Дубовая Гряда

6

Несколько дней бушевала вьюга. Она замела снегом дворы, улицу. Закутана, замаскирована деревенька, словно воинская часть в обороне. Только торчат над нею, как зенитные пушки, колодезные журавли.

На дороге из волости в Дубовую Гряду тоже было много снега, и бургомистр в сопровождении двух полицейских приехал в деревню на взмыленном жеребце. Остановился, как всегда, возле избы Шайдоба, соскочил с саней и с упреком сказал:

— Видите, у отца вашего командира даже лошадь негде поставить. Порядки…

Старый Шайдоб, не зная, что ответить, увел жеребца за угол избы и привязал к вербе. Потом принес одеяло, чтобы накрыть коня. А Шайдобиха успела за это время моргнуть Василине, чтобы та перебралась с кровав на печь.

Бургомистр сбросил на руки услужливой хозяйке длинную бекешу и важно глянул на Шайдоба.

— Я давал указание Савке перевезти к тебе на двор баню.

— Староста говорил мне, но зачем хлев, если в него нечего ставить, — с напускным унынием ответил тот.

— У тебя для колхоза скотину брали?

— Как же, пан бургомистр, двух коров и кобылу, которая недавно сгорела. Как началась война, коров вместе со всем скотом в Россию угнали. Но еще раньше телушку от моей коровы отдали одному из здешних. Теперь и она стала здоровенной коровой.

— Отдали, говоришь? А кому?

— Петру Бойкачу. Он заведующим фермой работал, вот телушкой и премировали.

— Дома сейчас?

— Нет, удрал с большевиками. А жена тут, и старший сын тоже. Я вам о нем говорил: комсомолец.

— Взять корову сейчас же!

Полицейские послушно двинулись к двери, но Шайдоб остановил их:

— Пока не нужно. Сначала мне лошадкой разжиться бы, чтобы баню на участок перевезти. А там и до коровы очередь дойдет.

— Где же я тебе лошадь возьму? — нахмурился Бодягин.

— Есть коник. От моей кобылы остался.

Будь ты неладна, вечная жадность, в который раз попутала старика! Сказал и тут же задумался. Павел Пылила обещал назвать бандита, ранившего полицейского. Если б Шайдоб узнал, кто это сделал, мог бы подняться в глазах не только волостного начальства, но и немцев в комендатуре. А как теперь быть? Ведь конь-то у Пылилы.

— Боишься чего-то, — заметил Бодягин.

— Нет, я думаю. Конь мне нужен в первую очередь: и сена подвез бы, и дровишек. Я не сам сдавал кобылу к колхоз, у меня ее отобрали. А теперь такой закон: у кого большевики что взяли, нужно вернуть.

Бургомистр хитро прищурился, когда старик заговорил о законах, и нетерпеливо спросил:

— У кого твоя лошадь?

— У Пылилы, бывшего колхозного бухгалтера.

— Пошли к нему.

Наказав жене приготовить обед получше, Шайдоб повел Бодягина и полицейских к Пылиле.

— Далеко до него? — недовольно спросил бургомистр, у которого разламывалась голова после вчерашней попойки.

— Да вон же его изба!

— Мы — туда, а ты позови старосту. Только быстро!

Павел уже несколько дней не выходил из дома: ожидал, пока спадет опухоль на переносице и исчезнут подтеки под глазами. Недавно он ездил с матерью в Жлобин. День выдался морозный. На окраине города, на длинном мосту, скрипел сапогами часовой. По лицу немца Пылила понял, что он очень сердит на морозную зиму. Стукнуло же дураку в голову подбодрить часового! Высунул голову из заиндевевшего воротника рыжего полушубка и крикнул:

— Пан, Москва капут!

А немец в ответ ткнул прикладом в лицо Павлу, схватил его за воротник, стащил полушубок и знаком приказал быстрее уезжать. Пылила одной рукой схватился за нос, а другой дернул вожжи. Мать онемела, сидя на задке саней, и начала креститься, не сводя испуганных глаз со ствола винтовки часового.

