Глава 28. Минус две

— Прощения прошу у вашего сиятельства, его благородие старший губной пристав с самого утра убыл в дом Гуровых! Вашему сиятельству передать велел просьбу дома известий дожидаться, ежели других каких важных дел у вашего сиятельства нет! — браво отрапортовал дежурный старшина губной стражи, предварительно с почтением поинтересовавшись, кто я такой. Хм, похоже, у Гуровых произошло нечто из ряда вон, просто так Шаболдин не сорвался бы.

Те самые важные дела у меня, понятно, нашлись, вот только занялся ими я как раз дома, совмещая их с ожиданием новостей от Шаболдина. Я засел-таки за работу над затребованной царём запиской по стандартизации, раз уж не велел государь с ней затягивать. Эх, не догадался, надо было от дяди в университет сначала зайти, поинтересоваться, придумана ли уже в этом мире метрическая система. По уму-то, именно на её основе и следует вводить стандарты, потому что любые расчёты с использованием этой системы заметно облегчаются и упрощаются. Не верите? А вы попробуйте на досуге поупражняться в арифметических действиях с простыми дробями, потом с десятичными, и сравните впечатления. Только при женщинах и детях проводить те упражнения не советую — материться, перемножая и деля простые дроби, вы будете прочувствованно и долго. Однако же я пока ничего о метрической системе тут не слышал, должно быть, если и есть она в этом мире, то исключительно в виде досужих умствований отдельных учёных. Хорошо бы, конечно, чтоб уже была, а то ещё и её придётся придумывать или искать, кого на такое подрядить…

Позвонил мне Шаболдин очень удачно — мы с Варенькой уже почти управились с обедом, только-только за десерт принялись. Излагать суть дела по телефону пристав не стал, но очень уж настоятельно просил не мешкать с прибытием в управу.

Всё это закономерно привело к тому, что в управе я появился несколько встревоженным. Что за мысли проносились в моей голове по пути, и говорить не буду, но как-то ничего хорошего я не ждал. И не ошибся.

— Ольга Гурова отравлена, — едва поздоровавшись, Шаболдин вывалил на меня новость.

Да, вот оно и предвидение, в своём натуральном, так сказать, виде. Ольга Гурова и правда теперь ничего нам не скажет. Впрочем, что впустую переживать, надо разбираться с тем, что имеем… Спрашивать я ничего не стал, ожидая, что пристав сам сейчас и продолжит.

— По словам Фёдора Захаровича, — ожиданий моих Шаболдин не обманул, — они с Ольгой Кирилловой вчера в десятом часу пополудни поссорились по известному нам с вами поводу, она удалилась в спальню и более он супругу живою не видел. Тело утром обнаружила служанка Ольги Гуровой Анисья Зайцева. На столике в будуаре лежала записка. Вот, Алексей Филиппович, посмотрите сами, — он протянул мне лист бумаги, исписанный уже знакомым мне по фальшивому письму несуществующего присяжного поверенного Ладникова почерком.

«Это я отравила Захара Модестовича. Когда я дала Елизавете денег и она вернулась к себе, я снова поднялась в покои актриски, через них прошла в спальню свёкра и добавила яду в его графин. Видит Бог, я того не хотела, но муж мой ничего не сделал и не желал делать, чтобы отцовские деньги сохранить в своё наследство, вот мне пришлось самой всё и совершить, а иначе эта жадная и хитрая мерзавка все деньги свёкра бы вытянула, да и ему всё равно недолго оставалось. Но поступила я так напрасно, потому что муж мой мне изменил и тем обесценил всё, что я сделала. Жить я теперь с этим не могу и не хочу, да смилуется надо мною Господь. Прошу у всех прощения, кроме мужа, его прощения мне не надобно и сама я его не прощаю.

Ольга Гурова»

— С собственноручными написаниями Ольги Кирилловны почерк вполне схож, — пояснил пристав. — Впрочем, можете убедиться и сами, — он подал ещё несколько листов.

Я, конечно, не специалист, но выглядела предсмертная записка и вправду как подлинная, а некоторые имевшиеся отличия почерка с другими образцами можно было посчитать проявлением расстроенности чувств Ольги Гуровой, когда она это писала.

