Дубовая Гряда

3

Утро выдалось ядреное. Крупная роса клонила к земле колосья ржи на безлюдных полях. Желтый мокрый песок вдоль траншей лежал пухлыми рубцами. «Родная земля», — подумал Володя. Сразу стало легче, отступила усталость, утихла боль в ноге. Хотя с того времени, как он вырвался на свободу, пошли уже четвертые сутки, большой радости он пока не чувствовал. Тишина, царившая вокруг, настораживала и пугала. Беспокоила и мысль о том, живы ли мать с детьми и дедушка. «Немцы знают, из какой я деревни, и, может быть, уже приезжали…»

Юноша решил пойти на Сажень — так называли небольшой пригорок на обочине дороги из-за черной, похожей на печную сажу земли, покрывавшей его. Рассказывали, что когда-то там жгли уголь для кузницы. Мальчишки очень любили это место. Особенно хорошо тут было ранней весной. На дороге еще лежит снег, на полях лишь кое-где проталины, а ребята соберутся на околице деревни, сбросят валенки, сапоги да и махнут наперегонки. Снег обжигает босые ноги, но мальчишки знают, что через километр их согреет Сажень. Соберутся на пригорке и давай прыгать, как болотные кулики на токовище. Погреют ноги на теплом песке и назад в деревню. Так они встречали весну. Правда, в последние годы Володя уже не бегал — вырос.

С пригорка была видна вся деревня. Вспомнилось, какою она была не так давно, до войны. С обеих сторон зеленели сады. Возле каждой избы — цветник. Через деревню протекала небольшая речушка, и там каждый день крякали утки, гоготали гуси. Иногда аист слетал со своего гнезда и важно расхаживал по берегу. Гнездо его находилось недалеко от мельницы на красном дубе. Красным односельчане называли дуб за то, что сухие листья держались на нем и зимой. За мельницей начиналось болото, отделенное от садов большой грядой дубов. Ровные, высокие, дубы стояли молчаливо в ясные дни, а когда наползали тучи и поднимался сильный ветер, они тихо стонали, но защищали сады от бури.

Очнувшись от воспоминаний, Володя глянул в сторону деревни. И тут же увидел, что красного дуба нет.

А ведь сразу за ним их изба. Цела ли? Как будто цела, серый дымок вьется из печной трубы… Хорошо бы у кого-нибудь узнать, есть ли в деревне немцы. А вон, кстати, и человек вышел на дорогу, прямо сюда направляется. Кто бы это мог быть? И почему поет-заливается на всю округу?

Володя отполз подальше в овес — осторожность не помешает.

«Не для меня весна придет… а дева с черными бровями, она растет не для меня…» — долетали до него обрывки песни.

Так и лежал, не поднимая головы, до тех пор, пока ствол винтовки неведомого певца не исчез вдали.

Тем временем пригрело солнце, дохнул ветерок. Понемногу высохла роса. «Хватит торчать у дороги, пойду к болоту, а там по огородам проберусь в деревню», — решил юноша. Он поднялся, отряхнул песок с одежды и зашагал, на ходу срывая овсяные колосья и разжевывая горьковатые зернышки. «Осыпается, а жатва не началась, — думал парень. — Неужели всех перебили? Или люди боятся мин?»

Вскоре добрался до дубняка. Стало слышно, как возле колодца бренчат ведра, а на улице кричат дети. Осмелев, Володя вошел в деревню.

— Мария, Мария! Сын идет! — раздался радостный крик соседки, тетки Михалихи. Из двора выбежала мать, за ней младшая сестра Нина и брат Коля, следом за которыми ковылял дедушка Андрей.

— Сыночек мой, сыночек, — плакала мать, не зная, куда усадить и чем угостить будто вернувшегося с того света хлопца. А тому не до еды было, хотелось поскорее узнать, не расспрашивал ли о нем кто-нибудь чужой. Из разговоров матери с женщинами, собравшимися в избе, понял, что никому ничего неизвестно. И в ответ на расспросы, где он так долго был, сказал, будто ушел вместе с отступавшими красноармейцами, но в какой-то деревне под Смоленском отстал и решил вернуться домой.

