Долгая дорога домой

Глава третья

Постепенно в дом на авеню Сент-Анн возвращалась нормальная жизнь. Наняли горничную и кухарку, еда стала обильней и разнообразней. Хотя гувернантки пока не было, распорядок дня определялся уроками, которые давала мама; завтраками в классной комнате под наблюдением Мари-Жанны; шитьем вместе с мамой и часовой игрой на пианино перед ужином. Весьма редко разрешалось прогуляться в близлежащих садах и только в сопровождении Пьера или Мари-Жанны. Но таких вылазок было очень мало, они становились все реже и наконец прекратились совсем, потому что напряжение в Париже нарастало и возвращающиеся солдаты разбивали бивуаки в парках и садах. Было сочтено, что риск встречи девочек с мрачными солдатами разбитой армии слишком велик.

Элен, не любившая уроки в школе и скучавшая по свободе, которой привыкла пользоваться в Сент-Этьене, очень переживала, что сидит взаперти, но на улицах шли демонстрации против нового правительства, засевшего в Версале, и разгневанные толпы были весьма опасны. Так что родители были непоколебимы: девочки не должны выходить из дома иначе как под строжайшим наблюдением.

В кухне теперь царствовала новая кухарка — жизнерадостная пухлая женщина по имени Берта. Она носила большой синий передник, а ее сильные руки вечно были выпачканы в муке. Берта радушно принимала девочек, приходящих в кухню, и разрешала им помогать ей с готовкой и выпечкой. Розали знала об этих посещениях и не совсем их одобряла. Но она признавала, что дочерям необходимо хоть какое-то развлечение, а приятные прогулки в парках, которые она рекомендовала бы как средство от скуки, были в сложившихся обстоятельствах невозможны, так что она не запрещала дочерям каждый день на короткое время заглядывать в кухню. Отец отнесся бы к этому куда менее либерально, но он об этих визитах не знал. Редко бывая дома, Эмиль почти все время проводил в архитектурном бюро, латая свое разодранное в клочья предприятие.

На следующий день после приезда в Париж он поехал в бюро и увидел здание заброшенным, холодным и сырым, причем явно находящимся в таком виде уже не первый месяц. Очевидно, что письмо, предупреждавшее о приезде хозяина, не было доставлено, и чертежники с клерками думали, что Сен-Клер все еще в деревне. Необходимость снова раскрутить маховик держала Эмиля на работе дни и много вечеров напролет, и когда он возвращался домой, дочери уже спали.

Частенько, когда девочки пекли коврижки и торты, Жанно ошивался в кухне в надежде попробовать результат. И всякий раз Берта, заметив, что он бездельничает, возвращала его к работе, дав легкий подзатыльник, но при этом не забыв сунуть кусочек пирога. Она испытывала слабость к этому мальчишке и сердилась на него редко.

Постепенно между Жанно и Элен возникла дружба. Клариса считала его грязным и брезгливо держалась подальше. Луиза вообще не замечала, как и всех, непосредственно не участвующих в обеспечении ее комфорта, а Элен он интересовал хотя бы тем, что пережил в Париже войну. Они были примерно одного возраста, хотя в смысле знания мира и жизненного опыта Элен по сравнению с Жанно выглядела грудным младенцем. Она любила с ним разговаривать, засыпая вопросами, задать которые никому другому не решилась бы.

— А где твои родители? — поинтересовалась она однажды. — Что с ними случилось?

— Не знаю, где они, — ответил Жанно. — И кто они, тоже понятия не имею.

— Но разве у тебя совсем нет родных? — спросила Элен, пытаясь себе представить, каково это.

Жанно мельком подумал о паре стариков, тете Эдит и ддде Альфонсе, которые дали ему приют во время осады. Но они ему родней не приходились.

— Не, — сплюнул он. — Я сам по себе.

Берта прерывала их болтовню, если находила ее неподобающей (что бывало часто), и отсылала Жанно работать во двор, но Элен незаметно уходила вслед за ним туда, где он колол дрова или качал воду. Опершись на топор или ручку насоса, парнишка рассказывал о том городе, который знал и который разительно отличался от города Элен. И она его рассказам верила, потому что многое увидела своими глазами в тот жуткий день, когда они приехали. А еще он рассказывал ей о бунтах, которые происходили чуть ли не ежедневно.

