Дубовая Гряда

7

Лида принесла печальное известие: охрану лагеря, где находился Микола, усилили и никаких передач для пленных не принимают.

Она попыталась уговорить Василя съездить в лагерь, но тот отказался:

— Пока отец не поправится, не поеду.

А Шайдоб во время крушения поезда сильно ушибся и теперь отлеживался дома. Лечил его доктор Ярошев. Правда, Василь не очень доверял ему и однажды привез другого врача. Тот осмотрел отца и сказал, что надежд на выздоровление мало: нужно было сразу оперировать, а теперь старик совсем ослабел.

Через три дня Шайдоб умер. Лида знала, что о свадьбе Василь в такое время говорить не будет, и начала избегать его, при случае упрекая в том, что обещал освободить Миколу, а сам ничего не сделал.

Причину крушения поезда расследовал сам Бодягин, считавший его обычной аварией. После этого Володе стало легче, он смелее заходил к Зубенкам и Кислякам.

У Василя, правда, еще оставались кое-какие надежды на Лиду, и к Володе он относился неплохо, хотя по деревне ходили слухи, что полицейского ранил Мариин сын.

Однако, благодаря этим слухам, хлопцы, которым Володя не решился бы доверить что-либо серьезное, смотрели на него как на героя. Но юноша был осторожен, присматривался к ребятам и к Пылиле. Нельзя сказать, что Павел не оказывал влияния на колхозную молодежь. Он и в предвоенное время иной раз организовывал танцы, да и по возрасту был старше многих. И теперь Володя опасался, как бы Павел не запугал ребят.

Вот почему и решил он во что бы то ни стало встретиться и поговорить с Пылилой. Только подходящий случай никак не подвертывался.

Как-то Пылила тащил из сада ободранную ольху и увидал идущего навстречу Володю. Павел остановился, сбросил верхушку с плеча и начал поправлять всаженный в комель топор. Не зная, какой у них получится разговор, Володя все же спросил:

— Слушай, Павел, это ты разносишь слухи, будто я ранил полицейского?

Пылила усмехнулся:

— Ты, брат, у меня под ногтем. Думаешь, я тебя тогда не заметил? Могу даже сказать, где ты бежал.

— Ну, ты меня еще не знаешь… кривой черт! — вспыхнул Володя, не заметив, как вырвались у него слова, которых Пылила терпеть не мог. — Но узнаешь! Если меня и арестуют, так освободят, как я тебя освободил.

— А вот ты никогда не выберешься оттуда, куда я тебя отправлю!

— Не кипятись, не испугался. Что ты мне можешь сделать?

— Пускай только наши придут…

Об этом Пылила никогда не задумывался. Теперь он широко открыл глаза и как бы обмяк.

— Я что… Когда наши придут… Надо мной самим уже столько поиздевались… Вот, на своих плечах дрова таскаю, — растерянно заговорил он.

— Я стрелял в полицая, я! — продолжал заседать Володя. — Чтобы тебя от расстрела спасти! А ты меня теперь этим упрекаешь, гад?

— Слушай, Володя, я же никому ничего не рассказывал. Хотел пошутить, и только. А ты вскипел. Я ведь тоже психоватый и, может быть, погорячился. Действительно, ты меня спас, а я, дурак, почему-то вижу лишь то, что ты стрелял в полицая. Будь она проклята, такая жизнь, — опустив голову, Павел задумался. Володя внимательно посмотрел на него и пошел дальше. Он понял что после этого разговора Пылилы нечего бояться.

Как обычно, вечером в избе Алены собралась молодежь. Иван, сын хозяйки, подыгрывал на балалайке, а девчата пели «Реченьку» и просили, чтобы он не спешил.

Анатолий шепотом рассказывал Володе, какого Иван мнения о хлопцах и девчатах, собравшихся тут. Все они — советские люди, вот только Зина — дочь старосты, черт ее знает, что у нее на уме…

— Не хочет ли выгнать ее? — спросил Володя.

— Не знаю. Но ребята боятся при ней о фашистах, о новых порядках говорить.

— Все сами видят и знают, какие это порядки. А Зины опасаться нечего, она настоящая комсомолка.