— А яд? — поинтересовался я.

— Да вот, — пристав показал на пустую склянку, стоявшую с краю стола. — Та самая двенадцатая склянка из дома Шишовой, как я полагаю. Ею записка была прижата.

Я мысленно выругался — наверняка уже захватали!.. Впрочем, проверить одно немаловажное обстоятельство нам, пожалуй, всё-таки удастся.

— Надо бы склянку пока убрать в такое место, где её никто не будет трогать руками, — сказал я. — На отравителя она нам не покажет, но сама ли Ольга Кирилловна отравилась или ей кто помог, установить по склянке можно будет с полной уверенностью.

— Это как же? — удивился Шаболдин. — Какой-то новый артефакт?

— Нет, чисто естественнонаучный метод, — ответил я. Но вот про артефакт пристав сказал удивительно вовремя! Мне бы и самому стоило подумать о создании артефакта, с помощью которого можно было бы снимать отпечатки пальцев с предметов… Что ж, пусть умная мысля пришла и опосля, да ещё со стороны, менее умной она от того не стала.

Но вслух я сказал другое — прочитал Борису Григорьевичу кратенькую лекцию о дактилоскопии.

— А и хорошая вещь, — проникся Шаболдин. Ну да, ему-то суть и польза понятны тут сразу. — Вот только как это всё в суде примут?.. — с ходу пристав нашёл и к чему прицепиться.

— Как судье такое придётся, гадать не возьмусь, — подумав немного, ответил я. — Но присяжные, скорее всего, впечатлятся. [1]

— Пожалуй, что и так, — согласился пристав. — Вы, Алексей Филиппович, придумали? — с почтением поинтересовался он.

— Андрей Васильков, если ещё помните такого, — я улыбнулся. — Я лишь подсказал ему, в какую сторону думать.

— Помню, конечно, — кивнул Шаболдин. — Но, с вашего, Алексей Филиппович, позволения, я вернусь к смерти Гуровой.

— Да-да, конечно Борис Григорьевич, — и то верно. Будет работа с отпечатками пальцев, будет о том и речь, сейчас же куда важнее Ольга Кирилловна.

— Так вот, слуг в доме я допросил, они слова Фёдора Гурова подтверждают, — поведал пристав. — И что хозяева ссорились, слышали, и когда хозяйка в спальню ушла, подтвердили, да и мёртвою её служанка и нашла. Но вот у меня словам Гурова веры нет.

Такой веры не наблюдалось и у меня, но мне стало интересно, за что именно зацепился пристав, потому я кивком показал всё внимание, с коим готов слушать его дальше.

— Начну с некоторого расхождения между словами Гурова и показаниями прислуги, — Шаболдин поудобнее устроился в кресле. — О чём Гуровы говорили, когда ссорились, никто из прислуги толком не слышал, зато все единодушно показали, что ссорились Фёдор Захарович с Ольгой Кирилловной, когда после ужина пили вино. А вот господин Гуров про вино не упоминал. Как вы, Алексей Филиппович, понимаете, отравить супругу при распитии вина Гурову было бы несложно. Да, у них обоих имелись артефакты, позволяющие уберечься от ядов, но Ольга Гурова свой по каким-то причинам не использовала.

— Я так думаю, после отъезда Ангелины Павловны те артефакты были просто забыты, — высказал я предположение, на мой взгляд, вполне резонное. Ещё я подумал, что соблюдали бы Гуровы в должной мере Рождественский пост, Ольга Гурова могла бы и до сих пор живою оставаться. Вино это не только жидкость, каковую можно ядом разбавить, оно ещё и туманит разум, да и многие чувства притупляет тоже.

— Скорее всего, — согласился пристав. — Да и не ждала Ольга Кирилловна такого от мужа, как я полагаю. Но продолжу. Уже одно то, что супруги вместе пили вино, говорит, что не была ссора между ними настолько сильной, чтобы Ольга Кирилловна решила наложить на себя руки.