— Был тут большой митинг возле Июльской колонны на площади Бастилии, — важно говорил он. — Отмечали годовщину последней революции.

— И ты туда ходил?! — поражалась Элен.

— А как же! Я поддерживаю федератов.

— Федератов? — Элен о них даже не слыхала. — А кто это?

— Наши люди, — с важностью ответил Жанно. — Народ Парижа. Национальная гвардия. Они выбросят прочь пруссаков и будут править Парижем во имя народа.

— А как они это сделают? — спросила Элен с сомнением: Жанно ее не убедил.

— Мы, федераты… — начал Жанно.

Да кто же это такой — федерат? — нетерпеливо перебила Элен.

— Национальная гвардия, — повторил Жанно.

— Так ты же не в национальной гвардии! — удивилась она.

Жанно посмотрел на нее уничтожающим взглядом.

— Мы, федераты, будем драться! — Он вскинул в воздух тощую руку и воскликнул: — Vive la Republique! Vive la Federation![2]

На Элен это произвело впечатление, но сомнений не развеяло.

— Так что было возле Июльской колонны?

— Собрался народ Парижа, тысячи людей, и все шли мимо колонны. Впереди Национальная гвардия, а еще… — Жанно театрально понизил голос: — Еще там был шпион. Он считал…

— Что он считал?

— Ну, просто считал. — Жанно многозначительно кивнул головой. — Чтобы доложить потом правительству.

— И что было дальше?

— Его поймали. Ни один шпион правительства от нас не уйдет! Все кричали, вопили, решая, что с ним сделать.

— И что сделали? — У Элен округлились глаза.

— Связали и швырнули в реку!

— Но ведь он же наверняка утонул?!

Жанно снова кивнул:

— Еще бы. В том-то и смысл! Так со шпионами и поступают: убивают их.

Элен в ужасе замолчала. У нее перед глазами была картина, как старый Франсуа, садовник в Сент-Этьене, топит в бочке выводок ненужных котят. Он их побросал, мяукающих, в бочку с водой, откуда они не могли выбраться и утонули. Но разве можно так поступать с человеком?!

Элен молчала, и Жанно продолжил:

— Да плевать на него! Я тебе еще одно расскажу… — И тут он сообщил ей самую потрясающую новость: — В Париж идут пруссаки.

Сердце Элен сжалось от страха.

— Ой, нет! — вскричала она. — Не надо их сюда, они нас всех убьют!

Жанно рассмеялся:

— Нет, не убьют. Они не драться сюда идут, а на парад. Чтобы мы их увидели. Хотят нам показать, что они победители.

— Но мы и так это знаем, — заметила Элен.

Ее страх стал отступать, раз это всего лишь парад.

— Знаем, конечно, — согласился Жанно, — но они, понимаешь, хотят, чтобы весь мир это увидел. Их император хочет въехать в Париж и сделать вид, будто он и наш император тоже. Показать, что они могут ходить по Парижу как хотят. — Мальчишка снова засмеялся и добавил шепотом: — Если, конечно, у них хватит глупости прийти одним.

Элен снова сделала большие глаза:

— А что такое? Ты о чем? Что с ними будет?

Жанно, закатив глаза, театральным жестом провел пальцем поперек горла и с задушенным всхлипом рухнул на землю.

— Ты хочешь сказать?.. — Элен прикрыла рот ладошкой.

Жанно кивнул и встал. Он, может быть, сказал бы еще что-нибудь, но из кухни появилась Берта и позвала Элен в дом. Жанно подхватил топор и продолжил энергично колоть дрова.

Элен подумала над его вестями, и потом, работая в обществе матери над вышивкой, спросила невзначай:

— Мама, мы увидим парад?

— Парад? — Розали удивленно подняла глаза. — Какой парад?

— В среду. Парад пруссаков. Они идут в Париж, и их возглавляет император.

— Где ты это слышала? — резко спросила мать. — Кто тебе сказал?

Элен, чтобы не подвести Жанно и сохранить в тайне дружбу (которую, как она понимала, мать бы не одобрила), сказала, что слышала, как Пьер говорил Берте на кухне.

— Понимаю. Тебе не следует слушать досужие сплетни слуг.

Она, видимо, не собиралась ничего больше говорить, но Луиза, которую заинтриговала мысль о параде, спросила:

— Мама, но мы пойдем? Посмотреть на парад, увидеть императора?

