Доброе дело

Эпилог

— Что-то, Левской, слишком много тебя стало, — привычно двусмысленно пошутил царь. — Винтовки и револьверы — ты, артефакторное обучение и стандарты — ты, отпечатки пальцев — опять ты…

— Отпечатки — это не я, это магистр медицины Васильков, — обмануть царя я, конечно, не особо надеялся, но должен был хотя бы попробовать.

— А кто его на изыскания по отпечаткам подрядил? — весело спросил царь, и, видя, как я скромно потупился, ещё веселее добавил: — На ком Васильков женат, знаю тоже.

Вот как… Присматривает, выходит, за мной государь наш Фёдор Васильевич, присматривает. Не сам, ясное дело, но кого-то очень внимательного он на это дело поставил.

…Леониду я о розыске по отравлению отставного палатного советника Гурова доложил не то чтобы так уж прямо и сразу, но тянуть не стал, как раз на святках увёл его однажды с праздничных гуляний, да и рассказал всё с должной обстоятельностью. Он брату, надо полагать, тогда же и отчитался, но вызвал меня царь намного позже, как раз и записку по стандартам я успел через того же Леонида передать, и суд над Фёдором Гуровым состоялся.

Суд этот запомнился публике невиданным провалом великого и ужасного обвинителя Чарцева. Начал он с требования для подсудимого смертной казни, затем, когда присяжные признали Гурова виновным, умерил запросы до вечной каторги, а приговор — двадцать лет каторжных работ — воспринял прямо как личное оскорбление и залу судебного заседания покинул с крайне недовольным выражением лица. На мой, впрочем, взгляд, это был не столько провал Чарцева, сколько триумф Друбича, взявшего на себя защиту Фёдора Захаровича. Лев Маркович выстроил свою аргументацию вокруг того, что его подзащитный покарал убийцу своего отца и её соучастницу, пусть при том и преступно присвоил право судить. Виновность Гурова оспорить Друбич, конечно, не смог, но на приговор его ухищрения, как я понимаю, всё-таки повлияли.

Впрочем, и самому Друбичу до полного триумфа оказалось неблизко. Его попытки отклонить или хотя бы поставить под сомнение результаты дактилоскопического исследования с грохотом разбились о спокойствие и обстоятельность, с которыми Андрей Васильков отвечал на вопросы суда. Именно отпечатки пальцев и стали решающим аргументом для присяжных, как оно и предполагалось.

Что ж, теоретически у Гурова есть вполне реальная возможность вернуться с каторги в Москву. Начать новую жизнь в пятьдесят с чем-то не так уж и поздно, а что касается здоровья, то сдаётся мне, что махать кайлом или лопатой Фёдору Захаровичу не придётся, и с его-то выпиской из послужной ведомости он почти наверняка устроится там по учётной части. В тех местах таких специалистов, конечно, немало, но все они попали туда за казнокрадство, а он за два убийства, и потому им работа по специальности никак не светит, а Гурову — очень даже. Другой вопрос, что возвращаться Гурову будет особо-то и некуда. Детей взяли под опеку Ливонцевы — семья, в которую вышла замуж дочь Захара Модестовича — и увезли к себе в Усть-Невский, а дом вместе с большей частью наследства отошёл в казну.

С вынесением Фёдору Гурову приговора права по его иску о признании младшего брата недостойным наследником перешли к Московскому Дворянскому собранию. Возобновилось рассмотрение иска только недавно, так что никакой ясности пока нет. Надеюсь, Друбич там окажется более удачлив. И хорошо бы, закончили они поскорее — сейчас у нас март начинается, и если процесс затянется ещё на три-четыре седмицы, следить за ним мне будет недосуг. Я же с весны сразу две стройки начинаю, точнее, одну стройку и одну, уж простите за словечко, перестройку. Во-первых, как только оттает земля, начнётся строительство завода паевого товарищества «Русский артефакт». Келин уже вернулся из Александрова и сейчас вовсю работал с подрядчиком на строительные работы, утрясая последние детали договора. Во-вторых, я купил недостроенный дом в Волховском переулке, и в мае, как только Смирнов расплатится со мною за «Волшебника Изумрудного города», начну приводить будущее семейное гнездо в устраивающее меня состояние. Вителли рекомендовал мне архитектора Клингофера, тот уже на будущей седмице должен представить мне проект, посмотрю, как он собирается воплотить в жизнь мои пожелания.