Чувствуя, как слипаются глаза от усталости, Володя пожаловался:

— Всю ночь прошагал. Сил нет, до чего спать хочется.

— А ты ложись, ложись, — засуетилась Мария. — Слава богу, что живым-здоровым вернулся.

В этот день Лида несколько раз забегала к соседям, но только под вечер сказала, что Володю очень хочет видеть Сергеев.

— Пускай спит, завтра увидятся, — ответила Мария.

— Я и сама хочу с ним поговорить.

Услышав знакомый голос, юноша открыл глаза. Лида рассказала ему о своем горе, о местных порядках, о Василе.

— Значит, это его я видел, — догадался Володя. — Отсюда шел.

— Я же тебе и говорю, что Василь Шайдоб записался в полицию.

— Шайдоб, — зло повторил хлопец. — В комсомол не вступал, доказывал, что главное — хорошо учиться. А теперь для него что главное? Фашистам помогать! Я видел, как они к нашим людям относятся. Хуже, чем к скотине. Не верю, чтобы к какому-то Шайдобу немцы относились с уважением. Думал, вырвусь, возьму винтовку и, где увижу гитлеровца, там и буду бить. А теперь что делать? Наши далеко…

— Сергеев тоже только этим живет: скорее поправиться, взять оружие и воевать.

— А как?

Политрука Сергеева юноша хорошо помнил. Это политрук эвакуировал людей с передовой линии. Он утверждал, что дальше отступать они не будут, а если и придется, то не так быстро. Колхозники тогда покинули свои избы и уехали подальше от линии фронта.

Километров за десять эвакуировалась и Володина семья. У Дубовой Гряды недели три шли жестокие бои, а потом красноармейцы двинулись вперед и даже освободили Жлобин. Мать не хотела отпускать Володю домой, но он обещал быстро вернуться. А вернулся только сегодня…

— Где же Сергеева ранило? — поинтересовался юноша.

— Не знаю. Он хочет тебя видеть, у него и спросишь.

— Мама, — позвал Володя, — я схожу.

— Попозже, сынок. Поужинаем и ему отнесем.

Хмурая ночь вскоре опустилась на землю.

Мария и Володя осторожно вышли из хаты.

Убежище, где находился Сергеев, напомнило Володе его недавнюю тюрьму — клеть. Даже мурашки пробежали по спине. Но тут, в этом крошечном помещении, человека спасали от смерти. В тусклом свете фонаря едва различались знакомые черты лица политрука. Тот сразу узнал Володю.

— Где же ты пропадал? — спросил Сергеев.

— Долгая история, но расскажу, — ответил юноша. — Когда я отпросился у мамы сходить домой, в деревне уже не было ни вас, ни бойцов. По улице, с узлом за спиной, торопливо шагала старушка. Увидав меня, она махнула рукой и сказала, чтобы я убегал, потому что в Дубравке немцы. «Как они могли появиться там, когда наши войска у них позади?» — подумал я.

Залез я на крышу избы, осмотрелся. Вижу, за болотом, возле железной дороги, шагает множество солдат. Значит, те, что в Дубравке, пробрались в тыл? Я решил побежать и пересчитать немцев, а потом сообщить нашим. Хотел вытащить комсомольский билет, который мама зашила в сорочку на груди, но передумал. Снял рубашку, засунул в горшок и закопал в огороде под яблоней.

Дубравка недалеко от нашей деревни, на юго-западе. Сначала бежал по дороге, потом свернул в рожь. Недалеко от Дубравки остановился, начал прислушиваться. Людей в деревне не было, стояла тишина.