— Разумеется, нет, — твердо ответила мать. — И я не желаю больше об этом слышать. Ваш отец очень рассердился бы, узнав, что вы обсуждаете подобные темы.

При такой реакции матери на известие о прусском параде Элен решила второй вопрос, интересовавший ее, не задавать и ни слова не сказала о национальной гвардии и федератах, о которых упоминал Жанно.

Но Розали, хотя и велела не слушать сплетни слуг, все-таки не запретила девочкам ходить на кухню.

На следующий день у Элен снова появилась возможность поговорить с Жанно, и она тут же спросила про грядущий парад.

— Когда он будет, Жанно? Ты пойдешь смотреть?

— А то, — ответил мальчик. — Пойду наверняка. Заготовил немного гнилой картошки и другой гадости. Мы ходили на рынки и собирали отходы. Может, эти пруссаки и победили, но мы с ребятами не дадим им тут маршировать, не выразив своего отношения.

Элен смотрела на него с восхищением.

— Какой ты смелый! Ты и правда будешь бросаться гнильем в пруссаков? А если тебя поймают? Они же тебя застрелят или посадят в тюрьму.

— Нас не поймают, — уверенно отозвался Жанно. — Понимаешь, они будут маршировать, так что не смогут нас ловить, если даже захотят. А погонятся — мы их запросто стряхнем. Мы улицы знаем, а они далеко не побегут.

— А когда это будет? — снова спросила Элен.

— Завтра утром, — ответил Жанно. — Приходи сюда завтра вечером, я тебе все расскажу. — Он помолчал и великодушно добавил: — Если только ты сама не хочешь пойти.

Элен уставилась на него.

— Сама пойти?.. — протянула она недоверчиво.

— А что такого? Мне вот положено будет здесь работать, но я убегу со двора встретиться с друзьями. Можешь убежать со мной.

— Но как? Меня же увидят. Мама меня хватится.

— Это да, — согласился Жанно. — Конечно, если ты боишься…

— Я не боюсь! — огрызнулась Элен.

— Правда? — презрительно усмехнулся Жанно. — Просто ты не смеешь. Потому что твой папа рассердится.

— А вот и смею! — воскликнула Элен, злясь, что ее храбрость подвергают сомнению, и боясь, что эта храбрость может ей отказать при мысли о ярости, в которую впадет отец, когда она вернется. Элен понимала: такая эскапада никак не пройдет незамеченной. — Сам увидишь, — добавила она решительно, отсекая мысль об отцовском гневе. В конце концов, за такое приключение стоит просидеть день на хлебе и воде или даже выдержать порку. — Я пойду. Так что расскажи мне, что делать.

Жанно на минуту задумался.

— Тебе понадобится темный плащ — прикрыть хорошую одежду, — сказал он, — и уличные ботинки, а не домашние шлепанцы.

— Ботинки я надеть могу, — задумчиво проговорила Элен, — и вряд ли кто-нибудь заметит. Но в кухню войти в плаще не получится.

— А знаешь что? Оставь свой плащ наверху, на лестнице, и я снесу его во двор и спрячу, — предложил Жанно. — Приходи пораньше, до завтрака, и рванем.

— Но у меня с утра уроки, — возразила Элен.

Жанно пожал плечами:

— Тогда не приходи. Если пойдем позже — пропустим парад.

— Я приду, — пообещала Элен. — Не уходи без меня.

— Долго ждать не буду, — предупредил Жанно. — Не спустишься первым делом вниз — я пойду без тебя.

— Ладно, — согласилась Элен и вдруг, испугавшись собственной смелости, повернулась и побежала в дом.

Все оказалось неимоверно легко, потому что никто и мысли не допускал, будто Элен попытается уйти из дома смотреть на прусский парад. Эмиль не знал, что его детям о параде известно, и, если не считать его замечания Розали, что вроде бы на Елисейских Полях накануне суетилась Национальная гвардия, он этому событию особого места в своих мыслях не уделял. Такой сход одновременно гражданских и солдат стал слишком частым явлением, чтобы как-то отдельно переживать, а Эмиль вообще до этого не снисходил. Конечно, он был бы куда как сильнее встревожен, знай, что его средняя дочь задумывает выбраться в город без сопровождения, тем более в день триумфального марша пруссаков, но если не считать его решения самому в этот день остаться дома — намерение, которое было неизвестно Элен и которое само по себе заставило бы ее задуматься о своей выходке, — он параду внимания не уделял.

