Доброе дело

Глава 13. Пути прогресса

Как хорошо известно людям военным, за каждым подвигом должна неукоснительно следовать награда, чтобы и самому герою охоту к совершению новых достославных деяний не отбивать, и у других воинов возбуждать ревность к службе и желание превзойти награждённого героя или хотя бы оному уподобиться. Подумав, я решил признать мои пешие переходы от своего дома к Гуровым, затем оттуда к Друбичу и после от Друбича к Погореловым и от Погореловых домой именно подвигом. А что, без трости же все эти переходы совершил! Нет, трость у меня при себе, конечно, была, но именно что при себе — нёс я её в руке и по назначению применял только поднимаясь по лестницам. И раз всё это я признал-таки подвигом, то и награду себе назначил — зайти домой отобедать и лишь потом отправиться в Елоховскую губную управу поделиться с Шаболдиным итогами своего великого похода.

Вареньку известие о том, что знаменитая Ангелина Красавина скоро будет жить почти что по соседству, прямо-таки воодушевило — супруга-то моя ещё успела увидеть её на сцене, и не один раз. Ясное дело, мне тут же было высказано пожелание устроить одной боярыне знакомство с актрисой, пусть и бывшей. Да, как-то не догадался я поинтересоваться у Ангелины Павловны её планами относительно возвращения на сцену, но, думаю, скоро у Варварушки появится возможность и самой это выведать.

Старшего же губного пристава Шаболдина больше интересовало другое, о чём я ему и рассказал, мысленно при этом гордясь своей предусмотрительностью — чай пить дома я не стал, предполагая, что Борис Григорьевич меня им угостит, и в предположении своём не ошибся.

Рассказ о семейных неладах у Погореловых пристава не вдохновил, тем более, я пообещал ему, что сам попробую в них разобраться. Скорую перемену вдовой места жительства Шаболдин принял к сведению, выразившись в том смысле, что не потравили, мол, друг дружку, и то хорошо. А вот оценка Друбичем перспектив отъёма Фёдором Гуровым части наследства у младшего брата и подтверждение, пусть и косвенное, того, что об отсутствии завещания Фёдор Захарович с Ольгой Кирилловной знали, Бориса Григорьевича явственным образом заинтересовали.

— Гуровы это, говорю вам, Алексей Филиппович, Гуровы! — пристав принялся было азартно потирать руки, однако же почти сразу азарт свой и умерил. — Но хитры, канальи, ни одной прямой улики, да и косвенных две всего лишь! Повозимся мы с ними, Алексей Филиппович, ох и повозимся!..

Повозимся, это да. Я, правда, такой прямо уж полной уверенности в виновности Гуровых пока что не имел, даже несмотря на те самые косвенные улики. Мне представлялось, что сейчас важнее выяснить, кто пользовался шлафроком Ангелины Гуровой и кто знал правду о её отношениях с младшим Погореловым, именно это и должно было, как я думал, привести нас к убийце. Хотя, конечно, никоим образом не удивился бы, если бы как раз к Фёдору и Ольге Гуровым оно и привело.

К Фёдору и Ольге Гуровым, да… А к кому из них? Или к обоим? Отравление, как известно, преимущественно женский способ убийства, но если я, присяжный поверенный Друбич и примкнувший к нам старший губной пристав Шаболдин правы в своих рассуждениях и предположениях относительно того, что целью убийства было не дать Захару Модестовичу Гурову составить новое завещание, это всё-таки показатель особенностей мышления, более свойственных мужчинам. Хотя, разумеется, может быть всякое.

Соображениями своими я, конечно, с Шаболдиным поделился. Спорить со мной Борис Григорьевич не стал, но и полного согласия не выразил. По его мнению, история со шлафроком и раскрытием амурных тайн должна была проясниться сама собой при поиске (точнее, при находке) доказательств вины Фёдора и Ольги Гуровых. Тут уже спорить не стал я сам, хоть и продолжал считать свой подход правильным. Жизнь, конечно, покажет, кто из нас прав, а кто и не так чтобы очень, но пока пристав будет рыть землю в поисках улик против Гуровых, мне никто не помешает додумать до сколько-нибудь логичного вывода и мои собственные соображения.