В городе Павел завернул к знакомым и только там понял, за что его так огрел немец. Как раз в те дни фашисты панически откатывались от Москвы, и слова Пылилы гитлеровец принял за насмешку.

А сейчас новая напасть: прямо к дому идут вооруженные люди. Вот уже послышался топот в сенях, мимо окна промелькнули еще двое, и в избе сразу стало тесно.

— Что это с тобой, бухгалтер? — спросил бургомистр.

Даже в ушах зашумело: не думал Пылила, не гадал, что кто-нибудь упрекнет его прежней должностью.

— Что ж тут такого? — залепетал Павел. — Был бухгалтером, был… Но никому ничего плохого не делал. И пользы колхозу…

— Я не о том. Спрашиваю, кто это тебя так разукрасил?

— Это… это лошадь!

Бодягин расхохотался, подмигнул полицейским:

— А мы как раз те, кто охраняет хороших людей от всяческих нападений, даже от скотины. Дрянной же у тебя конь.

— Да, да, брыкливый…

— Надо выбить из него этот норов, как вы думаете? — обратился бургомистр к своим спутникам. — Пожалеем парня, иначе конь вовсе может убить его.

Не понимая, куда гнет бургомистр, Пылила робко улыбнулся. А Бодягин обернулся к старосте:

— Савка, чего молчишь? Скажи ему закон немецкой власти.

Тот знал, зачем они сюда пришли, и очень хотел, чтобы Шайдоб с Пылилой стали врагами.

— Вот что, Павел, — бесстрастно заговорил он, — пан бургомистр сообщил мне, что семьи, поддерживающие немецкий порядок, должны обеспечиваться за счет тех, кто этот порядок не поддерживает. Поэтому твоего коня нужно отдать Шайдобу.

— Не отдать, — перебил Бодягин, — а вернуть людям скот и имущество, отобранные для колхоза советской властью!

— Правильно, — согласился староста и торжественно продолжал: — Установлено, что конь, находящийся у гражданина Пылилы, происходит от кобылы гражданина Шайдоба. Так что — подчиняйся немецкому закону.

Через несколько минут конь был запряжен, и Шайдоб с помощью жерди старался оторвать от земли примерзшие колеса телеги, чтобы заодно прицепить ее к саням и уволочь домой. Пылила не выдержал, уткнулся лицом в подушку и горько, как мальчишка, заплакал. А когда говор и шум во дворе утихли, поднял голову и увидел на белой наволочке кровь. Намочил платок, приложил к носу, втихомолку пожелав тысячу невзгод полицейскому, напоследок ткнувшему кулаком в лицо, и с нарастающей злобой подумал: «Гады! Бить их надо, убивать, уничтожать всех до единого! Чтобы ни один не уцелел, иначе всем нам конец!»

Со двора послышался голос матери, проклинавшей Шайдоба. От нее и сыну досталось: зачем отдал коня? Павел вышел на крыльцо, прикрикнул:

— Замолчи, умная! Их целая свора ввалилась, что я один мог сделать?

Старуха повернулась и решительно зашагала к Шайдобу. Пришла в самый разгар пьянки.

— Тихон, ты же свой человек, как тебе не стыдно коня забирать? — упрекнула она соседа.

Шайдоб горделиво приосанился:

— Я-то свой, а конь мой. Значит, и разговора быть не может.

Грянул дружный хохот присутствующих, только староста даже не улыбнулся. Бодягин взял наполненный самогоном стакан, протянул женщине:

— Выпей с нами.

— Не могу, мне и так горько, — покачала та головой.

— От меня не хочешь принять? Говоришь, горько? Будет сладко!

