Древний Рим. Честь преторианца

Глава 38. Тяжелое бремя власти

Валия

Преторианец выглядел утомленно-растерянно. Похоже, он также не понимал, зачем ему в этот поздний час без особой нужды находиться в сокровенных дворцовых покоях. Несмотря на то, что плащ его был порван и запачкан бурыми пятнами, на теле Бората не было заметно серьезных ран. И все же, зачем он здесь…

Объяснение Фурия прозвучало для меня подобно раскату грома посреди затянутого тучами свинцового неба:

– Я обещал солдату твои ласки, Валия. Можешь приступать к делу. А я посмотрю. Мне недостает впечатлений для завершения поэмы о сатире и нимфе. Твои стоны удовольствия меня непременно вдохновят.

Осознав, какую унизительную сцену придумал для нас извращенный ум Фурия, я покорно села на край императорской постели и предприняла последнюю попытку достучаться до монаршей совести, если таковая еще окончательно не сгнила.

– Мой драгоценный повелитель! Приму твой приказ без колебаний. Но я не искусна в соблазнении мужчин, боюсь, тебе не понравится это зрелище и в твоей божественной голове не сложатся гармоничные строки. Разреши мне увести преторианца в отдельные покои и там вручить обещанную награду, не оскорбляя твой взор, воспитанный на изысканных картинах, гобеленах и статуях.

Фурий жадно отхлебнул густого красного вина из большой чаши и громко икнул.

– Ты снова вздумала мне перечить, Валия? Мое терпение к твоей дерзости не безгранично. Но спишем все на твою природную стыдливость, голубка. Эй, Борат! Чего ты жмешься у порога, доблестный ветеран? Разве эта женщина не хороша? Смотри, как привлекательны ее округлые формы под тончайшей тканью, а как вздымается ее нежная грудь, украшенная жемчугом, а эти розовые ушки, отягощенные изумрудами…

Разве тебе не хочется поскорее засунуть свой мощный фаллос в тугую дырочку между ее ног? Знаю, знаю, наша птичка будет строить из себя недотрогу, но я прикажу рабам держать ее, а ты будешь наступать снова и снова, пока не прольется золотой дождь в благодатную пашню. О, какое чудное сравнение! Восковую дощечку и мое любимое стило! Скорее, тупые бараны, – я должен записать эту мысль, пока она не ускользнула, как часто бывает в последние дни!

Солдат молчал, уставившись на императора, словно до конца не понимая сути приказа. Тогда Фурий решил поторопить его новой ехидной репликой:

– А, может, я зря присудил победу тебе? На арене еще неплохо показал себя Грани из племени херусков. Думаю, уж он-то бы знал, как усладить мой взор хорошей постельной возней. Учти, будешь долго раздумывать, велю привести Грани сюда и мы вместе с тобой станем любоваться, как он валяет на ложе нашу скромницу.

Встрепенувшись, Борат тут же перевел взгляд на меня и резко дернул завязки шлема, желая поскорее избавиться от него. Кажется, Борат принял решение, а я в душе застонала, на все лады проклиная задумку Фурия.

«Конченый извращенец… скотина ж ты бесчеловечная! Но мы не станем скулить и хныкать, ползая у твоих ног, правда, Борат? Подумаешь, потискаться у всех на виду! Здесь это самое обычное дело, рабы и не к такому привыкли, – в последнюю очередь господа думают о том впечатлении, что производят их спаривания на молчаливых свидетелей из разряда «говорящих орудий».

Несколько театральным жестом я протянула обе руки вперед. Надеюсь, Фурий не различит тонкой издевки в моих подобострастных словах.

– Борат, иди ко мне! Раз повелитель оказывает нам величайшую милость, предлагая использовать свою постель, мы возляжем на нее и старательно воздадим почести Венере. Даже если нас завтра казнят, будет о чем поведать скучающим ларам – духам славных предков в царстве теней.

