Дубовая Гряда

1

Августовский день выдался знойным, раскаленный воздух мелкими волнами плыл над полем. И хотя тени косматых верб уже вытягивались на восток, все еще было душно. Дорога через торфяное болото, по которой немецкий ефрейтор гнал деревенского паренька и раненого красноармейца, была настолько выбита копытами лошадей и колесами телег, что настил ее торчал сухими острыми щепками. Высохшее за лето болото горело, едкий дым стлался низко над ним. Высоко вверху, поблескивая на солнце черными перьями, пролетали вороны. А вокруг — тишина. Только у парня за спиной лязгали две железные коробки да глухо стучал подкованными копытами конь, на котором ехал конвоир.

Миновав полосу дыма, ефрейтор удобнее уселся в седле и начал напевать какую-то песню. Паренек поднял голову и глянул вперед, где густые ряды верб сливались в сплошной косматый вал, врезавшийся в высокий темный лес. Верхушки елей сплетались в замысловатый орнамент на фоне голубого неба.

Во время зимних каникул парнишка вместе с отцом приезжал в этот лес и потому знал, что где-то недалеко должна быть река.

— Скоро дойдем до воды, там напьемся, — вполголоса сказал он красноармейцу.

— Не смогу, — ответил тот и, прижав ладонью окровавленную гимнастерку к правому боку, опустился на трухлявый пенек.

Парень остановился, снял коробки.

— Вставай, дойдем…

— Ауфштеен! — гаркнул ефрейтор, направляя коня на красноармейца. Конь встал на дыбы. Повернувшись, конвоир взмахом руки приказал юноше поднять раненого, и тот послушно подхватил спутника под мышки.

— Дойдем до реки, напьешься, и станет легче, — уговаривал бойца паренек.

Красноармеец отрицательно покачал головой:

— Нет, браток, худо мне… Все равно погибну… Глаза почти не видят, сапоги полны крови…

Однако, стиснув зубы, он все же поднялся и зашагал рядом с юношей, успев шепнуть:

— Дойдем до леса — убегай…

Парнишка не сразу понял смысл этих слов, и все же сердце его забилось чаще. «Я убегу, а что с ним будет? — мелькнула мысль. — Он же погибнет!» Как бы ожидая ответа, глянул на красноармейца, все еще прижимающего бок ладонью, на которой, поперек набрякших жил, запеклись темные полоски крови, и негромко сказал:

— Зачем бежать? Он нас куда-нибудь да приведет, а там тебе перевязку сделают.

— Слушайся меня, — поморщился от боли боец.

Юноша промолчал. Ефрейтор по-прежнему напевал себе под нос.

Вот и лес. На придорожных соснах, ободранных автомашинами, поблескивали похожие на слезы капли смолы. Высоченная сосна, срезанная снарядом, почти перегородила дорогу. Подходя к ней, красноармеец оглянулся. И вдруг ухватился обеими руками за корень, торчащий из земли, и изо всех сил рванул его. В тот же миг грянул выстрел. Паренек бросился бежать, но ее успел свернуть за сосну, как над головой его захрапел конь.

— Хальт! — взревел ефрейтор. Юноша остановился. Лежа на земле, так и не выпустив корень из рук, красноармеец судорожно вздрагивал.

— Фашист, гад! — вырвался у паренька отчаянный крик. Повернув голову, немец с видом победителя цыркнул сквозь зубы слюной на затихшего пленного и махнул рукой, приказывая парню идти дальше.

Под вечер они добрались, наконец, до деревни Галы. На окраине ее, возле гумна, под большой дикой грушей стояла палатка. В палатке потрескивал радиоприемник. Оставив пленного во дворе, конвоир вошел в гумно, где, сидя вокруг стола, немецкие офицеры играли в карты. Ефрейтор вытянулся и отрывисто заговорил, но никто не обратил на него внимания, Только один из игроков, седой подполковник, время от времени поглядывал на ефрейтора, потом бросил карты и вышел из гумна. Натянув на руки перчатки, подполковник подошел к юноше, взял его за подбородок и заглянул в глаза.

— Умный, как это у вас говорят, морда… Как зовут?

— Володя, — ответил паренек.

— Волёдиа, — повторил офицер. — Откуда пришель? Где есть твой дом?