Собственно, думать я принялся, едва вышел за порог Елоховской губной управы и начал с неизвестной дамы в шлафроке Ангелины Гуровой. Хорошее, кстати, название для непритязательного детективного чтива — «Тайна красного шлафрока», хе-хе. Детективов, впрочем, тут пока что не пишут вообще никаких, так что как появится свободное время, почему бы мне не стать первопроходцем нового жанра? Да уж, как появится… Если появится!

Однако же тут я вернулся к той самой тайне. Сама Ольга Гурова это быть никак не могла, а вот кто бы тут её заместил? Сразу напрашивался ответ, что кто-то из служанок, но, обдумав его как следует, я к однозначному принятию такого варианта или же его полному отвержению не пришёл. Да, у Ольги Кирилловны вполне могла бы найтись верная девушка, выполнившая непонятный ей приказ хозяйки, но уже утром она бы связала эту хозяйкину прихоть со смертью Захара Модестовича, и тут уж верность могла оказаться не такой уж и крепкой. Ответвлений у этого предположения более чем хватало — от вымогательства у барыни денег за молчание до очередного отравления, и это я ещё далеко не все возможности перечислил. Впрочем, если Шаболдин не преуспеет в своих поисках и обратится-таки к моему предложению, мысль посмотреть, кто из женской части прислуги походит на Ангелину Павловну статью, ростом и цветом волос, я ему подкину.

А кто бы из женщин могла проскочить в спальню бывшей актрисы, если не служанка? Ну, что это не Ольга Гурова, понятно. Она, кстати, и ростом ниже, и волосы у неё заметно темнее. Анна Модестовна? Даже не будем спрашивать, зачем ей это, потому как её фигура никак не отличается присущим Ангелине Павловне изяществом. Елизавета Матвеевна? Тоже, конечно, непонятно, для чего она на такое пошла бы, но вот изобразить Ангелину Гурову, да ещё в её же шлафроке, со спины и в плохо освещённом коридоре она, пожалуй, смогла бы. Хм, а не с тем ли связано то, что я сегодня наблюдал у Погореловых? Что ж, связано или нет, но в любом случае выяснить, что там у них произошло, стоит. И, кажется, я придумал, как именно выяснить. Нет, понятно, что через царевича Леонида, но несколько по-иному, чем я представлял себе поначалу.

За всеми этими размышлениями я добрался до дома, где у меня моментально нашлись другие дела, выветрившие из моей головы всю эту розыскную премудрость. Что за дела? Ну, во-первых, лёгкий ужин, а, во-вторых… Подробности излагать не буду, напомню лишь, что у меня молодая жена, да и сам я, знаете ли, не старый. Пробуждение мы с Варенькой устроили себе столь же приятное, как и засыпание, и я решил, что не следует портить себе настроение походом к Погореловым. Мелькала у меня, помнится, одна дельная мысль, и пока я не втянулся в дело с производством артефактов, стоило поделиться ею с тем, кто взялся бы за её осуществление. Ну, заодно и найти такого человека.

Искать этого пока что неизвестного мне человека, как мне представлялось, следовало в университете, и вскоре я уже беседовал с профессором Маевским. Михаил Адрианович, хоть и удивился внезапно проявленному мной интересу к медицине, однако же написал короткую записку, каковая должна была изображать собой рекомендательное письмо к профессору Ухтомцеву. Почему написал, а не свёл меня с Ухтомцевым лично? Так я же говорил, университет у нас в Москве рассыпан по нескольким зданиям, между собою отнюдь не соседствующим, и медицинский факультет располагался отдельно, рядом с Христофоровой больницей.

Доктор медицины, действительный профессор Московского университета Аркадий Нилович Ухтомцев, статью больше походивший на гренадёра, нежели на врача, как и когда-то профессор Маевский, пребывал от знакомства со мною в некотором недоумении. Явился, понимаете ли, некий довольно ещё молодой боярин, судя по орденам, лёгкой хромоте и шраму на лице, отличившийся на войне, а то и не на одной, представился магистром артефакторики и магиологии, принёс краткую рекомендацию ещё одного специалиста по артефакторике, да ещё заявил, будто ему необходимо знакомство с кем-то, кто мог бы провести научное исследование, как он непривычно, но крайне точно выразился, на стыке медицины, антропометрии и химии.

