Дубовая Гряда

4

Кончилось бабье лето: приземлились паучки на ржище. Падали желуди, стукаясь о тугие ветви дубов, пожелтели вишенники. На болоте, в темно-зеленой поросли елей и сосен, словно огромные свечи, пылали вершины осин. В садах, перелетая с дерева на дерево, ныряли в воздухе пестрые дятлы, прыгали по веткам неугомонные синицы.

Возле Шайдобовой избы стояла старая разлапистая верба. Оседланный жеребец, привязанный к ней, грыз ствол, отрывал тонкие полоски лыка и медленно жевал их крепкими белыми зубами. На землю падали клочья пены и тут же смешивались под копытами с землей. Чувствовалось, что жеребцу надоело стоять.

— Господин бургомистр, ваш жеребчик, наверное, проголодался? — вспомнил старый Шайдоб.

— Ага, — Бодягин, сидя над тарелкой холодцом, кивнул головой. — Овса ему! Овса!

— Где же его взять? — глянул Шайдоб на жену. Та лишь зажмурилась, и старик понял. — Нету.

— Врешь, есть! — пьяным голосом крикнул Василь.

— Ты на отца так? — насупился бургомистр. — У своих мы ничего не берем. Позови старосту.

Шайдоб надел засаленную кепку и исчез за дверью. Минуты через три он уже шел рядом с Савкой и, словно молодой порывистый конь, время от времени забегал вперед его, сталкивая с тропинки.

— Жеребцу овса! — отрубил бургомистр, едва староста переступил порог избы.

Савка глянул на Шайдоба. Взгляд его говорил: «за этим ты и прибегал ко мне?»

Бургомистр понял старосту.

— Только не своего.

— Что, я одалживать пойду? У меня свой есть.

— На-про-тив изба, — показал бургомистр пальцем на окно. — Там и возьми. Я так хочу. Потом вернешься сюда.

Сутуловатый, высокий Савка пригнул в дверях голову и вышел во двор.

— Говорят, он большое влияние имеет на ваших людей, — сказал бургомистр. — Когда работал бригадиром, заставляли в партию вступить, а он отказался. За это и сняли.

— Брехня, — поморщился Шайдоб.

— Видно, до Савки все туго доходит, еще не вошел в роль… Но, как вы рассказываете, обстановочка тут не ахти.

Шайдоб слушал и одним глазом косился на окно, чтобы проследить, куда пойдет Савка. Потом рассмеялся и подмигнул Бодягину:

— Выполнил приказ. На него нужен хозяин, потому что, если я говорю, он и ухом не ведет. Слушается, как и прежде, колхозников…

Закончить ему не дал вернувшийся староста.

— Вот что, господин Комяч, — подчеркивая значение своих слов, внушительно произнес бургомистр, — ты, как видно, не понимаешь особенностей новой жизни. Хозяин ты хороший, люди тебя слушаются, а вот в политике ни бельмеса не смыслишь. Не вижу у вас разницы: или это тот же самый большевистский колхоз, или немецкая община. А ты разницу видишь?

— Конечно. Техники никакой нет, сеять нечем будет…

— Германские законы, дисциплина действуют в вашей деревне? Нет! Люди переодели в гражданское больше сотни красноармейцев и командиров, показали им безопасные пути для ухода. Ты представления не имеешь, сколько здесь, на одной только Жлобинщине, специально оставлено большевиков! Сойдутся они, и ни тебе, ни мне на земле места не будет. Молодежь у вас своевольничает, ни один комсомолец на регистрацию не явился, а ведь ты — доверенное лицо, староста!

— Да какие тут комсомольцы! Те, что были в колхозе, ушли на фронт, а школьники… Мало ли в какие кружки их записывали. Вот, посмотрите, тоже пионер сидит, — показал Савка на Василя и улыбнулся.

— Ой, не дури, Савка. Ты знаешь, все знаешь… — зевнул Василь. — Но я не вижу беды, которая чудится господину бургомистру. Отец наговорил ему сорок бочек арестантов: мол, кто-то куда-то ходит, кто-то что-то делает. У страха глаза велики! А мои друзья не уважают батьку, да и я его не уважаю за то, что он упек в тюрьму тетку Веру, Лидину мать. Подумаешь, совершила преступление: переодела командира и отправила на все четыре. Вот если бы она взяла примака, скажем, для дочери своей, тогда — иное дело!