Все насторожились, не зная, что задумал бургомистр. А тот повернулся, что-то шепнул соседу-полицейскому, и полицай, встав из-за стола, принес из соседней комнаты свернутую в трубку бумагу. Бодягин развернул, разгладил ее, приложил к стене:

— Хайль!

Оба полицейских сразу вытянулись, щелкнули каблуками. Остальные, поневоле поднимаясь со стульев, удивленно глядели на незнакомый портрет.

Бургомистр выпятил грудь:

— Это фюрер, Гитлер. Что сделал я, то, считайте, он сделал. Противоречить не позволено!

Испуганно поглядывая то на портрет, то на бургомистра, Пылилиха начала пятиться к двери.

— Стой! — грозно крикнул Бодягин. — Возьми, повесь на самом видном месте в своей избе и молись, как молишься на икону! Я заеду, проверю. Не послушаешься… — и бургомистр многозначительно чиркнул себя ребром ладони по шее.

«Болван, выпил, и вся дурь из него наверх прет», — додумал Савка. А старуха, дрожащими руками свернув портрет, поблагодарила, сама не зная за что, и поспешила закрыть за собой дверь.

В тот же день портреты Гитлера были развешаны на улицах, на заборах, даже в избе Алены, где обычно собиралась молодежь. Люди шептались, что гитлеровцы собирались развесить их на улицах Москвы, но не удалась, так теперь по деревням распространяют. Один портрет кто-то пристроил на самом верху бани, которую Шайдоб уже принялся разбирать. Глаза у Гитлера были выколоты, а под портретом — строчки: «Берегись, Шайдоб! Он бежит из-под Москвы пешком, а ты и на коне не убежишь!»

Старик снял портрет. Вскоре и баню разобрал по бревнышку, перевез на свой участок, построил хлев. Призапас сена, дров. Наступила очередь раздобыть корову. Шайдоб принялся наседать на старосту: выполняй приказ бургомистра! Даже пригрозил Савке: не выполнишь, передам в комендатуру документ о бандитских вылазках против фюрера! Эти угрозы слышала Зина.

Прищурив серо-голубые глаза, Зина расчесала перед зеркалом кольца спадающих на плечи светлых волос, потуже затянула поясок на тонкой талии и вдруг сморщила нос, показав своему отражению язык:

— Ненавижу себя!

Подошла к окну. На улице показался Володя. Несмотря на мороз, он был в одном пиджаке. Зина знала, что одежду у хлопца отобрал полицейский, и пожалела его.

Как только Володя вошел в избу, девушка рассказала ему о подслушанном ею разговоре отца и Шайдоба. Зина была уверена, что отец предупредит тетку Марию насчет коровы, а вот какой документ собирается старый черт везти в немецкую комендатуру — вопрос.

— Догадываюсь, в чем дело, — сказал Володя. — Случай с портретом на бане хочет на Пылилу свалить. Павел однажды вспомнил о раненом полицае, вот и… Не знаешь, когда Шайдоб введет в Жлобин?

— В понедельник. Сам говорил, что поедет искать гвозди, а заодно и наведается в комендатуру.

— Хорошо. Но назад уж не вернется.

Зина испугалась:

— Зачем он тебе? Лучше корову обменяйте в какой-нибудь деревне, и все.

— Ой, миленькая моя, разве можно из-за коровы губить человека? Еще в плену я поклялся жизнью матери, что вырвусь и на каждом шагу буду уничтожать гадов. Хорошо, что предупредила. Мне пора.

Уже темнело, когда Володя надел лыжи и помчался к Сергееву. Миновав Волчий Лог, где обычно встречался с политруком, он вскоре пришел в Вепряты. Сергеева застал дома. Тот удивленно взглянул на запыхавшегося парня, быстро накинул ватник и вместе с хлопцем вышел во двор.

— Александр Данилович, что же делать? — спросил Володя, рассказав о случившемся.

— Жду, что ты предложишь.

— Об этом не трудно догадаться.

— То есть?

— Стукнуть!