Вдруг вижу, на колхозном дворе нырнул вниз колодезный журавль. Я пополз к конюшне. Посреди двора, возле костра, несколько немцев ощипывали кур, другие умывались. Насчитал двенадцать гитлеровцев и, пригнувшись, чтобы не заметили, — назад.

Все время придерживался широкой магистральной канавы и только возле большака перепрыгнул через поперечную. Поднялся на мостик, и тут, как привидение, вырос передо мной здоровенный, с засученными рукавами немец. Ствол его автомата уже был направлен на меня, и руки сами собой потянулись вверх.

— Ком! — кивком головы подозвал он меня к себе и, ощупав карманы, погнал в поле.

Мы поднялись на пригорок у самой дороги и оказались среди большой группы солдат, один из которых, плюгавенький фриц с кривыми ногами, мастерил березовый крест. Около только что выкопанной ямы лежали четыре гитлеровца с почерневшими лицами. Здоровенный немец положил на обочину свой автомат, поднял с травы винтовку и толкнул меня в плечо, махнув рукой на борозду посреди сгоревшей ржи. Бежать? Чтобы эти гады открыли огонь, как по затравленному зайцу? Нет, не дождутся! И я решил умереть, но не сделать ни шага. Не знаю, чем бы все кончилось, но мой мучитель вдруг оглянулся на дорогу, поспешно бросил винтовку, что-то крикнул и схватил свой автомат. Засуетились и остальные, начали одергивать мундиры, поправлять пилотки. А со стороны железной дороги, поднимая пыль, прямо к нам мчалась открытая легковая машина. Шаркнули шины, машина остановилась, из нее выскочил краснощекий офицер, кажется, генерал, в белых перчатках, за ним адъютант. Верзила немец что-то доложил генералу, тыкая большим пальцем в мою сторону. Тот поднял бинокль и долго смотрел на восток, после чего вернулся в машину. Адъютант жестом приказал мне сесть на заднее сиденье и не опускать руки.

Не зная, куда они меня повезут, я все равно был рад, что удалось вырваться из лап верзилы.

Миновав железную дорогу, машина свернула к усадьбе бывшей МТС. В небольшом бору стояли танки, грузовики, пушки. Вокруг — много палаток, а в эмтээсовских домах и бараках — ни окон, ни дверей. Вскоре подошел немец и спросил:

— Официр?

— Нет, — ответил я.

— А кто ты есть?

— Школьник, жил дома. Но красноармейцы прогнали нашу семью с передовой, и я не знаю, где теперь мама. Бежал к тетке, она тут недалеко.

— Знаю я ваша тьетка. Идем!

Думал, сейчас расстреляют. Но вместо этого немец завел меня в барак. Там, в небольшой комнате на голом полу, лежали двое красноармейцев. Один, окровавленный, с перебитой ногой, тяжело стонал. Другой, покрепче, спросил, откуда я. Выяснилось, что он из соседнего района и знает нашу деревню.

Вошел немец, недавно допрашивавший меня.

— Возьми этого, — показал он на бойца с перебитой ногой, — и отведи в машину.

Грузовик с открытым бортом стоял недалеко. Как только раненый оказался в кузове, машина загудела, и меня обдало удушливым синим дымом.

— Иди назад, — приказал немец.

Единственный уголок в комнате был залит лучами вечернего солнца. Там я и прилег. Где-то далеко слышались глухие взрывы, в небе гудел самолет. Неожиданно раздался винтовочный выстрел.

— Не того ли раненого убили? — сказал я, но боец уже спал, широко раскинув руки. Его стриженая голова лежала на моей ноге. Нога онемела, но я терпел, наблюдая, как рывками поднимается и опускается грудь красноармейца. Не заметил, как сам уснул. А когда проснулся, уже была ночь, и в помещении похолодало.

Так прошла первая ночь плена. В полдень к бараку подъехал на лошади ефрейтор и приказал нам с бойцом идти впереди него. По дороге он взвалил мне на спину какие-то железные коробки…

Мать слушала рассказ Володи и едва сдерживалась, чтобы не расплакаться.

