Лирой не раскаивался. Хотя чего, если не раскаянья, больше всего ждешь от преступника, запертого наедине со своими мыслями? Лирой не был обременен муками совести, но и заключению не сопротивлялся. Он сидел стесненный цепями, никогда прежде не представлявшими для него препятствия, и безропотно проживал один долгий день за другим. Чтобы признать вину, ему недоставало осознания, а все, что он пока осознавал, — только свое поражение.
Овевающий кожу холод и мрак камеры одолевали и душу Лироя. Пахло мелкой каменной пылью и плесенью. Изредка монотонные тюремные будни разбавляли подслушанные через дверное окошко разговоры стражей. Так удалось узнать о не сходившей в городе волне восторгов, вызванной огненосным Клайдом-спасителем, и о том, что войска Аклэртона высадились на территории Балисарды, и долго сдерживаемая война начала набирать обороты, захлестнув берега королевства кровью.
В один из таких дней, когда слух Лироя был особенно навострен, он услышал раздающийся по коридору неровный шаг, и вскоре в дверном окошке, обнесенном железными прутьями, возникло лицо Клайда. Оттого Лирою показался шаг таким странным: брат ходил тяжело, опираясь на трость.
Некоторое время Клайд молчал, похоже, не зная, с чего начать разговор, и после раздумий негромко промолвил:
— Надеюсь, ты уже понимаешь, что совершил.
Лирой отвел в сторону взгляд. Он ощущал напряжение и даже если бы каждый день своего заточения размышлял лишь о нравственности, не признался бы Клайду об этом, не дал бы повода думать о себе хорошо.
— Как Амари? — осведомился в ответ Лирой, не проявляя признаков интереса. Хотя глупо было лгать себе, что судьба девушки не беспокоила его больше собственной.
— Увы, не ищет с тобой встречи.
Разумеется. Лирой давно уяснил: Амари не из тех дам, что слепо следуют зову своих чувств, но, признаться, куда приятнее ему было бы сейчас видеть обратное — чтобы девушка, определенно сохранившая к нему еще частицу тепла, явилась сама.
— А Рю?
Клайд затих. Не успел он озвучить ответ, как Лирой сделал это вместо него:
— Не говори. Неверное, рад, что я на своем месте.
Услышанные из своих уст слова даже не пробудили внутри гнева. «Да, — смиренно повторил Лирой в мыслях, — все на своем месте».
— Ты можешь исповедаться мне. Я стою перед тобой не только как служитель бога, но и как твой брат.
Лирой отрицательно покачал головой. Не было в нем той искры света, которая разверзла бы тьму его сердца, в которую страшно заглянуть, и дала бы шанс открыть душу Клайду. Даже несмотря на то, что пастор Моретт все еще был способен называть Лироя своим братом.
— Я пока не готов.
— Хорошо, — не стал настаивать Клайд, — мы всегда сможем вернуться к этому разговору позже.
В какой-то момент Лирой потерял счет пустым дням и утратил всякое представление о продолжительности своего заключения. Все, что ему оставалось, — внимательно слушать, и однажды слух уловил новые голоса. Из разговора он понял, что в Окриддей с непредвиденным визитом прибыл агент императора по поручению из Атроса, и теперь в беседе со своим помощником скрашивал ожидание начальника крепости.
— … а вы слышали, что люди говорят? Здесь началась и окончилась битва с вампирами.
— Вампирами? Неужели? — с язвительной насмешкой в голосе переспросил агент.
— На юге восстанавливают ворота заставы.
Агент захохотал низким смехом:
— И ты веришь? Не хватало еще забивать голову вампирами в такие-то времена. — Далее он продолжил, несколько успокоившись: — Я виделся с местным пастором, о нем не сказал только ленивый. Любопытная фигура, его здесь приравнивают к богу, представляешь? «Клайд-огненосец» — внушает уважение, согласись? Поэтому, наслушавшись историй, я готовил себя к встрече с коварным стариком, который знает, как добиться преданности своей мнимой величиной, и поработить людей подлым целям, прибегая к силе религии. Но на деле пастором оказался вполне приятный молодой человек, он даже подошел бы нам, не будь калекой… О чем это я? Верно, он растолковал мне, что в городе всего-навсего произошел пожар, и огонь крепко засел в умах местных. Ты видел здешние виноградники? Тут вино на завтрак, обед и ужин подают, еще и не таких вампиров с огненосцами увидишь. Грешный город…
Удивительно, как Атрос предпочитал оставаться слепым к проблемам, не касавшимся войны с Балисардой. Проще поверить в пожар, чем признать существование еще одного врага под самым носом.