Но это всё начнётся, как только полностью вступит в свои права весна, а сейчас она только-только занялась, и мы с царём (да-да, опять моё чувство собственного величия подогревалось этим «мы с царём») не особо и мёрзли, гуляя всё в том же саду за Большим Кремлёвским дворцом, что и в прошлый раз. Беседу государь начал с моей записки о стандартах, то есть просто с упоминания о том, что она сейчас находится на рассмотрении созданного ради такого случая особого совещания, в коем заседают чины Промышленной палаты, Палаты мер и весов, Военной и Военно-морской палат, Торговой палаты и Палаты государева надзора, и вызовет он меня по этому вопросу отдельно, затем осчастливил известием, что близок к решению вопрос с обучением артефакторов по моей методе, и перешёл к дактилоскопии, пожелав услышать от меня подробности. Я более-менее обстоятельно пересказал отчёт Василькова о его исследованиях,

— Значит, теперь любого вора изобличить можно будет по этим отпечаткам?

— Да, государь, по крайней мере, в ближайшие лет пятнадцать, — рисовать царю слишком уж блестящие перспективы я не решился.

— Лет пятнадцать?! — царь недоверчиво глянул на меня. — А потом что?

— Потом воры и душегубы начнут надевать на дело перчатки, — пожал я плечами. — Ещё лет через двадцать в перчатках станут орудовать почти все они. Придётся изобретать что-то другое.

— Опять, стало быть, гонку вооружений затеял? — нахмурился царь.

— Опять, государь, — повинился я. — Но любое новшество ею оборачивается, и всегда так было. Просто сейчас такая гонка идёт быстрее.

— Ты, Левской, откуда взялся-то, такой умный? — государь опять изволил шутить, но мне от его юмора стало как-то зябко. Вот не хватало ещё спалиться со своим попаданством…

— Да откуда и все, государь, — рискнул я отшутиться. Получилось, похоже, удачно. Царь хохотал пусть и не особо долго, но громко и от души.

—Молодец, Левской, за словом в карман не лезешь, — похвалил меня царь, отсмеявшись. — Вот только врёшь ты царю своему и даже не краснеешь, — у меня по коже побежали мурашки. — Ежели бы все, кто оттуда берутся, такими были… — заканчивать фразу государь не стал, но и от этих его слов у меня отлегло от сердца. Поклониться с почтением я тоже не забыл.

Нет, вот что хотите, думайте, но какие-то особые виды на меня у Фёдора Васильевича имеются. А вот интересно, кстати, что у нашего государя с одарённостью? Я, конечно, не ополоумевший смертник-самоучка, чтобы о том спрашивать даже не самого царя, а вообще хоть кого-либо, но, повторюсь, интересно…

— Василькову скажи, чтобы с подачей прошения в Палату новшеств и привилегий да с печатанием труда своего не затягивал, — вернулся царь к дактилоскопии, — а то мне ему орден пожаловать пока и не за что. Тебя бы, Левской, по справедливости тоже наградить стоило, но ты ж скромный, ты ж за спину Василькова спрятался. Ладно, не хочешь по справедливости, получишь по уму. Завод твой когда выделку артефактов начнёт? — царь резко сменил тему, не давая мне задуматься, что тут могло бы стать той самой наградой по уму.

— Осенью, государь, — склонив голову, ответил я. — Через месяц только строить начинаем.

— Вот тогда и поговорим, ежели ранее надобности не появится, — загадочно усмехнулся царь.

…Чем больше удалялся я от Кремля и приближался к дому, тем отчётливее предвидение подсказывало, что ждёт меня дома нечто особенное. У меня имелось сразу несколько вариантов, чем бы это могло оказаться, но я так и не смог выбрать из них тот, при мысли о котором предвидение радостно закричало бы: «Вот оно!». Какие-то проблески соображения появились лишь когда я заметил какое-то особенно доброе и светлое настроение, которым лучилась Варенька, но именно что проблески. Но вот когда я стал приближаться к Варварушке с желанием устроить нам очередной праздник любви, она неожиданно ловко уклонилась.

— Не надо, Алёшенька, — почти пропела она. — Теперь долго не надо… Я непраздна. [1]

Не знаю, показалось мне или нет, но, кажется, предвидение тихонько так захихикало…

[1] Беременна (применительно к женщине благородного сословия)