Дорога длиною в жизнь

Глава 2

2.

В Июне 1950 года, как раз к окончанию мною четвертого класса, нам дали квартиру в только что сданном новом четырехэтажном доме, на улице Октябрьской. После наших хором под лестницей, в которых мы обитали больше пяти лет, данная нам жилплощадь казалась самой шикарной в мире квартирой, которую только можно ожидать.

Это была в общем-то небольшая однокомнатная квартира. По паспорту значилось семнадцать квадратных метров, на деле выходило что-то около шестнадцати. Кроме комнаты имелся трехметровый коридор с прихожей, кухня, совмещенная ванная с туалетом. Мама, наверное, около получаса стояла в дверях ванной комнаты, любуясь всем этим великолепием, и не веря своему счастью. Кроме всего вышеперечисленного, почему-то из кухни, вела дверь на небольшой балкон, огороженный металлическими балясинами и деревянными перилами. Хорошо было хотя бы то, что окна нашей квартиры, как и балкон, выходили во двор. Поэтому уже к следующему году, я натаскал с ближайшей стройки обрезков досок и заделал ими балкон, с внутренней стороны. С одной стороны, это немного снизило его полезную площадь, с другой, с него меньше дуло, к тому же именно там мама держала скоропортящиеся продукты. Холодильники были нам не по карману, а учитывая, что в Магадане, только два или три месяца считаются относительно теплыми, то балкон вполне заменял нам, чудо советской инженерии.

Так как квартира строилась еще при Сталине, кухня оказалась довольно большой. Что в общем-то было немудрено, особенно учитывая то, что отопление осуществлялось с помощью дровяной печи, на которой кроме того и готовили. Для этого в подвалах дома, каждой квартире был выделен небольшой закуток, куда складывали дрова, а если повезет, то и уголь. В принципе угольные месторождения в области имелись, вот только завозили этот уголь не так уж и часто, и распределяли в основном по промышленным предприятиям. То есть если ты работает в порту, или на местном заводике, то и выписать уголь возможность у тебя имеется. В школе, в принципе тоже, но только нормы пониже, и уголь пожиже. Но дровами в принципе снабжали достаточно исправно. Правда после приходилось их долго и упорно пилить, а затем колоть, но в общем справлялись и с этим.

Нам в какой-то степени повезло в том, что квартира располагалась в середине дома. У родителей моего приятеля, живущего в том же доме, что и мы квартира находилась в торце, вдобавок ко всему, выходя этим самым торцом на одну из центральных улиц. Из-за чего зимние ветра так выстуживали внешнюю стену дома, что внутри порой появлялась изморозь. У нас такой стеной была та, что выходила во двор, благодаря чему, было не так холодно, к тому же при постройке дома старались не слишком повредить растущие здесь деревья, которых в городе и так было не слишком много, и потому одно из таких деревьев, давало дополнительную защиту от холода. Да, немного закрывало панораму, летом, не давало добраться солнечным лучам до нашей квартиры, но в целом так было даже лучше, учитывая зимнюю стужу. Свет в доме был. Правда в магазинах трудно было купить лампочки мощностью более шестидесяти ватт. Но в общем-то этого нам хватало. После заселения, встал вопрос в первую очередь с мебелью, а во вторую, кто и где будет располагаться. С мебелью было решено довольно просто. Та, что находилась под лестницей и так принадлежала нам, поэтому мы просто перевезли ее в квартиру, и на первое время, этого оказалось достаточно.

Скольких трудов мне стоило убедить маму в том, что жилая комната и железная кровать принадлежит именно ей, просто не представляю. В конце концов вопрос решился в пользу этого после того, как мне на заработанные во время каникул деньги, удалось купить в местном магазине раскладушку, и с тех пор я устраивался на кухне, так сказать поближе к печи. Именно поближе, как нельзя больше маму и устроило. Хотя в зале было ничуть не холоднее чем на кухне.