Положение на фронте, о котором рассказывал юноша, политрук знал гораздо лучше. Красноармейцам пришлось отступить, чтобы не попасть в окружение. Рота Сергеева должна была прикрывать отход наших войск с левого фланга. Немцы же рвались к шоссе, чтобы обойти и окружить ее. Войскам удалось отойти почти без потерь, зато рота в жестоком бою полегла почти целиком. Тогда-то и был ранен Сергеев.

— Поздно уже, — сказал политрук. — Вам пора уходить. Но ты, Володя, заглядывай почаще.

Старый Шайдоб был заядлым приверженцем «нового порядка». Он ходил по полю, отмечал участки, принадлежавшие ему до коллективизации, наконец вкопал столбики на межах и начал жатву. Глядя на него, отмерили свои участки еще двое хозяев, но взяли они полоски поменьше прежних. «Что же это будет, ведь без хлеба останемся, — тревожились женщины. — Надо разделить все поле на равные полоски и начинать жать». Но тут в деревню наведался бургомистр волости Бодягин — средних лет мужчина, широкоплечий, с угрюмым взглядом маленьких глаз. Он приказал созвать сход.

Большая изба на краю деревни была переполнена. Бодягин высморкался, грозно глянул по сторонам и начал:

— Завтра все как один должны выйти в поле. Сдвоить, строить лошадей и работать на жатках. Сушить и тут же свозить снопы в гумно. А потом, сами знаете, мо-ло-тить! Понятно?

Минуты две стояла тишина. Наконец послышался чей-то голос:

— А кто платить будет?

— Привыкли за плату работать! А теперь никто не будет платить, потому что все ваше. — И, немного подождав, бургомистр добавил: — Только помните, что каждый двор должен будет сдать по восемьдесят пудов зерна. Так что надо стараться. И еще помните: с сегодняшнего дня у вас община.

— А что это такое? — спросил старый Рыгор.

— Все приказы немецкой власти выполнять вместе и организованно. В следующий раз приеду — назначим старосту.

Бодягин снова высморкался и вышел из избы. А люди еще долго не расходились, пожимая плечами.

Володя с Миколой выбрались на улицу.

— Некоторые ожидали от немцев земли, вот бургомистр тех и обрадовал, — вполголоса сказал Володя и оглянулся.

Микола рассмеялся:

— Он им даст земли! Видел Шайдоба? Молчит…

— Шайдоб будет делать, что захочет. Он уже колхозную баню запер, говорит, что она из его гумна сделана. За своим Василем как за каменной стеной.

Сергеев волновался, узнав от Лиды, что приехал бургомистр. Увидев Володю, он обрадовался. От него узнал, зачем приезжал бургомистр и о чем говорил.

— Пока в деревне такие порядки, надо не зевать, — сказал политрук, — запасаться оружием. Кто тут еще из комсомольцев есть?

— Микола Вересов — надежный парень, двое девятиклассников, Федя Кисляк и Толик Зубенок. Остальные девчата.

— Можешь привлекать и некомсомольцев. Кому из ребят не захочется иметь винтовку! Ты с Миколой пойдешь на место боя нашей роты. Там должны быть пулеметы, винтовки, даже миномет. Вы их перенесите к реке, спрячьте в воде. Не испортятся. А с патронами и минами хуже. Их нужно завернуть во что-нибудь и закопать в землю. Домой оружие не приносите, так и остальным ребятам скажи. Прикопали, запомнили, в каком месте, и все.

— А потом создадим молодежный отряд и будем громить фашистов! — заискрились глаза у Володи.

— Ишь какой горячий, — улыбнулся Сергеев. — Одни вы ничего не сделаете, быстро перебьют. Нужна организация. Подожди, люди увидят, что принесли им фашисты, разозлятся, тогда и нам будет легче действовать. Наши все равно вернутся: не бывать тому, чтобы чужеземцы советский народ сломили.