— Кстати, да, — признал я разумность этого соображения. Оно, конечно, и на звание косвенной улики не тянет, но нам уверенности всё же прибавляет.

— Теперь про сам яд, — останавливаться пристав явно не собирался. — Вы же помните, после обнаружения тела Шишовой я обследовал дом Гуровых с артефактором, яда тогда в доме не нашли. Стало быть, до смерти Ольги Кирилловны он хранился в каком-то ином месте. Оно, конечно, прятать его могли оба супруга, но Фёдору Захаровичу, как мне представляется, это было проще, потому хотя бы, что он ежедневно на службу ходит. Там и мог держать. А где бы прятала склянку Ольга Кирилловна, ежели она из дому только за покупками выходила, и то не за всякими? Двор-то тогда тоже обыскали…

Разумно, ничего не скажешь. Разумно, логично и убедительно. Оно и понятно — сыщик Борис Григорьевич крепкий, дело своё знает.

— Вспомните опять же, Алексей Филиппович, сколько мы с вами говорили, что Гуров супругу свою нам подставлял, — не унимался Шаболдин. — Так и тут то же самое и есть! И признание письменное, и мотив изложен убедительно, да и губной прозектор, уверен, скажет, что яд той же самой рецептуры, что и при отравлении Захара Модестовича. Даже то, что на него отравитель половину склянки потратил, а остальное Погорелову подкинул, а самой Гуровой целая склянка досталась, против Фёдора Гурова обернуть можно, пусть и косвенно.

— Это, простите, как же? — не понял я.

— Захар Модестович не сразу умер, нашли его утром ещё живым, — напомнил пристав. — А с Ольгой Гуровой такое не вышло, до утра не дожила. То есть позаботился отравитель о том, чтобы ни единой возможности что-то сказать у неё не было, очень хорошо позаботился!

Кстати, да. Опять Шаболдин в самую точку попал. Конечно, если Ольга Кирилловна сама на себя руки наложила, могла и всю склянку выпить, чтобы не мучиться долго, но… В общем, как сам же Шаболдин и сказал, обернуть можно. Если получится, конечно.

— Да и вообще, такая, — слово «такая» Шаболдин произнёс с нажимом в голосе, — смерть жены Гурову более чем выгодна. Однако же забирать Фёдора Захаровича и сажать его в камеру я пока не стал. — Я не успел удивиться столь необычному для образа действий пристава решению, как сам же он и продолжил: — Зато уже послал наряд за Алёной Букриной.

А вот это хорошо придумано! Одно дело — сажать Гурова под замок по подозрению, которое ещё доказывать надо, и совсем другое — на основании показаний, уничтожающих его алиби в убийстве Шишовой. Да и с учётом обстоятельств смерти Ольги Гуровой за жизнь Букриной у меня лично появились было изрядные опасения. Так что пусть та Букрина посидит пока взаперти, зато хотя бы живою останется. Я ещё успел изложить Шаболдину свои соображения, как не допустить попадания всего наследства в руки Василия Гурова, а пристав успел со мной в том согласиться, как в кабинет вошёл урядник Фомин, старший в посланном за Букриной наряде, и принёс крайне плохие, не сказать бы грубее, известия.

Дома Фомин Букрину не застал. Досадная неудача добросовестного служаку не остановила, и он прошёлся по соседям, однако по итогам того обхода выяснилось, что неудача оказалась даже более неприятной, чем это виделось поначалу. Одна из соседок, некая вдова Прасковья Семёнова Храмцова, показала, что Алёна Букрина позавчера ещё уехала к родным в Псков, а её, Храмцову, попросила следить, чтобы дом зимой не оставался нетопленым, да оставила ей ключ и немного денег. Храмцову эту Фомин привёз с собой, мы с Шаболдиным тут же её и допросили, но толку от того было чуть — она утверждала, что о сроках своего возвращения в Москву Букрина ничего не говорила. Как Букрина покинула дом и что взяла с собою, Храмцова, по её словам, не видела.