Восемь классов если и не отличником, то твердым хорошистом. И встал вопрос что делать дальше. Вообще-то мама не настаивала о продолжении обучения, только потому, что дорога в институт для меня была закрыта. Как бы то ни было, а пока был жив Сталин, дети репрессированных имели некоторые ограничения, да и сейчас, после его смерти о их снятии не говорили. Может в будущем, что-то и изменится, но когда это будущее наступит, было неизвестно. Поэтому самое многое, на что я мог рассчитывать, так это местный промышленный техникум, который открылся в 1952 году, и готовил в основном рабочих строительных профессий. Ни одна из них меня не устраивала. Никакого желания перекладывать кирпичи или же месить раствор, у меня не было. Гораздо больше меня тянуло в море, и мама всячески поддерживала эти мои устремления. Увы, в Магадане не имелось морского училища. Хотя военное и было закрыто для меня, но гражданская мореходка была вполне доступна, поэтому после окончания восьмилетки, сел на местный пароходик и отправился на Камчатку, где довольно легко поступил в «Петропавловск-Камчатское Мореходное училище Министерства Рыбного Хозяйства СССР», на специальность «Техник-судоводитель судов МРХ СССР».

Учеба складывалась вполне нормально. Парни сокурсники попались вполне адекватные и было видно, что большинство из них пришло сюда, именно для того, чтобы освоить нужную профессию, а не просто провести время. Хотя, если так подумать сейчас таких было большинство, тем более что это поколение — дети войны. То есть люди, испытавшие на себе все тяготы военного времени, и прекрасно осознающие, что такое, голод, холод и все остальные прелести.

Три года пролетели как один день. Осталось совсем немного написание дипломной работы, месяц практики, выпускные экзамены и диплом. Практика должна была проходить здесь в Петропавловске, но срочная телеграмма, пришедшая из Магадана, поставила все с ног на голову. Поэтому, срочно оформив отпуск по семейным обстоятельствам, я на первом же пароходе помчался домой. Здесь все оказалось очень тревожно. Магадан несколько специфический город. Если скажем в России в центральных областях школьников порой посылают на уборку картофеля, в Узбекистане на хлопок, где-то еще на какие-то культуры, то здесь основным занятием является сенокос.

В открытом грунте, здесь пока еще ничего толком не растет. Один из колхозов неподалеку от города выращивает в теплицах кое-какую зелень, кабачки и репу. Часть выращенной продукции появляется в магазинах, хотя довольно редко или же ее мгновенно сметают с прилавков. Все остальное чаще всего доставляется с большой земли. Единственное, чего здесь действительно много, так это рыбы и в какой-то степени мяса. Правда последнее чаще всего отправляется в центральные области, но что-то остается и здесь. В основном это мясо оленей, которых нужно кормить. Именно поэтому заготовка сена здесь в приоритете, особенно учитывая то, что лето здесь длится с июля до конца августа. А после вновь наступает зима.

Именно сенокос, и прошедший во время него ливень и стал причиной болезни моей матери. Вначале, легкое недомогание сочли обыкновенной простудой, тем более что в колхозном медицинском пункте квалифицированных врачей просто не имелось. Дали пару порошков, посоветовали теплее одеваться и отправили обратно на сенокос. Настаивать на чем-то ином, означало бы обвинением в симуляции болезни, и срыве производственного плана. Хотя репрессии тридцатых давно закончились, но со всем что касалось работы, или помощи подшефным хозяйствам было очень строго. Поэтому несмотря на температуру и все прочие симптомы, пришлось продолжать работы в поле. И только когда мама потеряла сознание ее отвезли в городскую больницу, но было уже поздно.

С трудом добившись встречи с нею, я увидел разом постаревшую женщину, лежащую на койке и тяжело с каким-то надрывом пытающуюся сделать вдох. Все говорило о том, что дни ее сочтены. Сильный долго не прекращающийся кашель, высокая не желающая спадать температура, и сильное посинение кожи от груди и выше, говорили о том, что болезнь прогрессирует, и скорее всего, что-то исправить уже невозможно.

С трудом узнав меня, она дала знак чтобы я склонился к ней и превозмогая боль прошептала.

— Ты уже куришь. Совсем стал большим. — Констатировала она. Твой отец тоже курил. Сигары. Я тогда служила в советском посольстве в Германии.

Мама на мгновенье затихла, потом вздохнула, прокашлялась и продолжила.

— Он был летчиком. Бароном и майором люфтваффе. Я тогда отказалась выйти за него. Боялась, что это отразится на моем отце, но как оказалось, отца в тот момент уже не было в живых. Но, было уже поздно.

Мама вновь закашлялась, а я буквально замер, ловя каждое ее слово, которое вырывалось из нее. Было очень заметно, что она говорит с огромным трудом. Вышептывая каждое слово, потому что голоса у нее уже не было.

— Беги. Если сможешь, беги отсюда, из этой страны. Даже после того как умер палач народов, здесь нет будущего. Ушел один, пришел другой.

Она вновь закашлялась. Потом тяжело вздохнула и произнесла.