Выйдя от политрука, Володя почувствовал себя большим и сильным, а главное, смелым, как никогда. Теперь не так-то легко будет снова взять его в плен. Постоит за Родину, за самого себя и за мать!..

Посвятив Миколу в свои планы, Володя предложил:

— Завтра утром приходи ко мне с косой. Я тоже возьму, и пойдем на болото. Даже матери ни о чем не догадаются.

— Это идея, а то моя шагу ступить не дает, все время следит.

На следующее утро две тропинки протянулись по росистой ботве через сад до самого болота. Густой туман то отступал от хлопцев, то снова окутывал их. Когда добрались до места, указанного Сергеевым, на солнце еще можно было смотреть, не прищуривая глаз. Там не было ни одного целого кустика. Молодые березки и ольхи будто подстрижены. Огромный серый камень и тот выщерблен. На бруствере окопа молчаливо стоял «Максим», возле него лежала куча винтовок.

— Кто это их сюда снес? — удивился Микола.

— Немцы. Они оружие не закапывают, а собирают, — ответил Володя.

— А красноармейцев кто похоронил?

— Тоже они. Да разве похоронили? Прямо в окопах чуть-чуть присыпали сверху песком, и ладно.

— А на могилах своих, гады, кресты березовые поставили.

— Ну и пускай. Березок у нас много. — Володя начал срывать с крестов и швырять в грязь немецкие каски. — На одном этом болоте для всех гитлеровцев хватило бы.

Микола остановил его:

— Не трогай. Вдруг кто-нибудь увидит. Лучше пойдем.

Хлопцы стащили с бруствера пулемет и по кочкам покатили его к реке.

— А жалко, правда? — опуская пулемёт в воду, сказал Володя.

Оба стояли, с сожалением глядя на пузыри, поднимающиеся из темной речной глубины. Чуть не до полудня пришлось работать, пока очистили поле боя. По отдельности топили ручные пулеметы и винтовки. Ротный миномет закопали вместе с минами и патронами в окопе: если его погрузить в воду, потом не за что будет подцепить.

— Эту десятизарядку со штыком я все же возьму домой, — сказал Володя. — Она мне на каждый день вот как нужна! Почищу и спрячу под крышу.

— Тогда и я возьму.

Припрятав на время винтовки недалеко от сада, ребята с косами на плечах отправились домой. На улице они встретили Шайдоба и Савку Комяча, бывшего колхозного бригадира.

— Гляди-ка, Савка, уже косят, — мотнул Шайдоб кудлатой головой в сторону хлопцев. — За ними нигде не угонишься.

Володя остановился:

— Все равно ведь община, а вы старики. Будьте уверены, мы и для вас накосим.

— Пошлите к нам завтра Василя, вместе пойдем, — добавил Микола. — Даже за немецкие марки теперь ни у кого сена не купить.

— Разве что в Германии, — рассмеялся Володя.

— Балаболка, вот и сговорись с таким, — проворчал Шайдоб и дернул Савку за рукав: — Пойдем.

Савка распорядился:

— Если завтра с утра будет хорошая погода, с утра запрягайте коней снопы возить.

Хлопцы согласились.

После обеда Микола опять прибежал к другу. Володя сидел за столом, склонившись над листом бумаги. Он с детства любил рисовать, недаром его в школе всегда выбирали в редколлегию стенгазеты. Умел и рисунки к заметкам сделать, и едкие шаржи на товарищей, отстающих в учебе. Но любимой темой школьного художника всегда была природа. Он и теперь остался верен ей. Вон какой забавный рисунок висит на стене: синица попала в сеть, хищная птица-кобчик бросилась на нее, да и сама запуталась. Сидит с петлей на шее на другом конце дощечки и с ужасом смотрит на свою жертву.

