, похоже, не показным.

— Спрошу, — пристав чуть-чуть подпустил в голос угрозы, но на Гурова это никак не подействовало.

Поскольку дальнейший допрос не имел смысла, пока Шаболдин не допросит Букрину, Гурова пришлось отпустить. Допросный лист переписали набело быстро, там же и писать было всего-ничего, Гуров его без разговора подписал и отбыл домой. А мы с Борисом Григорьевичем отправились в Денисовский переулок, ничего иного нам не оставалось.

Девица Букрина, восемнадцати лет, православного вероисповедания, по рождению принадлежала к купеческому сословию. Отец её, купец третьей тысячи, хозяин двух посудных лавок, умер уже пятнадцать лет назад, и дело его за неимением иных наследников досталось вдове. Вдова, однако, год как умерла и сама, а юная девица, на которую свалилось неплохое наследство, обе лавки и запасы товара продала за хорошие деньги, приказчиков и работников рассчитала, переписалась из купеческого сословия в мещанское, чтобы налогов меньше платить, и вложила деньги в казённые и частные ценные бумаги. Всё это мы от самой Букриной и узнали, да не только со слов, а ещё и из представленных ею бумаг. Бумаги содержались в идеальном порядке, видно было, что тут приложил руку кто-то, в этом хорошо понимающий. Кажется, я даже знаю, кто именно. Показания Фёдора Гурова Алёна Букрина уверенно подтвердила.

Потом мы с приставом прошлись по соседям. О Букриной они отзывались в целом неплохо, хотя и не все, но на всех, как известно, не угодишь. Те самые «не все» утверждали, будто Букрина живёт блядством, но все остальные это не подтверждали, а чуть больше половины из них со всей уверенностью показывали, что ходит к Алёне один только и явно из господ. Удивляться тому, что они опознали по портрету Фёдора Гурова, мы уже и не стали.

— Что ж, Алексей Филиппович, откуда в доме Гуровых взялся яд, мы теперь, можно сказать, знаем, — Шаболдин принялся подводить итоги. — Но толку с того знания без доказательств… А с ними — от чего ушли, к тому и пришли, — он тяжело вздохнул.

Добавить тут мне было нечего.

[1] Говорил — см. роман «Хитрая затея»