— В моем чемодане под крышкой все документы и фотография, твоего отца. Если сможешь уезжай и найди его. Он богатый человек, и должен принять тебя. Ты очень похож на него. Я тебя очень люблю. Мое солнышко…

Большего она сказать не смогла, и вновь закашлялась, выплевывая из легких красные сгустки. Меня тут же выдворили из палаты, куда сбежалась целая толпа врачей. Вскоре привезли каталку, на которую положили маму и увезли в операционную. Я просидел в больнице еще шесть часов, ожидая хоть какого-то результата. Увы, результат оказался плачевный, мама скончалась на операционном столе.

Следующие дни были заполнены до предела хлопотами, касающимися похорон. Церкви в Магадане в эти годы не существовало. Та, что имелась ранее была снесена в первые пятнадцать лет после революции. Какая-то церковь существовала полу подпольно, но где именно она находится, и возьмется ли батюшка совершить отпевание я не знал. Поэтому пришлось хоронить так, как есть. Единственное что я мог, так это прочесть молитву самостоятельно, что и сделал, находясь возле могилы. Большего было не дано. Мама хоть и не была истово верующей, но тем не менее иногда молилась, или крестилась, когда этого никто не видел, и в какой-то степени приучила к этому меня.

Вернувшись в моментально опустевший дом, я долгое время ходил неприкаянным, не понимая, как могло произойти такое несчастье. Находясь в училище, я закурил и сейчас этот горлодер «Беломорканал», помогал мне прийти в себя. В какой-то момент, я вспомнил слова мамы, касающиеся каких-то документов, находящихся в чемодане, с которым она никогда не расставалась. Достав из платяного шкафа этот фанерный чемоданчик, обтянутый парусиной, я открыл его и занялся перебором находящихся там вещей.

В нем обнаружился старая довольно ветхая библия в обложке книги Тургенева «Отцы и дети». Держать дома обычную библию было чревато неприятностями, поэтому, однажды, еще учась в школе, я случайно подобрал кем-то забытый томик романа, и придя домой, сменил содержимое книги, вклеив под обложку мамину библию, точнее не полную версию, а только «Новый завет». Незадолго до этого, эта книга попалась на глаза директору школы, и та потребовала, чтобы мама уничтожила ее. В итоге, была официально уничтожена книга Тургенева, а «Новый завет» в чужой обложке стал тщательно прятаться в самый дальний угол под кровать, а после переезда в новую квартиру, было найдено другое место. Сейчас она оказалась в чемодане.

Кроме библии там лежала пачка советских денег. Мама очень хотела купить диван, который предполагалось поставить мне вместо раскладушки. Увы, так и не успела его приобрести, а сейчас он уже был как бы и не нужен. Я пересчитал деньги. Оказалось, что здесь находится три с половиной тысячи рублей. При маминой зарплате в семь сотен в месяц, здесь было гораздо больше, чем на обычный диван, который стоил в районе трехсот-пятисот рублей. Похоже, мама собирала деньги к моему окончанию училища. Здесь же лежали около десятка фотографий, меня и мамы сделанных здесь в Магадане, какие-то справки, квитанции об оплате за квартиру, дрова, свет, воду. Я перебрал все что было, но ничего, чтобы как-то касалось отца так и не нашел. Задумавшись повторил про себя все услышанные от мамы слова, она говорили что-то о том, что документы находятся под крышкой.

Внимательно осмотрев крышку чемодана, обнаружил несколько швейных игл, удерживающих тонкий картон, на котором были наклеены какие-то картинки с видами природы. Мне всегда нравилось разглядывать их, и всегда казалось, что этот картон намертво приклеен к фанерной крышке. Осторожно удалив иглы, я зацепил кончиком ножа картон и потянул на себя. Какая-то его часть отошла чуть в сторону, и я увидел длинный чуть узковатый конверт старого образца. Такие были в ходу еще до моего рождения здесь, но я прекрасно помнил их еще по прошлой жизни.

Достав конверт, осторожно открыл его и увидел лежащие в нем несколько фотографий. Первая же извлеченная из конверта фотография отправила меня буквально в шок. С нее на меня смотрел улыбающийся во всю физиономию Леха. Да-да! Тот самый Леха, мой лучший друг из прошлой жизни. Алексей, был сфотографирован в полный рост в военной форме майора Военно-Воздушных Сил. Во всяком случае крылышки на петлицах говорили именно об этом. Его грудь украшала какая-то медаль, и похоже орден в виде креста, и каких-то мелких деталей, которые на фотографии было трудно разглядеть. Но то, что это был именно он, никаких сомнений не оставалось. Тем более, что на обороте находилась надпись выполненная размашистым Лехиным почерком, который я прекрасно помнил до сих пор: «Моей любимой Татьяне Борисовне Штейгер, от барона Алекса фон Визен. Мюнхен. Декабрь. 1939 год.»