— В деревне Дубовая Гряда.

— А-а, Вольдемар, Вольдемар из Дубовая Гряда. Карашо.

Подполковник вошел в палатку и спустя минуту вынес топографическую карту.

— Значит, ты из эта деревня? — он ткнул пальцем в нанесенную синим карандашом черточку на карте. Володя присмотрелся к мелким буковкам надписи: «Дубовая Гряда».

— Ага, — кивнул он головой.

— Там большевистски зольдат, и ты бежаль сообщать о германски зольдат, так? — ссутулившись, офицер внимательно смотрел в глаза хлопцу.

— Я ничего никому не собирался сообщать.

— Сколько тебе лет?

— Шестнадцать.

— О, у меня дома такой сын, и зовут его тоже Вольдемар. Карашо. Иди туда, — подполковник указал рукой на широко распахнутые ворота гумна.

Шагнув в помещение, Володя не успел даже оглядеться, как двое солдат схватили его, втолкнули в темный закут и плотно прикрыли дверь, привалив ее чем-то тяжелым. Несколько минут парнишка стоял неподвижно, не решаясь сделать и шагу.

— Проходи, не бойся! — послышался из темноты чей-то голос.

— Я не боюсь, но ничего не вижу.

— Это со света. Проходи сюда и садись.

Юноша ощупью добрался до незнакомца и опустился на холодный ток. Начались расспросы: за что схватили, где, когда…

Тут оказалось три человека: два раненых красноармейца и бывший колхозник из соседней деревни. Он и заговорил с хлопцем, рассказал, что два дня назад, после допроса, немцы расстреляли за гумном двух арестованных.

Долгий путь по августовской жаре настолько измучил Володю, что он растянулся на холодном жестком току и незаметно уснул.

Наутро все пленные молчали, прислушиваясь к тому, что делается вокруг. Вдруг один из красноармейцев, раненный в шею, приподнялся и заговорил: «Патроны на исходе, на нас нажимают!» Поняв, что боец бредит, его попытались успокоить. Но с криком: «Вперед! За Родину!» — красноармеец сорвался с места, ринулся в темноту и, с разбега ударившись головой о стену, как подкошенный рухнул возле нее.

Часовой вытащил солому, которой на ночь было заткнуто маленькое оконце. Солнечные лучи осветили неподвижного бойца, на шее которого заплывала алыми пятнами грязная марлевая повязка.

— Воды, дайте воды! — закричал Володя, изо всех сил навалившись на дверь. Дверь приоткрылась, юноша протиснулся в щель и замер под удивленными взглядами немецких офицеров.

— Воды… Скорее воды… Там человек умирает… — сбивчиво попросил он.

Седой подполковник что-то недовольно пробормотал, но все же позволил ему поднять банку из-под консервов, валявшуюся возле ворот.

— Вольдемар, не бегать. Убьют.

Володя вышел на улицу и остановился. Возле колодца собралось множество немцев. Во все стороны летели брызги. На заборе висели мундиры, брюки, сорочки, на траве стояли сапоги, валялись портянки.

С какой же стороны удобнее подобраться к колодцу? Один из немцев, подняв голову, заметил хлопца. Подпустив Володю поближе, он схватил ведро и выплеснул грязную воду на растерявшегося от неожиданности юношу.

Поняв, что к колодцу не подпустят, Володя повернулся и зашагал к калитке соседнего двора. Вошел во двор и сразу увидел пожилую женщину с влажными воспаленными глазами.

— Ой, сыночек, чего это они так на тебя? Я через щелку видела… Чей ты, откуда? — негромко спросила женщина.

Юноша ответил и тут же поинтересовался:

— Немцы разрешают вам выходить за деревню?

— Нет, детка. Чуть что — сразу стреляют. Тут их полно.

— Тогда дайте, пожалуйста, воды.

Босая женщина перешагнула через камень возле порога и скрылась в сенях избы. Минуту спустя она вынесла кружку.

— Мне сюда, в банку.

Вернувшись в гумно, Володя напоил красноармейца, потом лег на голый ток и молча уставился в темный, как ночь, потолок. Старался уснуть, но очень хотелось есть, да и неотвязная мысль о побеге не давала покоя. Часто билось сердце, в ногах чувствовалась слабость. Вдруг широко распахнулась дверь. В гумне никого не было видно. Только узкие солнечные лучи, пробивавшиеся сквозь щели в стенах, голубовато светились в сигаретном дыму. Но вот послышался знакомый голос подполковника:

— Вольдемар, иди сюда.