— У них будет право войти в Париж под развевающимися знаменами, а это достаточно унизительно и без того, чтобы еще на это смотреть, — заметил он в разговоре с Розали за ужином. — Пятно на чести столицы!

И, считая вопрос закрытым, больше об этом не думал.

Элен заранее спрятала плащ, как было условлено, и, надев уличные ботинки, крадучись спустилась по лестнице в прихожую. Услышав, что горничная Арлетта накрывает завтрак в столовой, по коридору скользнула в сторону кухни. Берта трудилась у плиты, но когда Элен заглянула в дверную щель, кухарка как раз скрылась в кладовой, и девочка смогла перебежать кухню и выскочить наружу незамеченной. Жанно ждал у ворот, и Элен, быстро оглянувшись назад, подбежала к нему, и они вместе вылетели на улицу.

— Держи свой плащ! — бросил он шепотом и сунул ей темный узел. — Натяни капюшон и держись ко мне поближе.

Отвернув прочь от дома, чтобы не пришлось проходить под окнами, Жанно припустил быстрым шагом, а Элен побежала за ним, боясь потерять друга в путанице улочек.

— Это же не дорога к Елисейским Полям! — воскликнула она, догнав мальчишку и ухватив его за полу куртки.

— Сперва надо встретиться с товарищами. Идем. — Он нырнул в мощеный переулок, пробежал между домами, вынырнул на другой улице, чуть пошире, и после нескольких поворотов, в результате чего Элен перестала понимать, где она и откуда они пришли, ребята оказались возле высокого доходного дома, с точно такими же домами по соседству.

Жанно прошел под арку, оказавшуюся крытым переходом между двумя зданиями, и издал долгий пронзительный свист, повторив его дважды. Из темноты выглянуло бледное лицо со впалыми щекам и внимательными глазами.

— Жанно?

— Ага. Готовы?

— Кто это с тобой? — Голос прозвучал угрюмо и подозрительно.

— Элен. Она своя.

— Из твоего дома, что ли? — недоверчиво спросил незнакомец. — На черта ты ее притащил? Спятил, что ли?

— Хотела посмотреть парад. Говорю же, она своя.

В темноте кто-то фыркнул, и Элен вздрогнула, когда совсем рядом с ней раздался еще один голос:

— Ну, если ты так говоришь…

— Говорю! — яростно ответил Жанно и обернулся к Элен: — Это мои товарищи, Поль и Мартышка.

Элен всмотрелась в полумрак, пытаясь сопоставить лица с именами, и тот, которого Жанно назвал Мартышкой, нетерпеливо произнес:

— Тогда пошли. Твое — вот.

Он что-то протянул Жанно, а тот кивнул на Элен:

— Ей дай.

Элен почувствовала, как ей в руки суют мешок. Проверив его, она поняла, что в нем гнилые овощи.

— Спрячь, — велел Мартышка, и Элен сунула мешок под плащ.

— Пошли! — шепотом приказал Жанно, и вся четверка, выйдя из темного перехода, двинулась по грязным улицам и переулкам, потом вышла на улицы пошире и наконец — на Елисейские Поля.

Среди фланирующей публики четверо подростков не вызвали никаких комментариев, хотя, кажется, бойцов Французской национальной гвардии было больше, чем гражданских зрителей. Элен держалась поближе к Жанно и его приятелям, которые на дневном свету оказались обыкновенными уличными парнями, голодными и бледными, каким был и сам Жанно в тот, первый, день у ворот.

Четверка проталкивалась и протискивалась между рядами людей, пока наконец не выбралась вперед. Но ребятам все равно пришлось держаться за кордоном Национальной гвардии, отгораживающим мостовую. Элен, стоя между Жанно и каким-то высоким человеком, поняла, что чувствует незнакомый и неприятный запах. Она осторожно огляделась и с ужасом обнаружила, что этот запах, похоже, исходит от нее. Тут она вспомнила про мешок и крепче сжала его под плащом. Еще раз открыла его горловину и тут же зажала сильнее.

— На вот, — сказала она, обращаясь к Жанно. — Ты точнее меня бросишь.

Жанно усмехнулся.

— Наш огневой рубеж, — сказал он, и их четверка с радостным нетерпением стала ждать парада.