Мысленно добавив к этой дате семь месяцев, я получил дату своего рождения. Да, я родился немного недоношенным. А что вы хотели, если маму, находящуюся в таком положении, отправили в промерзлой теплушке через всю страну. Как еще выжил-то? Тогда получается, что в этой реальности, моим отцом является Леха? То-то он мечтал, как-то породниться со мной, чтобы посмотреть, как оно там в будущем. Породниться получилось, а вот посмотреть? Хотя, кто знает. Если он занял мое место став здесь бароном фон Визен, вполне вероятно, я смогу найти его в замке. Даже если он был чуть старше моей матери, ему сейчас не должно быть больше пятидесяти — шестидесяти лет. Так что встреча вполне вероятна. Ну что же, цель поставлена, осталось найти решение. На остальных фотографиях, там оказалось еще две, были сняты все тот же Леха, но уже стоящий возле мамы, сидевшей в каком-то кресле. Ниже был вензель какой-то фотомастерской. Похоже фото было сделано в каком-то салоне. И еще одна фотография где мама была сфотографирована одна. На обороте всех фотографий красовалась одна и та же надпись говорящая, что все они были сделаны в декабре 1939 года.

О том, что здесь меня не ждет ничего хорошего, я знал и так. И до сих пор меня удерживал только возраст и мама. Но опять же сбежать из СССР, практически невозможно. В своей первой жизни я читал о нескольких удачных случаях подобных побегов. Не считая артистов, выезжающих на гастроли, которые просили Политического убежища, была какая-то официантка с советского круизного лайнера, что вплавь добралась с внешнего рейда до берега Австралии, и вроде-бы какой-то курсант из той самой мореходки в которой я учился. Это вроде бы произошло в восьмидесятых годах, во время прохождения практики на одном из судов. Там этот курсант бросился за борт, доплыл до берегов Канады, и попросил Политического убежища. Опять же чтобы попросить этого убежища нужно находиться на территории того государства. А чтобы добраться туда, надо преодолеть как минимум две тысячи километров. И только до одного из островов Аляски. Далеко не факт, что на нем можно встретить хоть одного представителя страны.

В любом случае, это дело будущего. Если подвернется такой случай, я конечно попытаюсь им воспользоваться, но пока нужно закончить обучение в мореходке. С этими мыслями, я собрал свои вещи, документы, оставшиеся от мамы фотографии и отправился в порт Магадана, чтобы найти попутный борт до Петропавловска. Нужно было возвращаться в училище и отправляться на практику.

Стоило появиться в конторе порта, как меня догнал чей-то окрик. Удивленно обернувшись, увидел куратора нашей группы Павла Николаевича. Оказалось, что в училище каким-то образом стало известно о моих проблемах, и там несколько переиграли мое назначение, и теперь мне нужно будет проходить практику именно здесь в Магадане. Так совпало, что куратор сошел с борта рейсового пароходика именно сейчас, и сумел сразу же наткнуться на меня.

В благодарность за такое прямо скажем приятное известие, я предложил ему остановиться у меня дома. Тот вроде бы вначале отнекивался, но позже согласился. Ему это тоже было очень выгодно. Одно дело снимать номер в гостинице, отдавая за это свои кровные, и другое, пожить на готовом в квартире своего ученика. Питание разумеется останется все равно за ним, но зато экономится достаточно большая сумма за месячное проживание. Училище разумеется эту сумму компенсирует, но куда приятнее компенсировать то, что не было затрачено. А чек в той же гостинице, приобрести очень несложно.

В общем я проводил куратора до квартиры, выдал ему запасные ключи, и предложил устраиваться со всеми удобствами. Просто сейчас, в отсутствии мамы, я совершенно не мог находиться в доме в одиночку, все говорило о ней, любая вещь на которую падал мой взгляд напоминала о маме, и от этого становилось так грустно и муторно, что хотелось выть волком, или лезть на стену. Присутствие постороннего человека, как мне тогда казалось, позволит несколько успокоиться и принять в сознании то, чего уже никак не исправить.