— Добрый день, господа, — раздался резкий голос начальника Окриддейла.
— Добрый, — ответил агент и перешел сразу к делу, — у меня приказ императора набрать всех пригодных для армии в пехотный полк.
Воцарилось безмолвие, в котором Лирой представил, как начальник тюрьмы хмуро изучает предоставленный ему документ.
— У нас тут только непригодные пьянчуги, но кого-нибудь подыщем, — задумчиво проговорил он. — Следуйте за мной.
По коридору зазвучало эхо приближающихся шагов. Отчетливый стук по каменному звонкому полу достиг громкости и замер возле камеры Лироя.
— Взгляните первым делом на этот экземпляр.
К окошку двери прислонилось лицо.
— А что с ним?
— Он вампир.
— Ну раз он вампир, почему еще жив? — усмехнулся агент, разглядывая притулившегося к стене Лироя, как дивную зверюшку.
— Приказ держать живым.
Лирой улыбнулся и скрестил руки на груди. Возымев в Иристэде высокое влияние, Клайд все еще умудрялся спасать брата от суда.
— И чем вы его кормите?
— Крысами. Иногда он точит сухой хлеб. Но мои люди нервничают, вдруг этот запросит больше, так и с цепей сорвется.
— А если он запросит больше на войне? — с нескрываемой иронией поддерживал диалог агент.
— Тогда-то и убьете его. У нас таких полномочий все равно нет.
— Эй, кровосос, — прикрикнул агент, — оружие держать умеешь?
— Спрашиваете, — ухмыльнулся Лирой.
— Этот точно умеет, — подтвердил начальник крепости.
— В таком случае, добро пожаловать в армию Аклэртона. И не вздумай чего-нибудь выкинуть, вампир, — лицо в окошке сморщилось неприятной улыбкой.
Вопреки тому, что Лирою выпала незавидная доля выступить во всеоружии на войну с Балисардой, он находил такое стечение обстоятельств забавным. Он словно возвратился в дни, когда был безрассудным авантюристом и искателем приключений, жаждущим острых ощущений. Не страшащимся смерти.
Когда он был свободен.
Вновь облачившись в сутану, пастор Моретт занялся тем, в чем более всего нуждался Иристэд, миновав один темный час и приближаясь к другому, — укреплял народ проповедью. Высоким положением Клайд добился трепетного внимания к своим речам, коего прежде не знал, однако и злоупотреблять новым статусом пастор не рассчитывал и единственное, что вынуждало его проявить себя излишне требовательным и строгим, — это суд над Лироем.
Клайд оттягивал вынесение приговора, будучи не в силах смириться с потерей еще одного брата, и искренне уповал на разумность Лироя, на пробуждение в нем совести. Порой, Клайд посещал Окриддейл, чтобы предложить Лирою исповедаться и наставить его на путь исправления; получал отказ и возвращался снова до тех пор, пока страж тюрьмы не сообщил ему:
— Господин Моретт, вампира увезли.
Клайд побледнел. Он был потрясен и напуган неожиданной новостью.
— Кто дал распоряжение?
— Император. Был приказ собрать по городу всех годных для военной службы.
Клайд недоуменно свел брови и потер переносицу, пытаясь оправиться от услышанного.
— Где агент императора, черт возьми? — бессильно выдохнул он в угасшей надежде, что мог еще на что-то повлиять.
— Уехал утром.
Уготованная Лирою судьба совсем не радовала Клайда, но он допускал, что пролитая во имя искупления кровь — не худшая участь. Жизнь действительно предоставила брату случай загладить все ужасные поступки и очистить совесть. Вероятно, это не должно быть поводом печали, хоть ничего другого Клайд и не испытывал в страхе, сковавшем его сердце.
Весь путь до дома он подбирал слова, чтобы сообщить известие Амари. Сколько бы убедительно девушка не изображала к Лирою безразличие, Клайд знал, что любовь не исчезает бесследно, и шел в твердой уверенности рассказать Амари правду.
Но у поместья Мореттов его поджидала новая неприятность.
Пересекая двор, Клайд все отчетливей различал у подножья парадной лестницы тело человека в крови и по мере приближения все больше приходил в растерянность. Труп убитой женщины лежал с размозженным черепом и колотыми ранами, — лишь по костюму, подобному одежде Амари, Клайд догадался о причастности жертвы к гильдии ассасинов и смог мысленно реконструировать события.