Микола наклонился над столом, глянул на лист бумаги.

— Что это ты рисуешь? — спросил он.

— Военная тайна. Попробуй, отгадай! — усмехнулся Володя.

— Болото… речка… поле…

— Камень, куст, деревце, — подхватил Володя. — Хочу сделать карту земельных участков и сенокосов для каждого двора. Все эти угодья с траншеями и окопами будут навечно закреплены за Шайдобами… Что ты смеешься? Тут внизу бургомистр поставит печать с пауком или кинжалом, и карта станет историческим документом.

Поймав недоверчивый взгляд друга, Володя посерьезнел.

— Это место ты знаешь? — спросил он, показав кончиком карандаша на значок, похожий на амебу.

— Знаю, мы были там сегодня. Омут, куда винтовки опустили.

— А ты его найдешь, например, весной? Там сотня таких омутов появится. Окопы к тому времени перепашут. Попробуй разыщи гранаты, мины, противотанковые бутылки, которые мы с тобой припрятали. А на моей карте все тайники как на ладони. И, главное, ни одна собака ничего не поймет.

Микола вдруг отшатнулся от стола:

— Кто-то идет!

Володя мгновенно спрятал карту в стол.

В комнату вошла Лида, поздоровалась и тут же упрекнула хлопцев:

— Вот кому нечего делать, лодыри. Забрались в избу и посиживают. А где все ваши?

— В поле. Говоришь, лодыри, а мы сегодня с полгектара успели скосить. Потом подумали, что никто не заплатит, и решили это дело бросить.

— Что же будут ваши коровы есть?

— То, что и другие, нашим больше не нужно. Купим у германских зольдат, верно, Микола?

— Конечно, — согласился друг.

Он машинально рвал на мелкие клочки какую-то бумажку, а сам с горечью думал о том, что такой дружбы, как прежде, у них с Лидой никогда больше не будет.

— А немецкие марки для покупки сена, мыла, керосина и всего прочего будем одолжать у Лиды, — продолжал шутить Володя.

— Можешь одолжить и у своей Зины! — вспыхнула девушка.

— Ты же мне своячка, а Зина кто?

— Какая еще своячка?

— Хочешь сказать, что я имею право в тебя влюбиться? Так я не Микола, сразу Шайдобчика — чирк, чтобы не путался под ногами.

— Ох, какой смелый! Висел бы в Жлобине на базарной площади. Там две виселицы поставили.

— Слушай, Лида, маме не признаюсь — стыдно. А тебе скажу. Когда сидел у немцев, часто думал о Зине. Там она казалась мне более красивой, честное комсомольское.

— Смотри, не ляпни такое при фашистах, — предостерег Микола.

— Ничего, его тесть — староста. Защитит, — усмехнулась Лида.

— Кто-о?

— Зинкин отец. Или не знаешь? Сегодня из волости пришло назначение. Савка сразу отправился туда, говорил, что будет отказываться.

— А ведь это хорошо, что старостой назначили Савку Комяча, — сказал Микола. — Лишь бы не старого Шайдоба.

— Вот я и говорю, что у Володи теперь все шансы заполучить богатого тестя.

— Боюсь, как бы не начал ставить в угол… Но почему его назначили? Сын в Красной Армии… Хотя это хорошо. Зинина мать приходила к нам и радовалась, что я вернулся.

— Что тебе до ее матери? Зина сама каждый день прибегала ко мне, спрашивала, где ты.

— А я взял да и вернулся, — Володя постучал себя кулаком в грудь. — Ничего, друзья, мы еще повоюем! Что же касается Зины, признаюсь: я ее люблю. Только не говорите ей об этом.

— Вот это здорово! — расхохотался Микола. — Над Лидой шутил, а узнал, что Савку старостой назначили, и сразу к его дочери нежные чувства появились!

— Разве я не говорил тебе об этом раньше? — упрекнул Володя. И вдруг вскочил: — Где-то малыш кричит. Побудьте, сбегаю посмотрю, не наш ли.