Володя посмотрел на девушку, и их взгляды встретились. Ему стало неприятно, что о ней так думают, и, не выдержав, он сел рядом с Зиной. Девушка смутилась, отодвинулась. Знала, что во всем виновата отцовская должность, и все тянулась к молодежи, хотела быть вместе со всеми. Правда, иной раз на душе становилось так тяжело, что хоть ты плачь. Думала, если бы Володя не ходил на вечерки, и она ни за что не пошла бы. Но чем дальше, тем сильнее хотелось видеть его, и Зина отправлялась к Лиде или просто на улицу, оставаясь в избе только тогда, когда отец с матерью разговаривали о семье Марии или о хлопцах, вспоминая и Володю. В беседах же с Лидой не раз признавалась, что, если бы Володя погиб, не стала бы жить и она.

Володя попросил у Ивана балалайку и только взял первые аккорды на трехструнке, как все дружно подхватили:

Но песня тут же оборвалась: дверь распахнулась и в комнату вошли два немца.

Увидав такое многолюдье, первый из них вскинул от неожиданности автомат, но, поняв, что никакой опасности нет, расхохотался:

— О, руссиш паненка? Зеер гут!

Второй, улыбаясь, начал обходить девушек, внимательно всматриваясь в каждую из них. Но вдруг, наткнувшись на горящие ненавистью глаза Володи, сердито выпрямился и, вырвав балалайку, с размаху ударил ею хлопца по голове. Не растерявшись, Володя успел выставить локоть, и балалайка, хрустнув от удара по нему, развалилась на две части, так что корпус ее повис через плечо фашиста, а гриф остался в руке. В эту минуту кто-то из ребят погасил лампу, и, воспользовавшись неожиданной темнотой, юноша шмыгнул в дверь. Следом за ним с визгом бросились девчата, а из другой половины избы выскочила испуганная хозяйка:

— Что случилось?

Алена не поняла, кто вдруг облапил ее в темноте, начала отбиваться кулаками, и тут второй гитлеровец чиркнул зажигалкой. Первый увидел при свете ее в своих объятиях немолодую женщину, удивленно разжал руки, а хозяйка, воспользовавшись его замешательством, схватила со стола лампу и поднесла к огоньку зажигалки.

Снова стало светло, но, кроме Ивана и его сестры, в горнице никого из молодежи уже не было. Соседки не зря считали тетку Алену самой хитрой бабой в деревне. Схитрила она и сейчас: взяла лампу, поманила за собой немцев и поднесла ее к портрету Гитлера на стене.

Фашисты мгновенно вытянулись.

— Мы никс, — пробормотал один из них, очевидно, решив, что попал в дом сторонника «нового порядка». — Мы ехать Слобода. Где дорога есть?

— Пойдем, покажу, — с готовностью предложила хозяйка.

На улице стояло трое саней, в которых разместились гитлеровцы, и едва Алена успела показать, в какую сторону им надо ехать, как лошади дружно рванули с места.

Подождав, пока тетка Алена вернется в сени, из-за угла избы вышел Володя. «Принесла нелегкая на нашу голову, — думал он. — А ведь мог угодить им в лапы… Нет, хватит: скоро весна. Сергеев как хочет, а мы с хлопцами подадимся в лес. Оружие есть, сколько же можно отсиживаться в хатах?»

Он так и решил сказать Сергееву в то чудесное утро, когда опять отправился на встречу с политруком. В голубом небе ласково светило солнце. На пригорках потемнел снег. Чувствовалось дыхание близкой весны. И шагая на лыжах, юноша с наслаждением вдыхал свежий лесной воздух.

— Хорошо, что ты пришел, — сказал Сергеев, — есть важное дело.

— Какое?

— Мы подготовили текст листовки, нужно, чтобы ваши комсомольцы переписали как можно больше экземпляров. Распространим их по всей волости.

— А разве некомсомольцам это доверить нельзя?

— Можно, конечно, если есть надежные ребята.

— Теперь, Александр Данилович, в Дубовой Гряде вся молодежь наша. Жаждут борьбы с фашистами. Даже Пылила и тот ждет возвращения Красной Армии. Он думал, что немцы принесут ему райскую жизнь, а теперь убедился, какой он, германский рай.

— Это хорошо. Подготовка листовок будет проверкой для всех. А несоюзной молодежи скажи, что это поручение будет одной из рекомендаций для вступления в комсомол. Скоро проведем у вас собрание и примем всех достойных. На собрание придет участник боев с белофиннами. Вся организация возлагается на тебя: ты, Володя, хотя и молодой, но опытный волк, — засмеялся Сергеев.

Этим разговором политрук развеял мысли, которые давно не давали покоя юноше. Однако Володя по-прежнему считал, что с наступлением теплых дней нужно уходить с оружием в лес. Но Сергееву он пока про это ничего не сказал.