Из-за двери показалась голова немецкого солдата. «На допрос!» — мелькнула у юноши догадка. Он глянул на людей, лежащих на полу, и, как бы прощаясь с ними, кивнул головой. Часовой запер за ним дверь.

За столом не было ни одного немца. Лишь подполковник стоял возле ворот гумна. А по гумну бродил огромный рыжий пес. Увидев хлопца, он вздыбил на загривке шерсть и шагнул ему навстречу. В выпуклых собачьих глазах горела злоба. Володя замер. Подполковник что-то проворчал, и пес, помахивая хвостом, сел. Чем заинтересовал крестьянский паренек старого германского офицера — неизвестно, но он смотрел на юношу приветливо. Быть может, немец изучал выдержку советского комсомольца, а возможно, и представлял себе его будущее — будущее раба…

— Тебе нехорошо, страшно, но ты не плачешь, — сказал, подходя ближе, подполковник. — Покажи руки.

Володя протянул обе ладони.

— Откуда мозоли?

— Торф копал.

— А где твой отец?

— На войне.

— Наверное, в плену, как и ты. — Офицер свистнул собаке и направился к выходу, приказав напоследок: — Ты умеешь работать, возьми веник и подмети пол.

Вокруг стола валялись окурки, клочки бумаги. В углу стояла большая коробка. В ней оказались сухие хлебные корки и обрезки сыра. Обрадовавшись, паренек набил ими полный карман. Покончив с мусором, он выглянул из ворот и крикнул:

— Господин офицер, я все сделал!

Снова скрипнула дверь закутка, громко стукнула подпершая ее молотилка…

На четырех человек хлебных корок оказалось маловато, но пленные были довольны, что все обошлось хорошо.

— Почаще бы тебя вызывали на такую работу, — сказал боец с простреленной рукой, дожевывая последний кусочек своей доли.

Разговор не клеился: каждому больше хотелось слушать других, чем говорить самому. Щели в двери постепенно темнели, топот за стенами начал утихать. Наверное, близился вечер.

— Когда спишь, есть не так хочется, — сказал бывший колхозник и, повернувшись на бок, потихоньку засопел.

А у Володи из головы не выходила мысль: как убежать? Что, если еще раз попроситься сходить по воду да и спрятаться где-нибудь в деревне? Но в каждой избе — немцы. Из гумна не выползешь: днем и то стоят часовые. Так ничего и не придумав, юноша тоже забылся в тяжелом сне.

Вдруг недалеко от гумна раздался сильный взрыв. Даже в закутке, словно в кузнечном меху, всколыхнуло затхлый воздух. Из оконца вышибло солому.

Четверо пленников сразу проснулись: что это? А через минуту — еще взрыв! На дворе, в густом синем сумраке, метались солдаты, ржали лошади, ревели моторы автомашин. А снаряды, один за другим, ложились все ближе.

— Наши бьют. Из тяжелых, — тихо сказал боец, раненный в шею.

Кто-то крикнул:

— Бежим отсюда!

Володя первый нажал плечом на дверь и очутился в гумне. За ним выскочили остальные.

Снаряды рвались уже на околице деревни. В огороде ярким пламенем полыхал грузовик, и от этого возле гумна было совсем темно.

— По картошке и — в лес! — скомандовал бывший колхозник. — Там я дорогу знаю.

Труднее всех пришлось бойцу, раненному в шею. Ноги его путались в высокой ботве.

Неожиданно позади послышался крик:

— Рус! Хальт! Цурюк!

Володя рванулся было бежать, но вдруг увидел автомобиль, стоящий на картофельном поле. Машину, очевидно, только что пригнали из деревни, потому что днем ее здесь не было. Парень круто повернулся и первый зашагал навстречу немецкому солдату. Гитлеровец со всего размаху ударил его автоматом в спину и направился к другим. Послышались глухие удары, стоны. Трое вернулись в закуток. Через несколько минут туда явился тот самый немец и приказал забрать тяжелораненого бойца. Красноармеец потерял сознание, и его пришлось нести на руках.