— Не поделитесь, Алексей Филиппович, сутью нужного вам исследования? — в научном мире принято обращаться к коллегам по имени-отчеству, без титулов, чем профессор Ухтомцев и воспользовался.

— Видите ли, Аркадий Нилович, хочу проверить теорию одного немца, — ну да, я в очередной раз решил выдать своё послезнание за малоизвестную немецкую придумку. — В бытность мою студентом Мюнхенского университета был у меня приятель с медицинского факультета, некто Франц Ламмер, — с Ламмером этим я не то чтобы приятельствовал, но знаком был. Парня угораздило по пьяному делу упасть с лестницы и свернуть себе шею, так что на него теперь можно валить что угодно. — Так вот, Ламмер утверждал, будто рисунок линий на кончиках пальцев рук является уникальным для каждого отдельно взятого человека и не повторяется даже у его близких родственников. Мне необходимо выяснить, так ли это на самом деле и изобрести способ переноса отпечатков пальцев с предметов на бумагу.

— О каких отпечатках вы говорите? — уцепился профессор за незнакомое название.

— Вот, Аркадий Нилович, извольте убедиться, — я встал, подошёл к столу со стороны собеседника и приложил пальцы к толстому стеклу, лежавшему на столе, должно быть, для удобства письма. — Как видите, отпечатки эти видны, если присмотреться, даже невооружённым глазом.

Убедиться в моей правоте Ухтомцеву особого труда не составило.

— И правда, видны, Алексей Филиппович, — признал он.

— Руки у меня, заметьте, чистые, — я продемонстрировал профессору ладони. — Если бы они были чем-то испачканы, отпечатки стали бы ещё заметнее.

Ухтомцев показал себя настоящим учёным — посмотрев на свою ладонь, приложил пальцы к стеклу и вгляделся.

— Да, действительно, отпечатки видны даже при чистых руках, — кажется, это его удивило. — Но, простите, Алексей Филиппович, в чём здесь практическая польза?

— А вы, Аркадий Нилович, представьте, насколько легче губному сыску будет искать, а главное, изобличать воров, если отпечатки эти и вправду уникальны, — предложил я.

— Да, легче, — видимо, профессор и правда представил. — Но вы же, Алексей Филиппович, сами и назвали условие — узоры на пальцах и их отпечатки должны быть уникальными. Я, честно говоря, в этом сомневаюсь.

— Вот потому я к вам и пришёл, — пора было переходить к сути моего визита. — Мне бы хотелось, чтобы вы свели меня с человеком, который знает, как проводятся антропометрические исследования, и умеет их проводить. Докажет он, что узоры не повторяются — жизнь у воров станет совсем уж нелёгкой. Докажет обратное — что ж, значит, я промахнулся. В любом случае, расходы на проведение исследования я готов принять на себя. Славу в случае успеха поделим, — тут я широко улыбнулся. Ну да, я-то знал, что будет у нас что делить.

Ухтомцев позвонил в старомодный колокольчик, через несколько мгновений в кабинет вошёл секретарь.

— Василькова мне позовите, — распорядился профессор.

— Василькова? — удивился я, едва дверь кабинета затворилась за секретарём. — Уж не Андрея ли Семёновича?

— Именно, — подтвердил Ухтомцев. — А вы с ним знакомы?

— Немного, — улыбнулся я. Улыбка, честно скажу, далась мне с трудом. С Лидой я не виделся после царского суда над моим тестем, и не возьмусь гадать, рассказала она Василькову про меня или нет. Однако что-то, не иначе, не к месту ожившее предвидение, нашёптывало, что рассказала, и кто теперь знает, как отреагирует Васильков на встречу с бывшим любовником своей супруги. [1] — Но он же вроде бы лекарь? — захотел уточнить я.