— Сколько учил, воспитывал, а он вон как, относится к родному отцу, — покачал головой, старый Шайдоб.

— Учил! Таскал с малых лет вместе с собой воровать, так я при советской власти всю жизнь дрожал! Не вороши прошлого. — Василь толкнул полицейского, дремлющего за столом, и отправился за ширму будить второго. — Пойдем гулять, сегодня воскресенье, чего ради нам слушать разные сказки. Другое дело — поймать диверсанта, уничтожить десант. А то говорят о Дубовой Гряде, где, кроме дубов, ничего нет.

Эти рассуждения успокоили бургомистра. «Он все здесь знает, — подумал Бодягин, — а старик, пожалуй, уже малость рехнулся».

Все же бургомистр решил получше присмотреться к этой деревне и принудить людей жить по новым законам. Вон до чего дошло: никто здороваться не желает! Ничего, он им еще покажет почем фунт лиха…

Миновал октябрь. Осень вступила в свои права. Жизнь словно замерла в ожидании весны…

Озадаченный недостаточно быстрым, укоренением гитлеровских законов в волости, бургомистр решил вызвать к себе начальника полиции Кичку. Как раз в это время пришел секретный приказ из комендатуры: мобилизовать молодых мужчин, замеченных в непочтительном отношении к немецким властям, на строительство мостов и ремонт дорог. Тут Бодягин и вспомнил о Дубовой Гряде, где недавно разговаривал с Шайдобом.

— Пан Кичка, — сказал он, подчеркивая словом «пан» новые отношения между фашистскими прислужниками, — в Дубовой Гряде, можно считать, до сих пор существует колхоз. Люди живут надеждой на возвращение большевиков. Никто ничего колхозного не берет. Лошадей, правда, раздали, но бывший конюх потребовал от каждого хозяина расписку, что тот берет лошадь на сохранение до определенного времени. Попытался было старый Шайдоб сломать такой порядок, так деревенские парни прогнали его с поля, сняли замок с бани, сделанной когда-то из гумна старика. Не нравится мне их настроение. Видимо, все еще сказывается влияние большевиков, которые, вырвавшись из окружения, проходили через деревню.

Прищурившись, бургомистр хитро посмотрел на начальника полиции. Тот заерзал на стуле, хихикнул:

— Вот-вот, именно так. Шайдоб рассказывал, что возле траншей уже нет оружия: кто-то успел собрать. А мне удалось узнать, кто именно: каждый, идя домой, несет — что бы вы думали? Обрез! Одного такого уже поймали на днепровской переправе. Шел откуда-то из Западной. А я хвать — под ремнем обрезик! Спрашиваю, где взял? И где бы вы думали — возле Дубовой Гряды подобрал винтовку да на болоте — чик-чирик ствол от нее. Там многие проходили, вот и порастаскали.

— Нет порядка в моей волости, пан Кичка. Поезжайте в эту деревню и сделайте все необходимое, чтобы мужичье уважало власть и перед нами загодя становилось на колени. Не хочется немцев науськивать: подумают, что мы бессильны и не можем сами управлять.

Бургомистр прочитал Кичке приказ комендатуры и приказал арестовать двух парней, а потом подсунул еще какие-то бумаги. Пока начальник полиции читал их, Бодягин задумался о своем: «Посмотрю, какую инициативу он проявит в этой операции, а нет, так добьюсь, чтоб выгнали к черту. Обрезики… Мелет глупости. Работая с этим дураком, я не только не продвинусь выше, но и тут не удержусь. Был бы мой отец здесь, мы бы навели порядок. Он по своей линии, а я по своей».

Отец Бодягина, священник, долго жил на Полесье. С детства он рассказывал сыну смешные истории о мужиках и называл их чернью. Своих прихожан он так опутал религиозной паутиной, что те верили каждому его слову. Скажет: «Осину осина повалила, Ивана придавила, лежит бедолага до вечера, а есть ему нечего». И люди несут яйца, отдают последнюю копейку, чтобы святой отец передал все это через бога Ивану. Тем, кто не ходил в церковь, по вечерам показывал черта. И хотя днем на этом месте оказывался обгоревший пень, многие думали, что на самом деле видели нечистую силу. Как только поп не обманывал легковерных простаков! А после революции начал агитировать против советской власти, за это его и выслали из тех мест. Сын же закончил лесной техникум и работал на Полесье в одном из лесхозов. Во время мобилизации удрал в лес, долго не возвращался домой, чтобы не взяли в армию. А пришли немцы — бросил жену с ребенком и переехал на Жлобинщину.