Вскоре взрывы утихли. В клети пахло горелой резиной. Все сидели молча, потеряв надежду на освобождение.

За стеной вдруг послышался тяжелый топот. Открылась дверь, и в клеть, один за другим, вошли несколько человек. «Почему не вызывают, а сами пришли?» — удивился юноша.

Один из пришедших споткнулся о его ноги и едва не упал.

— Гляди-ка, и тут такие же вояки, — равнодушно, с упреком самому себе произнес он. — Без патронов в обороне сидел, так вон куда угодил. А фрицы наковали техники, мать их… Всю Россию хотят загнать в клеть…

В темноте разместились, где кто сумел. Слышались тяжкие вздохи, шепот, стоны.

В неутихающей тревоге прошла для хлопца ночь после неудачного побега.

Днем его опять вызвали подмести пол. Володя время от времени поглядывал на подполковника, удивляясь, почему тот ни о чем не спрашивает. «Наверное, часовой во время обстрела деревни удрал с поста и теперь не смеет признаться офицерам, что пленные едва не сбежали», — подумал он и, почувствовав себя смелее, решился спросить у офицера:

— А почему нам есть не дают?

Подполковник ехидно усмехнулся:

— Это ваши плохой люди не хотят вас кормить.

— Откуда им знать, что мы здесь? — понуро ответил юноша. — Господин офицер, отпустите меня домой…

Немец выставил вперед ногу в начищенном сапоге, затянулся сигаретой.

— Домой? — переспросил он. — У тебя дома большевик все забрал, сжег. Скоро поедешь в Германия, там будет карашо.

И, резко приставив ногу к ноге, позвал солдата, что-то объяснил ему по-немецки и повернулся к Володе.

— Вольдемар, пойдешь с ним. Скажешь людям, пускай кормят и поят вас один раз в день.

А в клети тем временем каждый по-своему рассуждал о том, почему вызвали хлопца. И когда тот, вернувшись, принес хлеб, некоторые из пленников разозлились: не обрабатывают ли, не хотят ли купить дурня.

Шли дни. Каждое утро часовой вытаскивал из оконца солому, и женщины передавали узникам кто хлеб, кто вареную картошку. Они не знали, сколько в клети пленных, и пищи на всех не хватало. Бывало и так: задержится хозяйка, опоздает, а часовой и близко ее не подпускает. Не удивительно, что узники голодали.

Первым умер боец, раненный в шею. За ним еще несколько человек, потерявших много крови. Володя держался, помогали и хлебные корки, которые он находил во время уборки на дне ящика в углу гумна. Что там ни говори, а все же дополнительный паек…

Как-то раз он незаметно вместе с корками сунул в карман небольшой кусок тонкой жести. Отличная находка! Острым концом железяки парень нацарапал на стене клети: «В августе 1941 г. умер пленный 1925 г. рождения, Вл. Петрович Бойкач. Сообщите матери. Жлоб. р-н, Дубовая Гряда».

А однажды утром во дворе послышался гул мотора. Пленные насторожились. Тут же распахнулись двери клети, и подполковник громко скомандовал:

— Выходите!

Возле ворот стояла крытая брезентом машина. С обеих сторон заднего борта кузова сидело по автоматчику, а в самом кузове было темно, как в тоннеле. Темень в машине показалась Володе более страшной, чем в их закутке. «Ой, наверное, в Германию», — подумал он. Подполковник вышел из гумна, и солдаты начали подталкивать пленных в машину. Только теперь юноше удалось рассмотреть своих соседей. Большинство — красноармейцы в заскорузлых от запекшейся крови гимнастерках, кое-как перевязанные почерневшими от многодневной грязи бинтами. Володя влез в грузовик последним. Наконец машина тронулась, и под брезентом стало светлее. Солнце, как никогда, слепило глаза. Парнишка вспомнил мать и почувствовал, как на глаза навернулись слезы. Он глянул на автоматчика, сидевшего почти рядом, и спросил:

— Скажите, куда нас везут?

— Бобруськ, — буркнул солдат и отвернулся, дав понять, что разговаривать запрещено.