— А как?

— Вы боитесь, что я не попаду?

— Почему же, попадешь. — Сергеев задумался. — Стало быть, он поедет послезавтра. Ну что ж, настало время рассчитаться. В волость он собирается не на пригородном поезде? Говорят, в нем ездят только немцы на строительство моста.

— Василь раздобыл ему пропуск.

— А когда поезд в Слободу идет?

— Вечером.

— Нужно достать ключ и на подъеме развинтить рельсы. Ты знаешь, где подъем и как к нему удобнее подойти?

— Знаю. И ключ достану.

— В понедельник я с одним хлопцем часа в три буду около речки.

— С каким хлопцем?

— Познакомлю с ним. Тоже комсомолец. Да, чтобы не забыть: возьми и передай Лиде, — Сергеев снял с руки часы и протянул Володе. — Пускай прихватит самогонки и отнесет часовому. Может быть, и удастся освободить Миколу.

На прощание политрук крепко обнял юношу.

Володя вынес лыжи в огород и быстро побежал в сторону леса. По дороге он уже представлял себе операцию с пригородным поездом. Но зачем развинчивать рельсы, если гораздо проще подложить противотанковую мину и подорвать состав? Однако, поразмыслив, пришел к выводу, что политрук прав: одно дело — по неизвестной причине происшедшее крушение, и совершенно другое — взрыв. Это сразу насторожит немцев, и они тут же начнут искать виновных.

Вернулся домой Володя поздно, но никто из родных еще не спал. Мать стояла возле плиты, дед дремал на печи, а за его спиной шептались братишка и сестренка.

— Садись ужинать, сынок, — сказала Мария.

Володя увидел, как из глаз матери потекли слезы, когда она дрожащими руками наливала молоко в миску. Хотел спросить, отчего плачет, но тут же догадался сам, и тяжелый комок подкатил к горлу. «Савка, наверное, сообщил о корове, а мне мама говорить не хочет», — мелькнула мысль.

Словно в подтверждение этой догадки, дед выругался:

— Пропади она пропадом, такая жизнь! Будет ли ей конец?

Тяжелым вздохом ответил ему внук.

Вечером выпало много снега. За ночь голодные волки протоптали за хлевами глубокую тропинку, протянувшуюся до околицы деревни, а потом повернувшую к реке. Возле лозового пня волки, видно, схватили сонного зайца: на снегу алели капли крови и валялись клочья шерсти. После них на этом месте успели побывать сороки. Они чувствуют свежую кровь издалека и на рассвете без труда отыскали место, где погиб зайчишка. Хотя и немногое остается после голодных хищников, но лесные сплетницы любят проверять их пути, копаться в мусоре и шнырять по дворам.

Следующий день прошел для Володи незаметно. Он подготовил французский ключ, которым можно открутить любую гайку, и, воспользовавшись тем, что Сергеев ни слова не сказал об оружии, на всякий случай припас две гранаты. Часы политрука отдал Лиде, а ночью помогал матери Миколы гнать самогонку.

Начинало светать, когда Володя возвращался домой. Только успел поравняться с избой Шайдоба, как услышал стук двери. Решил притаиться: не затевает ли новую пакость старый черт? Хоть и темновато было еще, все же разглядел, как со двора, с кошелкой в руках, вышел Шайдоб, несколько раз кашлянул, что-то пробормотал и подался в конец деревни. «Ну, гад, не вернешься! Живым останешься — по дороге убью!» — подумал юноша, поняв, что старик отправился к поезду.

В то утро поведение Володи не вызвало у матери никаких подозрений. Мария заволновалась, лишь увидев его на улице вместе с Зиной, — испугалась, как бы девушка не проговорилась о корове. Подошла к ним, приветливо пригласила:

— Зачем же на холоде стоять? Идите в избу.

Зина покраснела.

— Правда, Зина, пойдем к нам, — протянул руку Володя.