Микола молча прошелся из угла в угол по комнате. В лыжном костюме, в солдатских ботинках, он казался Лиде стройным и сильным. Девушка с любовью смотрела на него.

— Почему ты изменился, стал не таким, как раньше? — тихо спросила она.

— Это ты стала другой.

Хлопец давно искал случая встретиться с ней с глазу на глаз. О многом хотелось сказать. Но стоило взять Лиду за руку, и будто язык отнялся. Нагнулся, поцеловал:

— Ни за что никому не отдам тебя!

Володя вернулся, крепко держа за руку громко ревущего, упирающегося братишку.

— Только подумайте, насобирали диких груш и давай в войну играть. Вот и влепил кто-то прямо в губу.

— Кто-то, — сквозь слезы передразнил малыш. — Это Лататуй Терентьев.

— Ну и кличку придумали!

— Я ему тоже дал!

Все засмеялись.

— Ого, будет боец! Подрастешь, пойдешь на войну? — спросила Лида.

— Пойду.

— Кого же ты бить будешь?

— Фашистов.

— Нельзя так говорить, а то услышат и арестуют, как меня.

Лида принялась умывать мальчика, и в это время вернулись с поля Володина мать с сестренкой и дедушка Андрей.

Старик устало опустился на лавку. Лицо матери почернело, глаза ввалились. Только у сестренки покраснел вздернутый нос да отчетливее выступили на нем веснушки.

— Мама, много сжали? — поинтересовался Володя.

— Много, сынок, но что пользы? Половина зерна на земле.

— А верно, что Комяча назначили старостой?

— Верно. Пускай себе, он для нас человек не плохой. Ходят слухи, что коммунистов и комсомольцев будут регистрировать. А его Зина тоже комсомолка.

— Я их регистрацию уже прошел. Еще раз в руки не дамся. Лучше уйду к Сергееву, буду сидеть вместе с ним.

— И до каких пор?

— Он со Смоленщины, все дороги знает. Как поправится, проберемся к своим. С нами Микола, Лида… мало ли ребят найдется!

— Ой, сынок, что это ты говоришь, — испугалась. Мария.

Как любая мать, она все время тревожилась за сына. Хотелось, чтобы и немцы его не трогали, и сам никуда не лез, а тихонько сидел дома. Но парень подрос, как его удержишь…

Немного погодя Володя вместе с Миколой отправились к Сергееву рассказать о своих делах, сообщить новости, посоветоваться, что делать дальше. Политрук внимательно выслушал хлопцев, похвалил за то, что они спрятали оружие, и напоследок сказал:

— Отсюда мы никуда не уйдем. Создадим партизанский отряд и будем действовать. А относительно регистрации мне думается так: коммунистов, кроме меня, здесь нет, комсомольцев же нужно предупредить, чтобы не регистрировались, иначе всех перестреляют.

Сергееву было тридцать лет. После окончания педагогического института он служил в Красной Армии. Его жена, учительница, перед самой войной уехала в отпуск к своим родителям, в Калининскую область, в деревню. Сергеев надеялся, что с семьей его ничего не случится, а сам с нетерпением ждал, когда сможет вернуться в строй.

В одном не признались хлопцы политруку: в том, что припасли каждый по винтовке. Под вечер они побежали на болото. В кустах долго возились с оружием: чистили, вынимали затворы, учились быстро разбирать и собирать… Уже темнело, когда направились домой. Володя зашел под поветь, забрался на кучу смолистых корчей и засунул десятизарядку в солому на крыше. Начал слезать, зацепился за коряжину, и корчи, черт бы их побрал, развалились. А мать в это время шла в хлев доить корову. Казалось, она не обратила внимания на грохот под поветью. Но утром, когда Володя запрягал коня в телегу, Мария спросила:

— Сынок, зачем тебе этот рожон? Найдут — всех нас расстреляют.