– Как красиво ты высказалась, радость моя! – искренне восхитился Фурий. – Я всегда знал, что в минуту напряжения духовных сил человеческие уста извергают величайшие истины. Пусть это всего лишь женские уста…

Рабыни помогли Борату стащить металлическую броню, избавиться от порванного, грязного плаща. Потом с непроницаемым лицом он направился в сторону кровати, и я едва могла сдержать дрожь волнения. Хорошо еще, что нас не заставили раздеваться донага, может, растрепанная, задравшаяся одежда придавала особую пикантность ситуации в глазах Фурия.

Каким-то чудом на недолгое время нам удалось отрешиться от чужих любопытных взглядов и сосредоточиться друг на друге. Борат начал с торопливых поцелуев, и я поначалу даже пыталась неловко отвечать.

Он был порывист и грубоват, словно боялся, что меня в самом деле отдадут Грани, цезарь знал, на какую мозоль надавить. Я не противилась и вроде бы ничего не стыдилась. Только почему-то инстинктивно сводила ноги вместе и не могла сдержать слез. Потом как в бреду услышала над собой тихий шепот Бората:

– Разожми колени, иначе я сделаю тебе больно. Так надо… Прости.

Я пыталась расслабиться и уступить, но все равно морщилась от неприятных ощущений, особенно мере в самом начале. Неужели он легко принял все правила навязанной нам игры и получает удовольствие, усердно выполняя приказ обожаемого тирана.

На мгновение мне стало противно его мокрое от пота, лихорадочно раскрасневшееся лицо, его безобразно дергающаяся верхняя губа, терпкий кисловатый запах мужчины, который весь день простоял на жаре в тяжелой амуниции да еще махал мечом, пытаясь выжить на арене.

Глухо мыча, я начала вырываться и дергаться под ним, царапала плечи, упиралась ладонями в грудь, а потом поняла, что мои пальцы наткнулись на влажное пятно, расплывшееся на боку. Борат все-таки был ранен и никто даже не позаботился его перевязать… В порыве острой жалости я обняла его, обхватывая руками и ногами, сильно сжала внутри, желая лишь, чтобы все поскорее закончилось.

Единственный раз наши губы соединились в поцелуе – соленом от пота и слез. Наконец в последний раз содрогнувшись, Борат замер, переводя дыхание, а я, лежа под ним с разведенными ногами, мягко гладила колючий ежик его волос, широкую спину и мускулистые полушария оголенных ягодиц. Было так тяжело чувствовать на себе его большое тело, но душа, казалось, парила где-то под сводами потолка. Воистину, будет, что рассказать духам предков – на нашем коротком веку хватило и горестей и удовольствий.

– Не знаю, доживем ли до завтра… я люблю тебя, солдат…

Он жалобно улыбался, некрасиво прикусив все еще подрагивающую верхнюю губу, утирал мое лицо от слез своей жесткой ладонью, а я жмурилась от его не слишком уместной ласки. Я не хотела отпускать его от себя.

Зловещую тишину в комнате нарушил сиплый голос Фурия и его же редкие аплодисменты:

– Это было прекрасно! Я поражен глубиной твоего актерского мастерства, милая Валия! Ты невероятно талантлива, дорогая! Но пора опускать занавес и избавляться от реквизита – время отдыхать.

Борат поднялся, поправил сначала мою сбившуюся у самой груди тунику, и только потом занялся своей одеждой. Прямой и строгий он обернулся к цезарю, ожидая новых распоряжений. И Фурий не замедлил их отдать:

– Я тобой доволен, преторианец! Ты проявил мужество на арене и показал, что умеешь здорово трясти ложе. Пусть Кассий выпишет тебе внеурочные выходные на три дни. Навести родственников и любимых шлюх. Ступай!

Мне показалось, Борат тяжело вздохнул, настраиваясь на ответ:

– Повелитель, позволь мне сказать. Эта женщина…

– Я сказал, ты можешь идти в охранное помещение. На сегодня довольно зрелищ. Я очень устал!

Заметив в голосе Фурия нотки раздражении и злости, я кинулась на выручку гвардейцу.

– Борат, иди к себе, нам нужно набросать пару строф новой поэмы о сатире и нимфе… это очень важно. Иди, Борат!