И девушка согласилась. Парень был очень рад этому, но засиживаться долго не мог. Зина подошла к стене, увешанной фотографиями, а он нервно топтался возле нее.

— Видала героя? Это я, когда в восьмом классе был. Вон сколько значков на груди: целый набор, и все оборонные. Ты смеешься, а я считаю, что неплохо подготовлен к любому случаю в жизни. Ко всему готов!

Володя решительно обнял девушку.

— Что ты? — удивилась та.

— Ничего. Смелый, когда у себя дома.

— Но зато я не отличаюсь смелостью…

— Зиночка, ты меня прости: я должен идти.

— Куда?

— Вернусь и все расскажу.

— Чувствую, что-то затеял. Если уйдешь, скажу твоей маме.

— Хочешь увидеть ее слезы?

— Тогда и я с тобой!

— Нет, побудь у нас. Я забегу к Лиде, попрошу сюда прийти.

— Не надо. Я иду с тобой.

Они вышли из дома.

— Ты что, погибнуть хочешь? — Володя взял Зину за плечи. — Дорогая моя…

На глазах у девушки показались слезы.

— Прошу тебя, Зиночка, не обижайся, — поцеловал ее юноша в щеку. — Мы всегда будем вместе, но только не сегодня. Ты должна с этим согласиться.

И, повернувшись, быстро зашагал в сад, чувствуя на себе ее полный тревоги взгляд.

Сергеев с приземистым, широкоплечим парнем встретил его в условленном месте. Парень пожал Володе руку:

— Гриша.

Прежде всего решили обсудить дальнейший путь. Политрук предлагал идти по лозняку, а Володя знал более короткий путь.

— Чего бояться? — вмешался в их спор Гриша. — Идем, где ближе. Быть может, Шайдоба встретим: свяжем и под лед.

Но Сергеев не согласился.

— Мы не во фронтовых условиях, а партизаны, — сказал он, — и конспирация пока первый наш помощник. Любая операция начинается с того момента, когда ты готовишься к ней. Я не против короткой дороги, но хочу, чтобы вы поняли: опасность может подстерегать там, где ее не ожидаешь.

Пришлось согласиться с бесспорными доводами политрука, повернуть к кустам.

Пока до железной дороги было далеко, Сергеев шагал спокойно. Но вдруг остановился, вглядываясь в один из кустов, и хлопцы разом бросились к нему:

— Что там такое?

Политрук улыбнулся:

— Ничего. Вот вы уже и действуете, молодцы. Только не надо сбегаться, если один что-либо заметит.

— Ух, напугали, — признался Володя. — Спасибо за науку. Скоро будет тропинка до самого котлована. Только рановато мы идем, подождать бы, пока стемнеет.

— Не беда, по этой железке другие поезда пока не ходят, а чтобы развинтить рельсы, нужно время. Да и с костылями придется повозиться, пока их вытащишь. Хорошо, что Гриша догадался захватить ломик.

— Тогда быстрее, — сказал Володя и первый зашагал по снежной целине.

Ветер взвихривал мелкий снег, бросал в разгоряченные лица, слепил глаза. Когда ранние сумерки начали опускаться на заснеженную землю, добрались до полосы отчуждения, протянувшейся вдоль железной дороги. Залегли, прислушались. Ветер все еще завывал в проводах телеграфной связи, а кроме него — ни малейшего постороннего звука. Подготовив французский ключ и ломик, все трое, впервые почувствовав себя настоящими партизанами, осторожно двинулись к полотну. Пригляделись — ни души, только резко пахнет каменным углем.

— Эх, лиха беда начало! — негромко сказал политрук и вместе с Володей начал отвинчивать гайки. Вслед за ними Гриша принялся ловко вытаскивать рыжеголовые от ржавчины костыли. А освободив от креплений первую рельсу, втроем повернули ее набок, присыпали снегом темные места на шпалах и, не задерживаясь, отправились назад.