В тот день ассасины нашли Амари и обратили девушку в бегство. Ее Клайд не застал дома.
К слову, как и Рэндалла, накануне угодившего в армию добровольцем.
После того, как император узнал о предательстве, герцог Ларесский, которому некогда маячило присуждение звания маршала, был отправлен в тюрьму Атроса, где дожидался суда. Однако император не торопился ни казнить его, не смилостивиться, поэтому было принято решение отложить суд. И только когда флот Балисарды одержал победу, и десять тысяч вражеских солдат высадились на южных берегах Аклэртона, военный совет императора не на шутку заволновался, а по дворцу поползли разговоры о заключенном герцоге. Некоторые из приближенных императора были возмущены содержанием предателя, в то время как другие лелеяли надежду, что герцог не виновен и сможет проложить лучший путь на карте военных событий. Оказавшись на стороне последних, император одобрил идею в тайне от законосовещательного собрания прибегнуть к помощи плененного герцога, и в случае подозрений на измену — немедленно казнить.
Положение изменилось в лучшую сторону. Аклэртон вновь перенял инициативу в войне, согнал со своих берегов неприятеля, перешел в ожесточенное наступление и смог с громким успехом подавить атаку союзных королевств Балисарды. Герцог Ларесский был помилован.
Далее в следствии одних решений, сменяющих другие, был взят под контроль Блэкпорт. Это случилось в окончании первого года противостояния Аклэртона и Балисарды, и когда гильдия ассасинов прекратила свое существование в прежнем виде (надеяться на ее полное исчезновение было бы, конечно, наивно), Амари наконец-таки стала свободной.
При массе недостатков и достоинств, она обладала умением разбираться в лекарствах столь хорошо, как и в ядах, и, присоединившись к сестрам милосердия, одинаково грамотно выполняла две вещи: оказывала медицинский уход за ранеными солдатами и способствовала безболезненному уходу в иной мир тем, к кому смерть приближалась нерасторопно, мучительно и неотвратимо.
В это время Рэндалл Моретт, сохранивший имя, данное ему своим прообразом, служил в одном полку с Лироем, исполняя свое обещание Рю. Испытания войны скоро сблизили Рэна с Лироем вновь до крепкой дружбы, и, бросаясь в бой на врага, они оба готовы были прикрыть друг другу спину.
Вместе шли умирать. Вместе смеялись, пережив одну кровавую бойню за предыдущей. Вместе делили сигары и вспоминали былое.
Лирой возвращался в себя. Заново обретал ориентиры и смыслы. Определял ценность жизни и грезил пройти войну, чтобы получить шанс начать все сначала. Собирая себя по кускам, Лирой часто обращался к кресту Клайда, — мысль о сочувствии и любви брата была самой сильной поддержкой в тяжелую минуту отчаянья.
— Не потеряешь? — кивнул на крест Рэндалл.
Над лагерем сгущалась весенняя синева сумерек, и воздух начал наполняться свежестью. Лес задумчиво покачивался и засыпал в залегающем мраке. На небе робко подрагивали первые искорки звезд.
— Всякое может случится, — улыбнулся Лирой, пряча цепочку на груди.
Рэндалл загадочно притих. Лирой выжидательно не отводил с него глаз, молчаливо вынуждая озвучить то, что так крепко охватило мысли Рэна.
— Я не говорил тебе, но, находясь в плену ведьмовских зеркал, я стучался в те, что были мне закрыты.
— И что же ты видел в них? — Лирой подался ближе к Рэндаллу в любопытстве.
— Сына Рю и Изабель. Мы любим ребенка всей душой, как собственного, и эта любовь окончательно стерла наши с Рю распри, — Рэн вдруг осекся, когда голос его зазвучал с волнительным дребезжанием, но после некоторой паузы он все же решился закончить рассказ, — еще я видел Амари. Она любит нас…
— Все это похоже на вымысел, — угрюмо отрезал Лирой.
— Согласен.
Не сказать, что до этого ночи Лироя были крепки и спокойны, но после слов Рэндалла сон напрочь покинул его в неотвязной фантазии, где были все счастливы. От досады за то, что не смог застать лучшую жизнь, на ресницах Лироя засверкали слезы.
Если Рэндалл смог все переосмыслить и пойти стезей добродетели, значит, и Лирой не был лишен возможности измениться и сделать лучшей ту жизнь, что имел теперь. Оттого он нетерпеливо верил в исполнение своих надежд и в скорое возвращение домой, не зная, что война между Аклэртоном и Балисардой затянется на долгих пять лет.