Дорога на Тортугу

Глава 20. Банановый поэт

Семен повел робинзонов обратно в лес, к трактору. Всю дорогу он энергично болтал. Но Гвоздик ни слова не запомнил. Слишком тяжело дышал Шкипер. Слишком сильно опирался на его плечо.

На краю просеки стояла старенькая бытовка. Ржавая, облупившаяся, но Гвоздику она показалась королевским дворцом.

В бытовке было сухо. Семен разжег крошечную буржуйку. Стало еще и тепло. Гвоздик чуть не расплакался. Снова. На этот раз от счастья.

— Сейчас вам каши сварим, — жизнерадостно хлопотал Семен.

Вскоре на печке задымилась гречка с тушенкой. Забулькал кипяток для чая. Гвоздик разделил свою порцию с Волком. Но и оставшегося хватило, чтобы жизнь из трагедии вновь превратилась в приключение. Прав был Шкипер: трудности не дают забыть ценность простых вещей.

Шкипера усадили поближе к огню. Завернули в одеяло. Он перестал тяжело дышать, разрумянился. В зеленом глазу заплясал прежний веселый огонек.

— Ну ты, отец, чисто пират, — расхохотался Семен, — с этой твоей повязкой.

— А он пират и есть, — весело отозвался Гвоздик.

— И плывем мы на Тортугу! Пиратский остров свободы, — неожиданно брякнул Шкипер.

Гвоздик побледнел. Но Семен покачал головой и растянулся в щербатой улыбке.

— Не знаю, отец, что у вас там за Уга-Туга, но про свободу я понимаю.

Семен шумно отхлебнул горячего чая.

— Я, думаешь, почему тут в ночную? Нинка все говорит, ёлы-палы, чтоб я в город работать шел. Там, мол, работы на всех хватит. И деньги, опять же, другие, — Семен махнул рукой. — Да только тут тишина. Воля…

Ёлы-палы…

Гвоздик и Шкипер изумленно переглянулись.

— Это ты, Семен, сочинил? Ну, про иву? — спросил Шкипер.

— А? — Семен уставился в окно и не сразу понял, что его спрашивают. — Не-е. Это банановый поэт. Жил такой в этой вашей Корее или в Японии. Наверное, хороший человек был и собак не ел. Я однажды книжку в библиотеке взял. Подумал: а что, стишки короткие, выучить легко. Нинку, думал, порадую. Вроде как романтика.

— А одиноко тебе не бывает? — спросил Гвоздик. Он бы ни за что не согласился один в лесу торчать.

— Ну, выходит, я вроде как не один. Чуть станет одиноко, как в голове слышу:

Это тоже банановый поэт. Вроде как он про свой дом, а получается, что и про мой. — Семен обвел рукой тесную бытовку и расхохотался. — Выходит, он душу мою понял еще до того, как я на свет появился! Ёлы-палы! Во как оно! А пока кто-то тебя понимает, разве может быть одиноко? — Семен поковырялся кочергой в печке. Недовольно хмыкнул. — Ёлы-палы, дров принесу.

Хлопнула дверь. Семена проглотила ночь.

Гвоздик грел руки о горячую кружку со щербатым краем. Дом, Тортуга, весь большой мир куда-то исчезли. За тонкими стенами бытовки чернела пустота. Но крепкий сладкий чай был настоящим. Шкипер был настоящим. Морской Волк у ног — настоящий. Бородатая Мэри в углу — настоящая. Печка по-настоящему грела. И он, Гвоздик, живой, настоящий. А так ли важно остальное?

— Вот ведь как странно бывает, — сказал Шкипер, — забредешь в глушь, а вместо медведя встретишь поэта.