Прихватив Храмцову, мы поехали осматривать дом Букриной. Особых успехов осмотр не принёс, за тем лишь исключением, что Шаболдин не нашёл в доме ценных бумаг, кои Букрина показывала ему в прошлый раз. Установить, что и сколько взяла она с собой из одежды и иных вещей, пристав не смог. Неприятно, конечно, но приходилось признать, что Фёдор Гуров нас тут переиграл — вряд ли идея на время исчезнуть пришла бы в голову самой Букриной. Впрочем, хорошо ещё, если и правда на время, на примере истории с несчастными Антониной Ташлиной и Викентием Данилевичем я имел представление, чем могут обернуться такие внезапные отъезды. [2]

…Со следующего дня розыск пошёл своим чередом, прямо на ходу набирая обороты. Сначала я вытащил в Елоховскую губную управу Андрея Василькова, чтобы тот снял у мёртвой Ольги Гуровой отпечатки пальцев, затем Шаболдин под расписку выдал ему склянку, с которой уже закончил работать губной прозектор, взявший смывы для исследования яда. Потом прозектор занялся самим телом, а Курков продолжал искать, через кого могли утечь из конторы присяжного поверенного Манькова сведения о тех самых облигациях. Такая работа не могла не дать результатов, и уже скоро они последовали.

Первым доложился прозектор, выдав заключение о том, что в склянке из будуара Ольги Гуровой содержалась аква-тофана, приготовленная по точно такой же рецептуре, как и использованная при отравлении её свёкра. Он же подтвердил отравление аква-тофаной самой Гуровой и установил, что умерла она никак не позже трёх-четырёх часов пополуночи. Впрочем, выводы эти для нас с Шаболдиным были ожидаемыми и лишь подтверждали наши умозаключения.

Единственный пока в этом мире эксперт-дактилоскопист Васильков тоже ничего особо неожиданного нам не преподнёс. На склянке он обнаружил отпечатки пальцев шести человек, отпечатки четырёх из них готов был при необходимости сличить с взятыми у их носителей, по двум другим указал, что полностью срисовать их не смог, поскольку поверх них оставлены более свежие. Но для нас главным смотрелось категорическое утверждение Василькова о том, что пальцевых следов, соответствующих отпечаткам, взятым им с женского трупа в губной прозекторской, на склянке не было. Вот Фёдор Захарович удивится, когда после ареста его подвергнут непонятной и пугающей процедуре, хе-хе… А ведь подвергнут, Шаболдину новшество явственным образом понравилось.

И не только, кстати, Шаболдину. Выслушав Василькова, мы втроём отправились к заведующему Елоховской губной управой, и Андрей Семёнович столь красноречиво и убедительно представлял старшему исправнику Малышеву дактилоскопию в целом и результат исследования склянки в частности, что тот дозволил Шаболдину взять Фёдора Гурова под стражу, как только пристав посчитает это необходимым.

В сообщении присяжного поверенного Друбича о принятии судом к рассмотрению иска Фёдора Гурова о признании Василия Гурова недостойным наследником ожидаемым для нас стал сам факт того принятия, потому как благодаря тому же Друбичу о подаче иска мы с приставом знали заранее.

На фоне всего этого неожиданными оказались только результаты кропотливой работы помощника губного пристава Куркова. За неполную седмицу этот упорный и способный молодой человек со всею дотошностью проверил всех служащих конторы присяжного поверенного Манькова на предмет внезапного и необъяснимого обогащения за месяц до смерти Захара Модестовича Гурова и в течение месяца после оной, ни единого такого случая не обнаружив, а также установил, что уволился за это время из конторы один лишь старший писарь Лютик, да и тот по причине нездоровья. То есть вопрос об утечке от Манькова сведений об облигациях полностью потерял возможность своего прояснения. Если, конечно, Шаболдин каким-то образом не выжмет это из Гурова, коему пребывать на свободе оставалось совсем уже недолго.

[1] Реальный случай из истории нашего мира: на одном из первых в Англии судебных процессов, где отпечатки пальцев были представлены как доказательство, присяжные признали подсудимого виновным. На основании их вердикта судья приговорил его к повешению, обозначив, однако, своё недоверие к доказательствам.

[2] См. роман «Хитрая затея»

Загрузка...