Древний Рим. Честь преторианца

Глава 17. Мир на Палатине

На следующий день ближе к обеду я встретилась с Мелиной в купальне. Первая наложница цезаря тщательно старалась скрыть следы вчерашних возлияний и тайных любовных утех. Одна чернокожая рабыня удаляла излишние волоски с ее тела, другая приводила в порядок ногти – придавала им округлую форму и полировала до блеска, третья заботилась о лице.

Глянув на себя в бронзовое зеркальце, я тоже решила воспользоваться местными косметическими средствами. Не то, чтобы хотелось соблазнить кого-то нежным цветом лица, а из женской солидарности, за компанию.

Сначала мое лицо, шею и плечи натерли тестом, замешанным на молоке ослицы, а потом особым шпателем из слоновой кости на кожу нанесли смесь из гусиного жира, бобовой и рисовой муки. Ощущения не очень приятные, но пришлось терпеть.

Думаю, самой Мелине сейчас приходилось гораздо хуже, – она возлежала с маской из растертой чечевицы, семян орегано и экскрементов зимородка. Красота требует терпения и стойкости, особенно, если хочешь прельстить царственный взор пресыщенного извращенца.

Надо признать, результат утренних косметических процедур мне очень понравился, хотя Тулия, как раз закончившая подводить брови сурьмой, утверждала, что в моем случае обязательно нужно попробовать средство на основе свежей мочи телят и меда. У меня, видите ли, на щеках веснушки образовались, я много гуляю в саду на солнце – это удел простолюдинов и рабов.

В свою очередь я открыто намекнула, что сурьма и киноварь – вещества ядовитые и медленно травят организм молодой женщины. Но Тулия только пренебрежительно хмыкнула и принялась очищать зубы порошком из пемзы. Для меня это слишком крайние меры, по совету лекаря Лепида я с первых дней во дворце удачно пользуюсь чем-то вроде обычной соды.

Пока мы препирались с Тулией, ее старшей подруге уже завили и уложили волосы в пышную прическу, затем Мелина сама надела серебряные браслеты и пару перстей, придирчиво осмотрела достойно ли лежат складочки столы и шагом истинной матроны удалилась обратно в свои покои.

И очень вовремя, потому что вскоре после ее ухода в купальню забежала растрепанная рабыня от самого Фурия. Император желает видеть свою «певчую птичку», то есть меня.

С неровно бьющимся сердцем я натянула на влажное тело нижнюю тунику, а поверх свежую льняную паллу аметистового цвета, закрепила бронзовой пряжкой поясок и едва усидела на месте, пока рабыни украшали лентами мои длинные волосы.

Тулия посматривала ревниво, но мне было не до нее, я настраивалась на тяжелый разговор со злобным тираном, каким мне сейчас представлялся Фурий.

У резных дверей в личный таблинум – кабинет цезаря, как обычно, стояла преторианская стража. Узнав Бората, я в душе застонала – глаза красные, под глазами залегли синеватые тени, веки воспалены… Ба, да у нас и синяк на правой скуле! Интересно, в каком тогда состоянии Рыжий, так и хочется спросить, но времени нет и, проходя мимо, я только легонько касаюсь опущенной ладони Бората.

Гвардеец сжал пальцы в кулак и не сдвинулся с места, а я уже вошла в таблинум. Буду вести себя естественно и скромно, прикушу язычок и стану лишь отвечать на вопросы, не то, что прежде могла болтать целыми часами, видя искренний, как мне казалось, интерес и участие к моим словам.

Едва завидев меня, император сейчас же протянул обе руки навстречу и даже поднялся с изящной тахты.

– Я очень скучал, Валия. Отчего ты бледна, тебе нездоровится?

– Немного болит голова. Пройдет. Рада видеть тебя в добром здравии.

Поклонившись, я села в кресло рядом с лежанкой Фурия и приняла самый смиренный вид. А он внезапно опустился у моих ног и обнял мои колени, прижавшись к ним щекой. Разговор пошел тоже странный.

– Валия, прошу, не покидай меня. Если бы ты знала, как я томлюсь в одиночестве среди этих позолоченных стен. Все кругом ненавидят меня.

– И боятся.

– Только страх и удерживает их от нападения.

Мы оба замолчали. Вязкая тишина прерывалась лишь глубокими скорбными вздохами Фурия да щебетом ласточек за раскрытым окном. Мне так хотелось выбежать в сад или прогуляться по городу, лишь бы вырваться из плена этих белых рук, но я послушно сидела на месте.

– Милая, за что ты сердишься на твоего господина?

«Вот это поворот… Как будто со мной говорит брат-близнец Фурия – нежный и кроткий, а не самодовольный наглец, бьющий по лицу рабынь и заставляющий друзей раздеваться у всех на виду. Друзей ли…».

– Фурий, скажи, пожалуйста, кто я для тебя?

Я даже осмелилась встретиться с ним взглядом и в его светлых глазах прочла что-то вроде сожаления и тоски.

– Ты словно глоток чистой воды в мутных водах отчаяния.

– Так выплыви из этих мутных вод, наконец!

«О, нет, нет, Валя, не наступай на прежние грабли, хватит его учить, он сам прекрасно знает, что ему нужно и даже будет решать за тебя саму».