Жанно убивал время, иногда изымая из карманов зрителей то платок, то бумажник и складывая их в свои.

В основном парижане остались вне этого триумфального шествия, предпочитая игнорировать нанесенное им пруссаками бесчестие. Чаще всего они, как Эмиль Сен-Клер, проявляли высокомерное презрение к этому мероприятию, но среди тех, кто при осаде вытерпел больше других, кипела ярость от унижения, и Элен видела вокруг себя изможденные злобные лица, готовые глумиться над идущей парадом армией.

Элен ощутила в груди ком страха, когда увидела, как они ждут, и почувствовала, что через толпу сейчас не протолкаться. Что, если будут волнения, как тогда на площади Бастилии? Жанно ей об этом рассказывал, и это звучало волнующе и патриотично — раньше, но не сейчас, когда она оказалась в самой гуще событий и ее обуревал страх. Элен тревожно огляделась, гадая, сумеет ли пробиться прочь до того, как начнутся беспорядки, но страшно было потеряться или быть раздавленной толпой. Наверное, безопасней будет держаться рядом с Жанно, и она вцепилась в его куртку, чтобы не упустить.

— Уже недолго. Слышишь оркестр? — раздраженно бросил он, повернувшись к ней.

И Элен вдруг услышала громкую военную музыку и, несмотря на страх, воспряла духом. Да, она, дочь Сен-Клеров, осмелилась выйти и выразить свое недовольство вторжением пруссаков в Париж.

И пруссаки пришли — под оглушающие звуки труб и барабанов, ведомые молодым офицером и шестью конниками. Лошади шагали по Елисейским Полям, высоко поднимая ноги, а за ними шли войска. Элен смотрела круглыми глазами, как идут солдаты, колонна за колонной. Некоторые верховые держали пики с синими и белыми вымпелами, развевающимися на ветру. За ними шли другие, в светло-синих мундирах, и еще — в парадных белых мундирах и шляпах с перьями, марширующие пехотинцы, и снова кавалерия и лошади, фыркающие от возбуждения.

Элен была заворожена разнообразием и великолепием всех этих мундиров, которые ничего для нее не значили, но вызывали изумление своей пестротой. Несмолкающий шум и многоцветность идущих бесконечным, казалось, потоком колонн: марширующие сапоги, стучащие копыта, звон сбруи — все это ошеломило враждебную толпу, выстроившуюся по обеим сторонам шествия.

Приветственные крики слышались редко — это шла армия вторжения, — но люди смотрели, как колонны сворачивают к площади Звезды и проходят через Триумфальную арку, и в толпе не смолкал гневный ропот. Люди на улицах чувствовали, что их предало собственное правительство, то самое, которое еще даже не вернулось из изгнания. Настроение у народа было зловещее, слышались гневные выкрики, которые тонули в общем реве неодобрения и грохоте, производимом парадом. Элен уловила это настроение и тоже стала выкрикивать — высоким голосом с использованием новых для нее слов, только что перенятых у толпы, но ее оскорбления потонули в грохоте колес проезжающих мимо пушек.

Вдруг возле Элен произошло какое-то движение — это один из ее спутников метнул кочан вонючей капусты и тухлое яйцо в сторону проходящих солдат.

Бросок послужил сигналом, и все трое мальчишек, плюя на последствия, обстреляли ненавистных пруссаков, пятная их принесенной с собой гнилью. Жанно, оскалившись по-волчьи, протянул мешок Элен. Она залезла в него и, вытащив пару гнилых яблок, изо всей силы метнула в проходящих солдат. Несколько стоявших поблизости зрителей встретили это приветственными криками, но тут же стало понятно, что боевой запас достался не пруссакам, а национальным гвардейцам, выполняющим свой мрачный долг, стоя между публикой и завоевателями. Однако крики одобрения не стали тише: в последнее время Нацгвардия не могла похвастаться популярностью среди народа.

Элен в радостном волнении выхватила из мешка еще яблок и повторила броски, один из которых оказался удачным: яблоко попало в затылок национальному гвардейцу, вызвав его гневный рев. Гвардеец обернулся и зашагал к ребятам. Одного взгляда на его пылающую красную рожу для Жанно было достаточно.

— Рвем когти! — крикнул он и схватил Элен, которая в пылу боевой горячки, не заметив, что в кого-то попала, запустила в сторону парада еще одно яблоко.