— Ну, так я поеду, пан бургомистр, все выполню.

Эти слова вывели Бодягина из задумчивости. Кичка попрощался с ним и ушел.

После полудня небо нахмурилось. На кладбище над старыми соснами кружилось воронье. По мерзлой дороге тарахтели три повозки, а впереди ехали на лошадях шестеро полицейских во главе с начальником. Они то громко хохотали, то подсвистывали, подгоняя своих коней. И, только подъехав к болоту, немного угомонились. Так и добрались до Дубовой Гряды.

В избу Марии явился сам начальник полиции, разославший подчиненных по деревне. Володя быстро разделся и шмыгнул под одеяло, а мать встретила Кичку возле порога.

— Ну, мне у тебя нечего спрашивать, помню, как приводили в полицию. Разве что спину подправить? Небось, зажила уже. Неси яйца, соль и мед!

Володя слышал, как мать, скрипнув дверью, вышла в кладовую. Кичка заглянул в соседнюю комнату и увидел хлопца.

— Ты почему лежишь?

— Заболел.

— Вставь! Может, ранен?

Володя спустил ноги с кровати, поднялся.

— Это мой сын, он болен! — подбежала вернувшаяся мать.

— Вижу. Похож.

Мария старалась побыстрее отдать яйца, чтобы Кичка оставил сына в покое. Тот посмотрел, хмыкнул:

— Это другое дело. Соль есть? Где соль?

— Вот ее сколько у меня, — мать достала с полки небольшой пакетик.

— Соль возьму.

— Это же последняя.

— Пошла прочь! — и, оттолкнув хозяйку, начальник полиции покинул избу.

Володя сразу начал одеваться.

— Лежи, могут вернуться, — всполошилась Мария.

Но юноша не послушался, подбежал к окну.

— Уехали. Мама, побудь дома, а я сбегаю к Миколе.

И, накинув на плечи пальто, Володя выскочил из дома.

Вытащив винтовку из-под крыши, он спрятал ее под пальто. По огородам шел медленно, а миновав сад, побежал через болото наперерез полицейским. Но, как ни спешил, опередить полицаев не удалось, те успели проехать.

Вдруг на дороге показался всадник, под охраной которого понуро шагали два человека. Над дорогой нависал ивняк, там-сям поднимались сосенки. Володя спрятался в кустах, пригляделся и узнал Толика Зубенка и Павла Пылилу. Павел сильно прихрамывал, полицай держал в руке пистолет.

Володя прицелился в грудь всаднику и плавно нажал на спусковой крючок. Но вместо выстрела услышал негромкий щелчок. Осечка! Быстро рванув затвор, дослал новый патрон, прицелился, выстрелил — и лошадь, в с нею и полицай будто провалились за кустами.

Бросился бежать и увидел, как по болоту мчатся оба хлопца. Чувствуя неожиданную дрожь в ногах, Володя опустился на кочку. Чуть в стороне промчался Толик, за ним, по-прежнему прихрамывая, Павел, успевший испуганно глянуть на своего освободителя. Через несколько минут оба скрылись в деревне.

Мать заметила, что парень пришел домой растерянный и молчаливый. Хотела расспросить, что случилось, но не успела: Володя опять ушел.

Односельчане встревоженно рассказывали друг другу о случившемся. Толик боялся сидеть дома и ушел к соседям. Павел залез на печь и лежал там, прислушиваясь к каждому шагу во дворе.

Он с детства хромал, поэтому и в армию не взяли. Сначала Павел переживал из-за своего физического недостатка, но, когда началась война, был рад этому: не годен ни в солдаты, ни в матросы. До войны работал бухгалтером в колхозе, считал себя образованным человеком, любил поухаживать за женщинами и даже наведывался в соседние деревни к вдовушкам. А когда пришли немцы, поклялся самому себе: «Умру, но оружие в руки не возьму».