— В карантинной экспедиции Васильков и антропометрическими изысканиями занимался, — пояснил профессор. — Он, окончив учёбу, и правда хотел было в практикующие лекаря податься, но я уговорил его пойти пока что в факультетские ассистенты, уж больно толковым и добросовестным студентом был. Не извольте беспокоиться, Алексей Филиппович, Васильков всё должным образом сделает, что касается исследований. Насчёт изысканий в переводе пальцевых отпечатков на бумагу обещать ничего не могу, но тут уже сам Васильков вам и подскажет, кто сможет помочь.

Кажется, логику Ухтомцева я понимал. Спихнуть дело, успех коего ему неочевиден, на, так сказать, молодого специалиста, а там видно будет. Получится что-то у Василькова с этим чудаковатым боярином, самому Аркадию Ниловичу немалая доля славы тоже достанется — чей, в конце-то концов, тот Васильков ученик? Не получится — и ладно, главное, что боярин Левской эти изыскания проплатит. Меня в общем и целом такое устраивало — помнится, как человек Васильков произвёл на меня впечатление благоприятное, а если он ещё и так толков, как говорит господин профессор, тем лучше. Главное, чтобы не дулся на меня из-за Лиды и не проявил нежелание со мной дело иметь.

…Узнал я Василькова сразу, он за это время почти и не изменился — такой же жизнерадостный здоровяк, разве что добродушия на лице прибавилось, хорошо, надо полагать, ему живётся с такой-то женой. Он меня тоже узнал и опасений моих не оправдал, видно было, что снова меня встретить на своём жизненном пути ему не в тягость. Аркадий Нилович кратко объяснил Василькову, что боярин Левской собирается подрядить его на некие исследования, суть коих сам и изложит, я ту самую суть изложил, повторив демонстрацию с отпечатками на стекле и разъяснив, как это можно и нужно использовать на практике.

— Это же сколько измерений выполнять придётся… — Васильков озадаченно потёр щёку.

— Ну, Андрей Семёнович, мне ли вас учить, как составлять выборку, — подбодрил я его. — Могу, кстати, и некоторые способы, подходящие именно для наших целей, подсказать.

— И какие же? — заинтересовался он. Профессор, впрочем, тоже слушал со вниманием.

— Уделите повышенное внимание сравнению пальцевых узоров у близких родственников, а в особенности у близнецов, — предложил я наиболее наглядный способ.

— Да, это было бы показательно, — согласился Васильков. — А этот ваш Ламмер, он какие исследования проводил?

— Даже не знаю, — развёл я руками. — Сам я чаще заставал его за изучением вкусовых качеств разных сортов пива, колбас и сыров, — тут я душой не кривил, бедолага Франц проявлял недюжинное мастерство по части выпить и пожрать. — Но он утверждал, что пальцевые узоры уникальны. Впрочем, теперь вы и сами либо в том убедитесь, либо сумеете это опровергнуть. Что, Андрей Семёнович, возьмётесь, если Аркадий Нилович возражать не станет?

Васильков перевёл взгляд на профессора, тот с благодушным согласием наклонил голову. Подумав ещё с полминуты, факультетский ассистент решительно кивнул и просто сказал:

— Я согласен.

Договор с Васильковым мы составили прямо в факультетском правлении. При предварительном обсуждении его условий я настоял, чтобы предмет исследования в договоре поименовать не прямо, нечего, мол, раскрывать заранее тему исследования, которое ещё неизвестно чем завершится, а вот обязательства заказчика и подрядчика прописать надобно подробно и обстоятельно. Впрочем, чем именно наша работа завершится, я, в отличие от господина профессора и факультетского ассистента, знал. Тут же я выдал Василькову пятьсот рублей под обязательство отчитаться об их расходовании через месяц или как они закончатся, ежели такое произойдёт ранее. Жена у Андрея Семёновича, конечно, богатая, но то жена, так что пусть и сам заработает неплохие деньги, для самоуважения полезно будет. Успеет Васильков изобрести дактилоскопию до завершения дела об отравлении Гурова, не успеет, не так и важно, главное — изобрести её в принципе. Согласие наше мы отметили, чисто символически приняв по чарке вина, на том я посчитал очередное своё достижение на почве прогрессорства почти что исполненным, да и откланялся.

[1] См. роман «Семейные тайны»