Он обернулся ко мне с нескрываемой мукой во взоре. Его кулаки нервно сжимались и разжимались. Я вдруг угадала, как сильно он хочет забрать меня с собой, неважно куда, лишь бы подальше от логова «зажравшейся гиены». Лишь бы не оставлять меня наедине с "божественным". Борат все еще его боготворит или я ошибаюсь?

Я же поняла, он хотел попросить Фурия о возможности нашего союза, но тот еще не все подлости на нас испытал, этот паук ни за что не отпустит такого жалкого мотылька, как я, не оборвав ему крылышки одно за другим ради развлечения.

«Борат, иди к себе, а уж я как-нибудь справлюсь… Страшнее собственной гибели бывает лишь зрелище того, как губят дорогих тебе людей. Даже, если ты не можешь сам себе объяснить, почему они тебе дороги».

Борат ушел, забыв на драгоценном столике из черного дерева свой грязный плащ. Потом Фурий разбранил за нерасторопность рабов и пинками выгнал их из просторных покоев. Мы остались в спальне одни.

Какое-то время цезарь сидел, сгорбившись в кресле и уставившись в одну точку на ковре. Он чуть не клюнул носом об пол, задремав, но опомнился и теперь осоловело таращил на меня запавшие глаза.

– Валия… ты здесь… всегда рядом. Я рад. Прочти что-то подобающее случаю. Или спой. Но прежде хорошенько подумай. Если мне не понравится, я брошу тебя голодным псам, а если ты мне угодишь, щедро награжу. Представь, я тоже умею разить насмерть и любить до последней капли крови. Но ты бледна и дрожишь. Что с тобой? Ты не веришь в мощь благозвучного поэтического слова? Ты не уверена в себе?

Надеюсь, мой голос звучал достаточно твердо:

– Я верю в исцеляющую силу звука. «Нет на земле такого существа – жестокого, крутого, адски злого, чтоб не могла бы на единый миг в нем музыка свершить переворот…». Но слаще всего человеку слушать голос такого же человека, особенно близкого существа – матери, друга, возлюбленной. Однако, довольно красивых усыпляющих метафор и томного воркования при виде белых облаков и щебечущих пташек.

Есть слова, способные воспламенить сердца и повести за собой на штурм, раскалить добела ненависть и завалить города трупами мирных граждан. Слово бесценно и всемогуще! Важно лишь, для какой цели его использовать. «Ведь как пчелы в улье опустелом – дурно пахнут мертвые слова…»

– Продолжай! Мне нравится это сравнение.

– Сегодня ты заставил меня смотреть, как для потехи скучающей толпы убивают здоровых, крепких воинов. Ты заставил меня принять мужчину у всех на виду, и сам наблюдал, будто я работница лупанара, ублажающая первого клиента. Почему ты не видишь во мне свободного человека со своим достоинством, почему распоряжаешься моим телом? Разве божественное величие заключается в унижении и порабощении других людей?

– Конечно! – уверенно заявил Фурий, самодовольно улыбаясь, будто моя гневная речь доставила ему удовольствие. – Боги нас не щадят, вертят нашими судьбами как им угодно, отчего же мы должны поступать иначе, имея богатство и власть?

– Может, тогда нам стоит придумать себе других богов, Фурий Германик Август? Более милосердных и справедливых? Тогда изменится жизнь людей всех сословий.

– Это утопия – позавчерашний день! – зевая, отмахнулся Фурий. – Бормотание беззубых философов, выживших из ума среди своих пыльных фолиантов и рукописей. Опомнись, Валия! Мир держится на неравенстве и борьбе. Так было и будет во веки веков!

– А ты пробовал что-то изменить хотя бы в своей спальне? «Проклятый болтун!» Хотя бы относительно тех, кто искренне желает тебе добра, несмотря на все твои… особенные привычки.

Кажется, я подошла к Рубикону. Осталось лишь сделать шаг и меня омоют холодные воды Стикса. Но я хочу жить! Как истекающий кровью гладиатор, как волк с перебитым хребтом – я хочу прожить еще день… еще час… пару мгновений я выгрызу у него из когтей.