На следующий день стало известно, что на болоте лежит убитая лошадь. Полицейский с перебитой ногой с трудом, но добрался до волости. Узнав об этом, Володя с Миколой, а за ними и Павел с Толиком решили на время уйти из Дубовой Гряды. И не напрасно: после полудня в деревню нагрянули полицаи. Савка заторопился навстречу Кичке:

— В чем дело, пан начальник?

— Эх, ты, староста, а не знаешь, что возле вашей деревни делается!

— Знаю, но это случилось в двух километрах от нас и в стольких же от вас.

— А почему на обратном пути? — схватился Кичка за рукоятку пистолета.

— Значит, кто-то видел, как вы сюда ехали.

— Думаешь? Мне эти обрезы печенки выедят! Видно, стреляли не из винтовки, на выходе пули кулак в рану влезет. А Бодягин кричит: «Смети деревню, иначе я тебя смету». Он хочет коменданту мою голову подставить. У меня есть бумага, где указано, кого нужно уничтожить, но таких пока не встречаю. Признайтесь, пан Комяч, бургомистр говорил обо мне что-нибудь плохое?

— Да нет, вот и Шайдоб может подтвердить.

— Тихо! — оскалил зубы Кичка. — Нам нужны на время два хлопца. Лучше бы из семей коммунистов или большевистских активистов.

— Нет у нас таких. Берите кого вам угодно.

— Ты староста, ты и должен подсказать.

— Нет таких семей.

— Как нет! По-моему, вполне подходят Микола Верес и Володька Бойкач. Шальные парни, из таких большевики и вырастают, — вмешался подошедший к ним Шайдоб.

— Брось ты, твой сын говорил, что возьмет Марииного сына к себе в полицию. Где Василь, пускай подтвердит! — разозлился Савка.

— Бургомистр не захотел Василя посылать, тут у него и сват и брат. Тех, кто нам подходит, мы не трогаем. Нужно забрать вчерашних, и все, — решил Кичка.

Шайдоб направился домой, а староста с начальником полиции зашагали по улице. Полицейские топали следом. Анатолия дома не оказалось. Не застали и Павла. «Я и на самом деле ничем не помогаю бургомистру», — подумал Кичка и, разозлившись, начал бегать по избам. Что он доложит бургомистру и своему начальству в Жлобине? Где бандит, ранивший полицейского? И решение, наконец, пришло. Собрав подчиненных, Кичка сказал, что теперь ему все доподлинно известно. Мол, одна женщина ходила вчера ломать прутья для веников и видела человека, который бежал по кустам в сторону Днепра. Поэтому полицейские должны немедленно обследовать тропинки на болоте и выйти к речной переправе. Если не удастся что-либо найти, так и сообщат в комендатуру: преследовали бандита, но он скрылся за Днепром.

Бургомистр остался недоволен этой операцией Кички, хотя и поверил, что полицейские вышли на след преступника.

— Слушай, пан Кичка, с пострадавшим я все уладил. Нужно в каждой деревне иметь своих людей, чтобы они были нашими ушами и глазами. Избави бог, если кто выстрелит в немецкого солдата! Нас сразу турнут ко всем чертям. Лишь бы пережить несколько месяцев, пока все займут свои места и наступит покой. Вот только плохо, что ты не привел хлопцев из Дубовой Гряды.

— Некогда было, пан бургомистр.

— Ладно, это дело не одного дня. Старый Шайдоб обещал дать полную характеристику на всех парней и мужчин в их деревне. И он это скоро сделает.

Кичка вышел от бургомистра и задумался. «Вдруг Шайдоб скажет сыну или при случае Бодягину, что никто никакого преступника не видел, а сбежавшие после покушения хлопцы куда-то исчезли! Что тогда со мной будет?»

Шайдоб, слышавший разговор Кички с полицейскими в деревне, очень хотел узнать, какая из женщин ходила ломать прутья. Придумывая разные предлоги, он заходил в избы, где в тот день побывал начальник полиции. Осматривал углы, но нового веника так и не увидел. Все еще надеясь узнать, кто стрелял, старик топтался под окнами, высматривал, прислушивался к разговорам молодежи. Даже пробещал Павлу, что, если его снова арестуют, он, Шайдоб, обязательно заступится.