Машина немного прошла в сторону леса и почему-то повернула назад к деревне. Остановилась возле колодца. Рыжий, огромный, как медведь, шофер подошел к автоматчику и попросил подать ведро. Потом посмотрел на Володю и приказал ему слезть. Шофер, как видно, спешил, потому что тут же сунул в руки хлопцу ведро и показал, куда нужно заливать воду. А сам, покопавшись в кабине, взял какой-то инструмент и полез под машину.

Опустив журавль в колодец, Володя зачерпнул ведром воду и, оглянувшись на машину, чуть не вздрогнул. Грузовик стоял носом к колодцу, и автоматчиков не было видно. А шофер, лежа на спине, все еще что-то завинчивал под днищем. И вокруг, куда ни глянь, — ни одного немца! Эх, была ни была!

Не раздумывая, перемахнул через невысокий забор на межу, заросшую вишняком, и — ходу! А когда миновал выгон и приблизился к лесу, показалось, что еще рывок, и отвалятся ноги…

— Все-о-о! — выдохнул парнишка, забежав за первую сосну, и, немного собравшись с силами, через бурелом и кочки двинулся дальше.

Только добрался до большого бора, как перед ним выросли высокие штабеля ящиков. Хлопец растерялся. Из-за крайнего штабеля показался немец, медленно шагавший в том же направлении, что и беглец. Володя круто повернулся и снова бросился в кустарник.

Сколько времени и какое расстояние пробежал он — неизвестно. Добравшись до болота, почувствовал, что сил больше нет. Очень хотелось пить. Болото пересохло, и лишь кое-где под пухлыми кочками, когда наступишь, булькала вода. Но отдохнуть не решился, заставил себя шагать еще и еще. Наконец сквозь просветы в кустах увидел, что болото кончается, а за ним начинается луг. На краю его и остановился.

Будто подхваченные вихрем листья, поднялись скворцы, замелькали в солнечных лучах, нырнули вниз и рассыпались по траве. «И они улетели из деревень, не хотят с фашистами жить», — подумал юноша. Сделав несколько шагов, он начал внимательно осматривать окрестность. Стояла тишина, только стрекотали кузнечики и едва слышно шептала высокая трава. Деревень отсюда не было видно. В южном направлении сенокосный луг врезался в поле. «Туда и пойду», — решил хлопец и подался поближе к кустам.

Неожиданно возле молодых березок он заметил лошадь. Увидав человека, та подняла голову и заржала. Володя нырнул в кусты и притаился, ожидая, что будет дальше. Лошадь насторожила уши. На ней не было ни уздечки, ни седла. Только рой мух вился над спиной. Беглец начал обходить коня со стороны кустов, одновременно присматриваясь, нет ли где человеческих следов. Трава возле березок была вытоптана конскими копытами, виднелись лежки, и Володя понял, что лошадь находится здесь не один день. «Что, если сесть на нее, подъехать к полю, а там отпустить?» От такого заманчивого соблазна парня охватила еще большая усталость. Он глянул вдаль, где поле сливалось с небом, и решительно подошел к лошади. Но та мгновенно прижала к голове уши и угрожающе повернулась к парню задом. Ни ласковые уговоры, ни строгий приказ не действовали на норовистого коня.

— Вот скотина! — вполголоса ругнулся Володя. — Небось, фрицы за такое упрямство вытолкали из обоза.

И вдруг неожиданно для самого себя со злостью крикнул:

— Хальт!

Конь послушно замер. Хлопец уцепился за гриву, согнал со сбитой холки мух, и только схватился за хребет, чтобы вскочить на спину, как тут же отлетел в сторону, сбитый с ног ударом копыта выше колена. Пришлось отползти к кустам, руками выкопать ямку и приложить к ноге горсть мокрого торфа. Стало немного легче.

Уже заходило солнце, когда Володя, прихрамывая, выбрался на незнакомую дорогу, вдоль которой высились телеграфные столбы с оборванными проводами. Выбитая фашистскими сапогами, она напоминала изъеденное оспой лицо. На юго-востоке чернела какая-то деревня. «Нужно немного отдохнуть», — решил юноша и прилег на обочине. Из глаз потекли слезы, собираясь в мутные горошинки на горячем песке. «Чего же ты плачешь, ведь ты свободен», — упрекнул себя парень и, оттолкнувшись руками от земли, поднялся на ноги, зашагал в сторону деревни.

Через несколько минут солнце скрылось за тучей.