— Кто найдет? А если даже найдут, так что с того? Мы ничего не знаем. Ты винтовку не трогай, мама. Потом перепрячу, а пока пускай там лежит.

Володя взялся за вожжи, но мать удержала:

— Подожди минутку, и я с тобой.

Веял ласковый теплый ветерок. Низко над дорогой мелькали ласточки. Поздним летом мошкары становится меньше, и почти вся она оседает на конский навоз по дорогам. Колеса телег поднимают тучи мошек в воздух, и ласточки тут как тут. Говорят, будто эти заядлые охотницы всегда летают с открытым клювом.

На поле уже было многолюдно, но не слышно было ни веселых голосов, ни гармони, которая раньше, бывало, играла не умолкая.

Приехали на телегах Микола, Федя Кисляк и другие хлопцы. Савка велел девчатам подавать снопы на возы, для этого даже свою дочь прислал. А мужчины отправились косить овес. Только старый Шайдоб вертелся на сжатой полосе.

— Откуда начнем? — спросил Микола.

— Давай с Шайдобовой, там посуше, — предложил Володя.

Лида вспрыгнула на его телегу, остальные девчата подсели к другим хлопцам. Но только начали укладывать снопы на телеги, как подбежал Шайдоб.

— Кто тебе позволил? — вырвал он сноп из Лидиных рук.

— А что, ваше? Это еще колхозное! — огрызнулась девушка. Володя впервые видел у нее такие злые глаза.

— Ты потише, девка, — рубанул Шайдоб и погрозил пальцем. — Знаю, за какое счастье ты горе купила.

— А вы и горе не продавали, а уже счастье купили, — не удержался, подколол старика Володя. — Только очень уж оно дешевое.

— Молчи, и тебя знаю, — в ярости забрызгал слюной старик. — Бежал за красноармейцами, да не догнал, вот и вернулся.

— Шли бы вы, дядька, домой, — встал Микола между ним и Лидой. — Не нарывайтесь на неприятности. Это не в колхозе, где кто не работает, тот не ест. Мы без вас все сделаем: и обмолотим, и в хату привезем.

— Ничего, это самоуправство вам припомнят. И снопы мои назад привезете, босота, — плюнул Шайдоб и побежал к дороге.

— Гляди, какой жадный, готов все колхозное перетащить к себе, а люди хоть подыхай, — заметил Федя. — Наверное, к Зининому отцу побежал.

— А отец как раз говорил, что нельзя позволять ему отбирать у людей их добро, — робко произнесла Зина.

До обеда все снопы по одну сторону траншеи были свезены и сложены в прежнем колхозном гумне.

— Хлопцы, будете возвращаться, захватите лопаты, — предупредил Савка. — Сделаете переезды через траншеи.

После обеда, прежде чем засыпать траншею, ребята решили осмотреть все изрытые места. Нашли шесть ящиков с противотанковыми минами, множество патронов и винтовок. Всех удивили немецкие автоматы: как они могли попасть на наш передний край?

— Ребята, — предложил Володя, — давайте спрячем все это. Придет время, отправимся на Днепр и Добасну рыбу глушить, а зимой на диких кабанов поохотимся.

— Правильно, кабана только и можно взять пулей, — подтвердил Микола. — Но об этом никому ни слова.

Пока хлопцы закапывали оружие, а девчата и женщины сносили в одно место снопы, на густую траву пала роса. Володя крепко увязал последний воз, подсадил Лиду и Зину, сел сам и хлестнул лошадь.

Со стороны Жлобина по дороге медленно шла женщина. «Кто это к нам в деревню так поздно?» — подумал Володя. И вдруг Лида во весь голос закричала:

— Стой, стой! Остановись!

Володя потянул вожжи и не успел оглянуться, как девушка птицей слетела с воза, а за нею и Зина.

— Мамочка, мама! — долетел до него радостный крик Лиды.