Как-то, взяв топор, старик отправился на болото. Вдруг в кустах блеснул огонь и повалил черный дым. Вскоре оттуда шмыгнули в сторону два хлопца. Шайдоб не мог понять, что горит. Вокруг большого камня светилось множество огоньков. Он начал затаптывать их, но огоньки разгорались еще больше. Тогда, вытащив из-за пояса топор, разозлившийся старик стал забивать их обухом в землю. Потоптавшись в кустах, он нашел ящик с черными бутылками, наполненными какой-то жидкостью, в которой плавали комья, похожие на откипевшее молоко. Хотел вытащить пробку и понюхать, но вспомнил, что возле камня, где горели огоньки, видел такие же черные осколки стекла. Осторожно поставив бутылку, решил убраться от греха подальше. «Вот черти, какую только заразу не найдут! Даже страшно стало. Завтра приду, — решил Шайдоб, — и подстерегу, куда они этот ящик поволокут. Раньше его тут не было».

Заходило солнце. Огромный темно-оранжевый шар опускался к горизонту, а навстречу ему поднималась туча. Во дворе Шайдоба встревоженно чирикали воробьи. Почему-то они не забирались на ночь под крышу.

Старик бросил в сени топор и пошел в хлев. Погладил брюхатую кобылу, полез на сеновал, надергал клевера и положил у лестницы. Жена открыла дверь сеней, позвала:

— Хватит тебе разговаривать с кобылой, картошка остыла!

Шайдоб навесил на ворота замок, засунул ключ под крышу и направился в избу. Дочь его Василина, старшая сестра Василя, при свете лампы вязала, сидя возле етола. Глуховатая, она почти никогда не закрывала рот, особенно за работой. И теперь нижняя губа ее отвисла, то и дело набегала слюна, и Василина время от времени сглатывала ее. Шайдоб терпеть этого не мог, у него сразу всплывали неприятные воспоминания. Во время гражданской воины Тихон Шайдоб дезертировал и долго скрывался в лесу. Как раз в это время у них на квартире жил какой-то «святой» человек с толстой библией. В деревне ему дали прозвище — Слюнявый Князь, а Василину теперь называли Княжной. Авдотья убедила мужа, что люди от злобы плетут небылицы. Но в голову Шайдоба временами закрадывались грязные мысли. За несколько лет до этой войны он опять вспомнил Князя и упрекнул жену. Сидя на печи, Авдотья схватила чугунный кружок от плиты и врезала ему по лысой голове! Так и остался на темени шрам, похожий на полумесяц. Хотелось сейчас обругать дочь за слюнявость, но глянул на жену и вместо этого лишь огня в лампе поубавил.

— Хватит вязать, керосина мало. Иди спать, — прогнал он Василину. — Я поужинаю и тоже лягу.

Василина долго не могла уснуть. В избе почему-то стало светло как днем, хоть ты вставай и берись за вязание. Неужели это луна так светит? Но свет вдруг зашастал по стенам, пополз на потолок. Спрыгнув с кровати, Василина подбежала к окну.

— Го… гори-им! — истошным голосом завопила она.

Все вскочили. Горел хлев.

Сбежались люди. Кто-то рванул замок, хотел вывести скотину из хлева, но пламя уже охватило поветь. А тут еще патроны начали рваться так, что все бросились врассыпную. Когда же в огне бабахнули несколько гранат, во дворе не осталось ни одного человека. Авдотья голосила, за углом избы стоял Шайдоб и трясся мелкой дрожью. Люди знали, что старик собирает оружие, решив позднее сдать в волость и тем выслужиться перед немецкими властями. Дособирался, так ему и надо! А Шайдобу в эти минуты больше всего было жалко кобылу, сгоревшую вместе с хлевом.

— Подумать только, десять лет мучилась в колхозе, и на тебе, — горевал Тихон. — Был бы у меня конь, новый хлев мигом поставил бы.

— Сожгли, проклятые, сожгли! Приедет сынок, быстро найдет бандитов! — на всю улицу кричала Авдотья.

Шайдоб догадывался, кто мог поджечь хлев, но говорить об этом боялся. Слава богу, думал он, что изба уцелела.