– Фурий, скажу честно, ты меня испугал, – мягко промолвила я.

– Чем же, цветочек мой? Как дивно ты сегодня хороша… тебе очень идет этот цвет, носи чаще такую одежду, она отражает твою строгость и в то же время чувствительность. Я написал вчера пару строк о тебе, позволь я прочту.

Облокотившись на мои колени, Фурий принялся нараспев декламировать оду пугливой нимфе, заглянувшей в его купальню однажды вечером. Мне надо растрогаться и уронить пару слезинок на редеющую макушку поэта?

– Благодарю тебя, повелитель, ты очень добр к твоим недостойным слугам.

Наконец он сбросил маску скучающего романтика.

– Какая дурная игра. Что случилось? Тебе недостает украшений или моя еда недостаточно вкусна, а, может, кто-то тебе угрожает или в комнате твоей скверный запах. Что же, Валия?

«Как сложно ступать босыми ногами по лезвию гладиуса! В самом деле, Валюша, какого рожна тебе еще надо?»

– Божественный император, я в растерянности. Мне кажется, я сполна утолила твое любопытство и мое дальнейшее пребывание здесь бессмысленно. Ты мне больше не рад, если открыто насмехаешься и обращаешься как с рабыней. Я боюсь сказать лишнее слово, боюсь тебе не угодить. Великодушный Фурий… позволь мне уйти и просто молиться за твое здоровье и за благо всего Рима. Я желаю вам обоим только добра. Мне незачем лгать. Прошу тебя…

– Замолчи же, неблагодарная!

Он резко поднялся и заходил по комнате из угла в угол, заложив руки за спину. Рабы жались к стенам, боясь поднять голову, а я зажмурилась, пытаясь представить, в шкуру какого животного меня зашьют, прежде чем выбросят на арену к тиграм. Интересно, после смерти я попаду в Тартар или в Элизиум – царство теней…

Меня встретит Плутон или сияющая Юнона? Тьфу ты, ведь я же не римлянка-язычница и уже знаю о страданиях Христовых, меня, наверно, куда-то подальше отправят, туда, где апостол Петр брянчит своими ключами. Вот же морока с божественными пантеонами разных эпох и стран!

Не в силах больше терпеть напряженное молчание я вознесла руки к высокому расписному потолку и пафосно воскликнула стихами Марии Хамзиной:

– Продолжай! – Фурий остановился в центре таблинума и, наморщив прыщавый лоб, жадно вслушивался в мои слова.

– Когда ты говоришь так красиво, я готов подарить тебе все, что имею. А ведь это немало, Валия – это почти весь мир. Говори еще и еще, умоляю…

В его глазах были слезы восторга, искривленные губы жалобно подрагивали. Передо мной был безумец, влюбленный в громкие слова и гармонию стиха, а как иначе описать метаморфозы творящиеся с Фурием?

Через полчаса нашей живой, трогательной беседы я, пожалуй, простила ему свой стыд в термах и прочие обиды и страхи.

На полированной кипарисовой скамеечке у моих ног сидел истинный ценитель прекрасного, чуткий, душевный юноша с раненым сердцем. Одинокий и несчастный властелин огромной империи.

А я была «лучом света» в темном царстве… Путеводной звездой во мраке порока… Я почти поверила ему снова.

И вот в самый разгар нашего дружеского общения, слуга доложил о необходимости принять важную делегацию из северной провинции. Фурий досадливо поведал мне, что советник Дакрон еще вчера во время пирушки назначил важнейшую встречу. Решается вопрос союза с влиятельным племенем варваров.

Насколько я поняла, некий германский царек поссорился с соседями и хочет заручиться поддержкой Рима, чтобы с помощью легионеров победить в междоусобной войне. И как это принято, в знак своей верности высылает заложника родной крови.

Этот молодой воин прибыл в Рим с ротой крепких, хорошо обученных германских парней и хочет заслужить право влиться в преторианскую гвардию – элитный римский спецназ. Несусветная наглость! Или хитрость. По-моему, так дело шито белыми нитками.

Я хотела так прямо и заявить Фурию, но представила, как бы смешно выглядел мой женский стратегический совет. Лучше не высовываться лишний раз. У цезаря под рукой куча легатов, трибунов, «Дакронов» и «Катонов», пусть решают сами, не буду я в историю вмешиваться.

Но больше всего удивил меня Фурий, приказав присутствовать на приеме этого знатного заложника. Ради украшения и поддержки, не иначе.

– Хочу, чтобы ты сидела рядом со мной, хочу касаться края твоей накидки. Ты мне сегодня нужна.

«Словно дите малое, и как без меня обходился долгие годы. Ах, да прежде рядом была Марцилла – пусть римская земля будет ей пухом».

В сопровождении охраны мы миновали атриум и аллеи мраморных белых колонн. Нас ожидал большой зал для приема, но пиршество назначено на вечер, а сейчас произойдет что-то вроде церемонии знакомства. Отставая от Фурия на полшага, я чувствовала себя скованно.

Рядом грузно шагал Борат, я устала косить глаза на его латы, тускло поблескивающие на солнце, когда мы проходили открытый двор. Наверно, Борат тоже недоумевал – прежде меня не брали на такие важные заседания. Но все меняется ежедневно по воле цезаря. Главное, сидеть тихо.