– Ты просил поэтических строк, мой повелитель? Я готова служить тебе. Вот послушай, что мне припомнилось:

Я обняла руками колени, подтянутые к груди, и теперь чуть раскачивалась на кровати, не обращая внимание на то, что туника моя испачкана в крови солдата. Я сделала все, что могла.

– Сестра… – эхом повторил Фурий. – Моя дорогая сестра…

Перекисшим тестом он вывалился из кресла на ковер и на четвереньках подобрался ко мне. Потом, сосредоточенно-молча схватил мою ногу и прижался горячей щекой к ступне.

– Ты все верно сказала, Валия! Мы – подлые, трусливые падальщики на плоти мироздания. Мы боимся жить и умирать. Страх делает нас жестокими уродами, повинуясь страху, мы грабим, насилуем и убиваем. Но где же искать спасение? Лишь в гармонии с природой, под сенью дубрав и оливковых рощ…

Мое истинное призвание быть бродячим актером, жалким комедиантом, кривляющимся за мелкие монеты. Мое счастье в аплодисментах толпы, в запахе сена, куда мы упадем пьяными от любви и стихов… Я слышу музыку древних сфер, я так близок к прозрению… Если бы ты знала, как я завидую нищим гистрионам, которые меняют маски по десять раз на дню! С утра они герои, к обеду жертвы, вечером – мудрецы. Я тоже хочу играть разбойника, распятого на кресте или благочестивого отца семейства.

А вместо этого должен изображать из себя властелина мира. Сенаторы-богачи смеются надо мной, потому что видят – в этой роли я только ничтожный фигляр. Ах, дорогая Валия! Как тяжело нести бремя власти… Раздели же его со мной, милая сестра, стань Августой – божественной императрицей. Вместе мы сохраним достоинство наших великих предков, защитим империю от разграбления и порока. Что ты молчишь? Ты готова связать наши судьбы?

Судорожно сглотнув слюну, я поспешно кивнула:

– Да, да, конечно, цезарь. Похоже, так предопределено богами. Неважно, какими именно, неважно, что там у них дальше на уме. Мы – хоть и жалкие людишки, но тоже кое-что можем, правда? Храмы строят и разрушают, одни алтари сменяют другие, но меняется ли сам человек, вот вопрос? Может, это боги берут с нас пример, а не мы с них?

Может, нам стоит измениться и преподать им урок мудрой, честной и гармоничной жизни. Они устыдятся своих мелких козней и станут добрее к нам – простым смертным. Давай-ка попробуем сменить амплуа. Но это завтра, а пока спи, государь, а я буду беречь твой покой.

"Правда для этого вовсе не обязательно сочетаться браком, просто иногда слушай меня сердцем…"

Он плакал и жаловался на свое унылое детство в военном лагере далеко от Рима, рассказывал о строгой матери и равнодушном отце, об издевках дяди и пренебрежении властного Тиберия. А я утешала его, словно забыв о том, что еще недавно осыпала проклятьями. Фурий воистину был самый жалкий и несчастный тиран, которого я могла бы представить. Но кому от этого легче…

Вскоре он захрапел, подложив подушку к моему животу, а я, немного поерзав и найдя удобное положение, все равно не могла заснуть. Лежала с закрытыми глазами и пыталась угадать, вспомнит Фурий свое странное предложение о браке или же напрочь забудет. Меня бы устроил второй вариант, но пути судьбы воистину неисповедимы. Может, принести гаруспикам белую овцу и попросить погадать на ее еще теплых внутренностях…

Валия, не сходи с ума! Рядом с Фурием должна остаться хотя бы одна здравомыслящая женщина. Ведь неслучайно же я оказалась во дворце римского императора первого века нашей эры. Катон сказал, мое появление здесь принесет удачу. Вот только кому именно? Силы небесные, так подайте же знак, что я на верном пути!

Огонек догорающего светильника, потрескивая, взметнулся высоко и вскоре погас. Осталось лишь догадываться, что принесет завтрашний рассвет мне и одному уставшему мужчине, которому я зачем-то призналась в любви около часа назад.