Жанно потащил ее в толпу, которая расступилась перед ними и поглотила их, отделив от разозленного гвардейца. Высокий мужчина, оказавшийся рядом с Элен, закрыл собой проход, и гвардеец вместо детишек-бродяг, кидавшихся отходами, увидел перед собой разозленных парижан. Признав поражение, он отступил обратно, в сторону мощных тяжеловозов, влекущих по мостовой тяжелые пушки, — грозное напоминание о мощи немецкой армии.

Не зная об этой защите толпы, Жанно лавировал среди людей, таща за собой Элен. Поль и Мартышка рванули в разные стороны.

Но когда Элен и Жанно отбежали, как им показалось, на достаточное расстояние, им преградили путь другие люди, приняв за карманников, и одному из них удалось схватить Элен, не столь ловкую, как Жанно.

— Ну-ну, мадемуазель, куда спешим? Гонятся за тобой, да? Бумажнику кого-то увела, не иначе.

Мужчина держал Элен за запястье на расстоянии вытянутой руки, пытаясь рассмотреть яснее, кого поймал.

— Элен, зубами! — крикнул Жанно из укрытия дверного проема. — За руку его!

Девочка услышала его голос за уличным шумом, и второй раз повторять было не надо. Наклонив голову, она острыми белыми зубами изо всех сил вцепилась в схватившую ее руку. Ощутила вкус крови на языке, услышала возмущенный вопль, и держащая рука разжалась. Элен инстинктивно сплюнула — очень уж был противен вкус его крови, и этот человек снова схватил ее, теперь за плащ. Элен резко вывернулась, плащ остался у него, а девочка нырнула в толпу. Рядом с ней оказался Жанно, и они побежали дальше, пока не выбрались из толпы окончательно и не оказались в безопасности незнакомых переулков.

Поскользнувшись на каком-то мусоре, Элен рухнула в жижу сточной канавы, но Жанно поднял ее на ноги и погнал вперед прежде, чем она успела пожаловаться. А она и не жаловалась, каким-то образом понимая, что, приняв вызов Жанно сбежать в город, она приняла его правила. Грязь и слизь не значили ничего, а вот не попасться — это значило всё!

Элен поспешила следом за Жанно, а он обернулся, и в его глазах мелькнуло уважение к храброй спутнице. Наконец юркнув в какие-то ворота, они в маленьком дворике увидели ожидающих их Поля и Мартышку.

— Ну, вы не торопились, — буркнул Мартышка. — Думал, они вас заловили.

— Это вряд ли, — засмеялся Жанно, но Элен поежилась, вспомнив, как близко были они от поимки.

— Как охота? — спросил Поль. — Я два…

— Потом, — перебил Жанно, глянув в сторону Элен. — У меня все в порядке, позже увидимся.

Элен, у которой даже и мысли не было, будто у ее спутников были иные цели, кроме как продемонстрировать пруссакам свое отношение, смотрела вслед скрывшимся в тень Мартышке и Полю, а потом устало сказала Жанно:

— Я хочу домой. Ты можешь отвести меня домой?

— Да, конечно, — кивнул Жанно. — Пошли.

У Элен еще сердце колотилось и ноги подкашивались, но она поспевала за быстрым шагом Жанно вдоль улиц, очень похожих на те, по которым ее семья шла в день возвращения в Париж. Тогда на них глазели, сейчас никто и внимания не обращал — двое уличных ребятишек, вряд ли что-нибудь хорошее затевающих, но никому не интересных.

Дойдя до квартала получше, Элен начала морально готовиться к тому, что ее ожидает дома: мамины слезы и упреки, а когда домой вернется папа — гнев и, быть может, побои.

Но когда они прокрались во двор через ворота, их встретила не заплаканная мама, а бледная Мари-Жанна и сердитый Пьер, который только что вернулся со своих тщетных поисков пропавшей Элен. Мари-Жанна вскрикнула, увидев девочку без плаща, вымазанную в грязи, с растрепанными, слипшимися, грязными волосами и мазками грязи на лице — там, где она рукой отводила пряди.

Оставив Пьера разбираться с Жанно, Мари-Жанна схватила Элен за руку и грубо, не говоря ни слова, потащила ее вверх по лестнице в кабинет отца, где ее ждали родители.