Дома Володя все время волновался. Он то прятал, то снова доставал из-под обоев кусочек бумаги с текстом листовки. Содержание ее юноше нравилось, но все же чего-то в ней не хватало. В листовке рассказывалось о разгроме немцев под Москвой, о крахе гитлеровского плана молниеносной войны и об активизации наших войск на всех фронтах. Дальше шел призыв к советским гражданам, временно оказавшимся в оккупации, прятать от гитлеровцев продукты питания и всячески мешать им перевозить войска и боевую технику в сторону фронта. «Это все хорошо, — думал Володя, — но немцы едут на фронт, чтобы убивать наших отцов, а тут находят дураков полицаев. Вот ты и бейся с ними. Я уже одного искалечил, но лучше бы это был немец… Да если бы каждый из моих друзей прикончил хотя бы по одному… Однако как все это увязать с текстом листовки? Пойду к Лиде, позовем Зину. Мы же были в редколлегии школьной стенгазеты, вот и подумаем вместе».

Отправился к Лиде и застал у нее, кроме Зины, которой был рад, еще одну одноклассницу, болтливую сороку. Как бы избавиться от нее?

— Слушай, — сказал ей Володя, — не твоя ли мать только что кричала: «Люди, помогите, сучка взбесилась?» По-моему, она: ведь ни у кого больше сучек нет.

— Ой, правда, она уже который день не ест, — испуганно вскочила девушка и выбежала за дверь.

Володя расхохотался:

— Видали? Будто сквозняком выдуло. Ловко придумал?

— Она нам самим надоела, — поморщилась Лида.

— Вот что, девчата, — начал Володя, — у меня к вам важное дело. Но сначала прочтите вот это.

Он достал из кармана бумажку с текстом листовки, и подруги склонились над ней. Лида не выдержала, спросила, где он ее взял. Особенно удивили ее данные о количестве убитых фашистов и уничтоженной гитлеровской техники под Москвой.

Володя решил не упоминать Сергеева. Сказал:

— По-моему, надо дописать что-то о борьбе с полицаями. Вот над чем стоит подумать.

Долго сидели, писали. Наконец остановились на одном варианте.

— Зина, прочитай вслух, — попросил Володя. — Начни отсюда.

И Зина прочитала:

— Кажется, хорошо? — спросил Володя.

— Отлично! — в один голос согласились девушки.

— Тогда давайте напишем несколько образцов листовки и раздадим ребятам, чтобы приготовили побольше экземпляров.

— Всем раздадим? — спросила Зина.

— Кроме Мишки Маланчина. Сначала я с ним поговорю, — сказал Володя.

Увидел он Мишку в тот же день недалеко от своего дома и, подойдя к нему, негромко сказал:

— Миша, мы решили распространить листовки. Нужно, чтобы и ты переписал штук десять.

— А кто еще будет?

— Больше никто.

— Так почему только я?

— Ладно, я пошутил, — признался Володя. — Все честные хлопцы и девчата будут переписывать. Согласен?

Но Миша опустил глаза и отрицательно покачал головой:

— А я не хочу.

— Струсил? Эх ты! — и Володя ушел домой.

До самого вечера просидел он над листовками, так что даже рука устала писать. А когда за окном сгустились сумерки, в избу неожиданно явился Маланчин и виновато попросил:

— Дай мне тоже, а?

— Что? — усмехнулся Володя.

— То, о чем днем говорил. Все будут делать, и я хочу.

— Кто все?

— Иван, Толик… Чем же я хуже их?

Прошло несколько дней. Володя сходил в Вепряты и обменял свою пачку листовок у Сергеева на другую, чтобы никто не смог узнать переписчиков по почерку. Политрук похвалил юношу за дополнение к тексту. И вот наступило тревожное время: надо было листовки распространить.

Первые экземпляры, расклеенные по деревне, сорвал и увез в полицию Василь, пригрозив за них расстрелом старосте Савке. Но в тот же день «крамола» появилась и в других деревнях, так что полицаям стало не до Дубовой Гряды. И хотя за листовки никто не угодил в лапы врагов, немцы и полицаи начали задерживать на дорогах поголовно всех мужчин, женщин, даже детей и тщательно обыскивать их. Впрочем, многие полицейские были рады неожиданной удаче; долго ли во время обыска прикарманить чужое добро?

А люди возмущались:

— Что это делается? Среди бела дня грабят!

И все больше рос людской гнев.